Ее супруг, сидевший в другом углу кареты, стараясь находиться как можно дальше от нее, так что складки ее шелкового платья действительно едва касались его плаща, тоже не казался счастливым. Хотя он всегда был бледен, глаза неизменно выражали усталость и движения никогда не отличались живостью, но теперь в его лице появилась новая черта, которой прежде не замечалось. Она появилась четыре недели тому назад, выражала затаенное горе и становилась, несмотря на его обычные апатию и безучастность, с каждым днем резче.

Он тоже молча смотрел в окно и не пытался начать разговор. В этот день они виделись только перед тем, как садиться в экипаж, и обменялись несколькими фразами о погоде и предстоящей поездке. В карете царило гробовое молчание, которому, по-видимому, не суждено было прерываться до прибытия в город. Поездка явно не обещала быть приятной: хотя карета защищала от ветра и дождя, но испорченная непогодой дорога давала себя чувствовать, несмотря на мягкие подушки, экипаж медленно подвигался вперед, невзирая на все усилия лошадей. Почти на полпути, среди леса, карета чуть не опрокинулась от сильного толчка. Кучер, тихо выругавшись, остановил лошадей и вместе с лакеем сошел с козел; между ними завязался оживленный разговор.

— Что там такое? — с беспокойством спросила Евгения, приподнимаясь с места.

Артур даже не побеспокоился узнать, в чем дело, и, вероятно, продолжал бы и дальше спокойно ждать, когда ему об этом доложат, однако теперь счел себя обязанным опустить стекло и повторить вопрос жены.

— Не беспокойтесь, — сказал кучер, подходя к окну, — мы счастливо отделались, еще немного — и карета опрокинулась бы — кажется, заднее колесо сломалось! Сейчас Франц посмотрит.

Сообщение Франца после осмотра оказалось неутешительным: колесо было так сильно повреждено, что не позволяло проехать и сотни шагов.

Слуги вопросительно смотрели на господ.

— Очевидно, нам придется отказаться от мысли нанести сегодня визиты, — равнодушно сказал Артур своей жене. — Пока Франц съездит домой и вернется с другим экипажем, будет уже поздно ехать в город.

— Я думаю так же. Итак, надо выйти из кареты и вернуться домой.

— Выйти из кареты? — с удивлением спросил Артур. — Разве ты намерена возвратиться пешком?

— А ты собираешься сидеть в карете до тех пор, пока Франц вернется с другой?

Артур, похоже, именно так и хотел сделать, он охотнее согласился бы просидеть два часа в углу кареты, защищавшей его от непогоды, чем решиться на прогулку пешком по лесу да еще в дождь и ветер. Евгения, должно быть, угадала его мысли, потому что на губах ее заиграла презрительная усмешка.

— Что касается меня, я предпочитаю прогулку пешком этому томительному ожиданию! Франц проводит меня, ведь ему все равно надо идти. Ты же останешься в экипаже — я ни в коем случае не хотела бы взять на себя ответственность за твое здоровье… Ты еще простудишься, пожалуй!

Случившееся с каретой не могло, разумеется, вывести Артура из его привычного состояния, но столь явная ирония Евгении сразу оказала свое действие. Он быстро поднялся с места, открыл дверцу кареты и через десять секунд уже стоял на подножке, протянув руку жене, чтобы помочь ей сойти. Евгения медлила.

— Прошу тебя, Артур…

— Я тоже прошу тебя не разыгрывать по крайней мере комедии перед людьми, предпочитая взять в провожатые даже лакея, только бы не идти со мной.

Молодая женщина слегка пожала плечами, но ей ничего не оставалось другого, как без пререканий принять предложенную руку, поскольку лакей и кучер стояли совсем близко.

Она вышла из кареты, и Артур, обратившись к слугам, сказал:

— Мы пойдем пешком, а вы постарайтесь доставить карету на ближайший хутор, где можете ее оставить, и потом как можно скорее отправляйтесь вслед за нами с лошадьми.

Слуги почтительно поклонились и приступили к исполнению приказания.

Евгения чуть заметным движением отклонила руку мужа.

— Едва ли нам будет удобно идти под руку, — сказала она. — Каждому отдельно легче выбирать дорогу.

