Мой друг тоже любил стрелять по яблокам, свалка плохо удовлетворяла мальчишескую страсть к разрушению. Но без патронов это все равно невозможно — ни в саду, ни на свалке.

Патроны………………………………………………………………………………………………………………………………………………………..

…или..гамбургер,..гамбургер………………………………………………………………..или..патроны…………………………………………………

……………………………………прыгали у меня в голове, словно шарик от пинг–понга.

Открылась дверь кафе, и оттуда со счастливой гамбургерной улыбкой на лице вышел человек. Гамбургерное благоухание ударило сквозь распахнутую дверь прямо мне в нос.

Я сделал шаг в сторону кафе, но в этот момент у меня в голове раздался звук, с которым пуля 22–го калибра превращает гнилое яблоко в яблочное пюре. В ее действии содержалось намного больше драматизма, чем в поедании гамбургера. Дверь кафе закрылась, по–привратницки проводив запах жареных гамбургеров в ресторанный зал.

Что делать?

Мне было всего двенадцать лет, а решение предстояло огромное, как Большой Каньон. Мне следовало уйти на нейтральную территорию, а не стоять одному на поле битвы соблазнов.

Я мог перейти через дорогу, заглянуть в книжный магазин и там, рассматривая комиксы, серьезно подумать, чего я хочу больше — коробку патронов для гнилых яблок или вкуснейший в мире гамбургер с горкой лука.

Размышляя об этом, я листал бы комикс до тех пор, пока хозяин магазина не начал бы бросать на меня сердитые взгляды — в те времена я мало походил на покупателя книг. Простой мальчишка, застрявший между Суперменом и Бэтменом, которому нужно срочно привести в порядок мозги.

И может, даже Супермен подсказал бы мне тогда, что делать.

СУПЕРМЕН: Иди ешь гамбургер, парень.

Я: Есть, сэр!

СУПЕРМЕН: И не забудь про лук.

Я: Откуда вы знаете, что я люблю лук?

СУПЕРМЕН: Для того, кто быстрее пули, сильнее локомотива и способен одним прыжком перенестись через небоскреб, лук — сущая ерунда.

Я: Так точно, сэр!

СУПЕРМЕН (улетая прочь): И не обижай своего котенка! (Это нужно обдумать, потому что у меня тогда не было никакого котенка. По крайней мере, я его не помню. Может Супермен знал то, о чем я еще не догадывался. Ну конечно!)

Я: Не буду, Супермен! Честное слово!

Что я терял?

Да, все было бы иначе, прикажи мне Супермен отправляться за гамбургером. Вместо этого я вошел в оружейную лавку на противоположной от книжного магазина стороне улицы и купил коробку патронов 22–го калибра. Гамбургер проиграл. Выиграл звук гнилого яблочного пюре.

Я проматываю этот день снова и снова, словно фильм, в котором я сам себе режиссер, директор, монтажер, сценарист, актеры, музыка и все остальное.

В моем распоряжении — гигантская киностудия, где с 17–го февраля 1948 года я снимаю одну–единственную картину. Вот уже 31 год подряд. Наверное, это рекорд. Наверное, я никогда ее не закончу.

У меня отснято примерно 3,983,422 часа этого фильма.

Теперь уже поздно.

Мне так и не удалось придумать имя для игры с прудом и человечками, но с первого дня я знаю, как называется фильм, начавшийся в ту минуту, когда вместо гамбургера я купил в оружейной лавке патроны. Кладбище «Гамбургер».

После патронов у меня не осталось денег на гамбургер, и я пошел домой. Коробка приятно оттягивала карман. Дома я покажу патронам свое ружье. Я заряжу и перезаряжу его несколько раз подряд. Ружье будет счастливо — оружие любит патроны. Оно не может жить без патронов, как верблюд без пустыни.

Ружье хранит в памяти интересную историю о том, как оно появилось в моей жизни. Я водился с мальчиком, которого не любили родители — за то, что он вечно попадал в передряги. Ему было четырнадцать лет, он курил, считался злостным онанистом, раз десять попадал в полицию, однако до суда дело так и не дошло. Родители каждый раз его отмазывали.