Но при первой же попытке двинуться вперед ноги ее по щиколотку увязли в грязи, когда же, испугавшись, она хотела перебежать на другую сторону дороги, то попала в довольно глубокую лужу, забрызгав себя с головы до ног. Поняв безвыходность положения, она остановилась. Из кареты дорога не казалась ей такой плохой.

— По дороге идти нельзя, — заключил Артур, который так же, как и его жена, и с таким же результатом попытался сделать несколько шагов. — Придется добираться лесом.

— Не зная дороги? Ведь мы можем заблудиться.

— Не заблудимся! Я еще ребенком знал тут одну тропинку, которая вьется по горе и спускается в долину, значительно сокращая путь. Надо ее найти.

Евгения колебалась, но состояние размытой и изрытой колесами дороги заставило ее решиться. Она последовала за мужем, который взял несколько влево от дороги, и через несколько минут оба очутились под сенью густых темно-зеленых елей.

По лесной почве, покрытой мхом и корнями деревьев, можно было хоть как-то продвигаться вперед; конечно, такая дорога была нелегка для изнеженных людей, привыкших к паркету, экипажам и верховым лошадям, и которые пешком ходили только по парку, да еще в хорошую погоду. Хотя дождь прекратился, но воздух был пронизан сыростью; туман окутывал окрестности, а темные тучи грозили каждую минуту разразиться ливнем. Находиться на расстоянии часа пути от дома, в лесу, по которому следовало идти наугад, как каким-то искателям приключений, без экипажа и слуг, не имея, чем защититься от ветра и дождя, было, мягко говоря, не совсем привычным делом для Артура Беркова и его высокородной супруги.

Однако молодая женщина со свойственной ей решительностью покорилась неизбежному. С первых же шагов она поняла, что невозможно сберечь светлое шелковое платье и белую накидку, и потому, не заботясь о них, храбро двинулась вперед". Туалет ее совсем не соответствовал такому путешествию и нисколько не защищал от непогоды. Она озябла и, кутаясь в легкую кашемировую накидку, вздрагивала при каждом порыве ветра.

Артур заметил это и остановился. По своей изнеженности, даже садясь в карету, он накинул на себя плащ, который теперь оказался как нельзя кстати. Он молча снял его и хотел накинуть на плечи жены, но она решительно отказалась от этого.

— Благодарю. Не надо!

— Да ведь ты озябла.

— Вовсе нет, я не так чувствительна к холоду, как ты.

Артур, не говоря ни слова, оставил плащ у себя, но вместо того, чтобы закутаться в него, небрежно перекинул через руку и, оставшись в легком сюртуке, зашагал рядом с ней. Евгении стало досадно, она сама не знала, почему ее так оскорбил его поступок, — ей было бы гораздо приятнее, если бы он завернулся в отвергнутый ею плащ, чтобы сохранить свое драгоценное здоровье, вместо этого он безрассудно подвергал себя опасности простудиться. Спокойно подчиняться обстоятельствам свойственно было ей, и она никак не могла смириться с тем, что ее супруг осмелился присвоить и себе такое право, она не могла понять, каким образом он, приходивший в ужас от одной мысли, что придется идти пешком по лесу, теперь, казалось, вовсе не замечал всех неудобств пути, между тем как она начинала уж раскаиваться в своем решении.

Порыв ветра сорвал с него шляпу и сбросил ее в обрыв, так что достать ее было невозможно. Артур спокойно проводил ее взглядом, лишь резко тряхнув головой, чтобы откинуть назад рассыпавшиеся волосы. Ноги его глубоко уходили в мокрую мшистую почву, но никогда походка его не казалась Евгении более легкой и твердой, чем сегодня. Его обычная вялость исчезала по мере того, как они углублялись в чащу, а всегда как будто сонные глаза зорко высматривали тропинку. Сырой мрачный лес, казалось, оживил его. Жадно вдыхая смолистый воздух, пропитанный запахом елей, он быстро шел впереди жены, отводя низкие ветви деревьев. Вдруг он остановился и радостно воскликнул:

— Вот и тропинка!

В самом деле, перед ними лежала узенькая тропка, пересекавшая лес и, по-видимому, спускавшаяся в долину. Евгения глядела на нее с изумлением: она не верила, чтобы ее муж мог быть таким надежным проводником, и думала, что они непременно заблудятся в этом огромном лесу.