У отца этого парня оставались кое–какие связи среди местного начальства — жалкое воплощение блестящего политического будущего, которое ему прочили десять лет назад. Будущее растаяло в тот момент, когда политика арестовали — уже во второй раз — за то, что напившись, он переехал пожилую леди; старушка треснула, как спичечный коробок под слоновьей ногой. Она пролежала в больнице так долго, что, выписавшись, решила, будто уже наступил двадцать первый век.

Но отец мальчика по–прежнему обладал неким политическим капиталом — до того, как он переехал старушку, в верхах поговаривали, что этот человек должен стать мэром города, — и пускал его в ход всякий раз, когда требовалось вытащить сына из тюрьмы.

Так или иначе, родители не любили мальчишку и после очередного ареста сказали, что не разрешают ему больше спать у них в доме. Отныне и навсегда ему отводилось место в гараже. В доме изгою позволялось принимать пищу, пользоваться душем и туалетом, но в другое время его не желали там видеть.

Чтобы еще больше подчеркнуть всю глубину своего презрения, родители отправили сына в гаражное изгнание, не разрешив взять с собой кровать. И вот тут появляюсь я и оружие.

У мальчика имелось пневматическое ружье 22–го калибра. А у меня — сейчас уже не помню, откуда — был лишний матрас.

На следующий день после того, как родители устроили сыну сибирскую ссылку, этот несчастный пришел ко мне. До сих пор не знаю, почему именно ко мне — мы никогда не были особенно близкими друзьями. Дружба не складывалась, в основном, из–за того, что меня слабо привлекала его репутация выдающегося онаниста. Понятное дело, я и сам время от времени дрочил, но при том вовсе не стремился строить на этом карьеру.

Плюс ко всему, глаза пацана слишком хорошо умели высматривать, что и где плохо лежит. Конечно, мне тоже доводилось тырить разные мелочи, но я никогда не ставил своей целью красть все подряд. И наконец, мне не нравилось, что он постоянно курил и заставлял курить меня. Я не любил табак, но пацан не отставал.

Ему было четырнадцать лет, а мне только двенадцать, он был выше ростом, но вопреки всему и по совершенно непонятной причине этот мальчишка меня боялся. Я культивировал в нем страх, сочиняя кровавые легенды о своих славных победах в кулачных боях над другими двенадцатилетними противниками. Как–то я даже рассказал ему о битве с семнадцатилетним парнем. Пацан принял информацию к сведению.

— Неважно, какого человек роста. Бьешь его в нужное место, и он готов. Надо только знать, куда. — Этими словами я завершил рассказ, превращавший меня в героя под стать Джеку Демпси [8]а его в ничтожного труса — такая расстановка сил меня радовала, но все же не настолько, чтобы становиться участником его бандитских проделок.

Как я уже говорил, за ним водилось слишком много не делавших ему чести грехов.

И вот он явился ко мне с историей об отвергнутом сыне, которому приходится спать в гараже при том, что спать там совершенно не на чем.

Пол в гараже был цементный.

— Я не знаю, что делать, — сказал пацан.

Зато я знал, что ему делать. Слова еще не успели вылететь у него изо рта, как у меня в голове сложился план. Который привел его, в результате, к окончательному разрыву с родителями, трем годам тюрьмы за угнанную машину, женитьбе на женщине с пятью детьми и на десять лет его старше, затем, как следствие, к дружной семейной ненависти, заставившей мужа и отца сначала искать, а потом найти единственную и ничем не заменимую отраду своей жизни — телескоп, превративший его в абсолютно невежественного, но усердного астронома — слабое, на мой взгляд, утешение.

— Мамочка, а где папа?

— Смотрит на звезды.

— Мамочка, правда ты тоже ненавидишь папу?

— Да, сынок, я его тоже ненавижу.

— Мамочка, я тебя так люблю. А знаешь, почему?

— Почему?

— Потому что ты ненавидишь папу. Правда здорово?

— Да, сынок.

— Мамочка, а почему папа все время смотрит на звезды?

— Потому что он мудак.