Мы отмечали умение Мазепы молчать. Вот и в дальнейшем мы будем наблюдать, как, прекрасно зная, кто возглавлял заговоры против него, он будет отстранять своих врагов от власти, при этом ни словом не намекая об истинных причинах немилости.

Умение разбираться в людях и плести сложные комбинации помогало Ивану Степановичу и в создании его знаменитой «шпионской сети». Мазепа не был первым гетманом, создавшим внешнюю агентуру, то есть, по сути, разведывательную сеть. Первым успехов на этом поприще добился еще Богдан Хмельницкий. Но, пожалуй, никому не удавалось довести ее до такого совершенства. Не случайно данными мазепинской разведки постоянно пользовался Голицын, а позже — Петр Первый. Например, гетман писал князю Василию, что отправил в Царьград купца «для проведывания тамошних поведеней» и двух переодетых казаков: одного во Львов для сведений о польских замыслах, а другого в Бухарест. Были у него ссылки и с молдавским господарем. Мазепа сообщал, что занят поиском подходящей кандидатуры для посылки в Крым и Кизикирмен. Одним из возможных вариантов было послать туда толмача — под предлогом выкупа гадячского жителя [206]. Приказ «проведывать всякие новости» был отдан гетманом и пограничному черниговскому полковнику Якову Лизогубу [207], который входил в узкий круг близких ему людей.

Несмотря на усердие, способности и осторожность, Мазепе нелегко было сохранять расположение своего покровителя. Строжайший контроль — вот основной принцип украинской политики Голицына. За два года своего гетманства Иван Степанович написал князю Василию более 150 писем-отчетов (это только сохранившиеся до наших дней). Для сравнения: за такой же отрезок времени при Петре писем было в четыре раза меньше, несмотря на активно разворачивавшиеся Азовские походы. Кроме того, гетман был вынужден постоянно съезжаться «для государственных разговоров» с севским воеводой Л. Неплюевым, советником и любимцем Голицына, замещавшим его в Украине [208]. Все вестовые новости он посылал через почту государям и государыне (!) [209]. Приходили подобные указы: «Нарекают они запорожцы, на него гетмана, будто он грамоты у себя удерживает, и он бы гетман о том к ним, великим государям, писал, о каких они запорожцы грамотах говорят и хто их и где, и для чего удерживают» [210]. С Москвой нужно было согласовывать все, включая случаи мелких убийств и грабежей [211]. При этом Голицын нередко игнорировал мнение гетмана. Так, летом 1689 года «по имянному предложению» князя Василия Мазепа был вынужден назначить переяславским полковником Леонтия Полуботка, своего противника (с которым он затем сумел справиться только в петровский период гетманства) [212].

Несмотря на давнее знакомство, явное покровительство Голицына и любезные обмены «подарками», Иван Степанович никогда не позволял себе фамильярности в письмах к нему. Наоборот, со временем обращение становится все более формальным: если после избрания гетманом Мазепа писал: «…ближнему боярину и дворовому воеводе ясновельможному князю…» — то весной 1689 года титул в обращении стал уже по-настоящему громоздким: «…ясновельможный ближний боярин, большого полку дворовый воевода, царственные большие печати и государственных великих и посольских дел оберегатель и наместник новгородский». Многие историки, изучавшие правление Голицына, склонны характеризовать князя как мечтательного и либерального интеллигента. Таков и его образ, запечатленный в великом романе А. Толстого, — нерешительный интеллектуал, мучающийся угрызениями совести. Факты показывают, что Голицын был честолюбивым политиком, жаждавшим власти, безусловно талантливым и образованным. Он во многом опережал свое время. Но, как все временщики, получив безграничную власть, он уже не был в силах остановиться и сломя голову летел навстречу своей гибели. То, что Голицын управлял страной «с самовластием», отмечал и Невилль, несмотря на свои дифирамбы в адрес князя.

Еще один очень характерный эпизод. Мазепа имел неосторожность писать «по своей обыкновенной любви и дружбе» Неплюеву, спрашивая того, не гневается ли на него в чем Голицын («понеж человек не ангел, чтоб не имел в чем согрешити…»). Князь Василий пришел в ярость, что гетман осмеливался делать что-либо без его ведома. Мазепе пришлось рассыпаться в извинениях («зело и стократно прошу прощения»). Он оправдывался, что все вышло от того, что на своем «хлопотном уряде гетманском пребывая», опасается в чем-нибудь «вашу княжескую милость прогневать» [213].

Еще больше досталось Мазепе, когда он заикнулся русскому дьяку Жеденову про целесообразность похода на Кизикирмен. Голицын, узнав об этом, расценил слова гетмана как критику собственного плана Крымского похода. Мазепе приходилось уверять, что он упомянул Кизикирмен, никоим образом не предлагая отменять поход на Крым. Он умолял, чтобы Голицын услышанное «не ставил мне в лехкомыслие» и не расценивал как «неохоту» к Крымской войне, в которой он готов был «последнюю каплю крови» своей пролить [214]. Отметим, что поход на Крым оказался, как и следовало ожидать, провальным. А вот именно атаки Кизикирмена, возглавленные Мазепой во время Азовских походов, принесут блестящие плоды. Голицын, что подчеркивают большинство его современников и биографов, не был силен как полководец. Но, игнорируя мнения специалистов (в данном случае — Мазепы), он проявил себя и как наделенный неограниченной властью самоуверенный деспот. Тут вспоминается указ Петра, что подчиненный должен иметь перед начальством «вид лихой и придурковатый». Видимо, именно такой вид зачастую приходилось принимать Мазепе перед Голицыным.

Не считаясь с мнением гетмана относительно внешнеполитической и военной стратегий, князь Василий, однако, не считал зазорным использовать знания и связи Мазепы, когда речь шла об основных проблемах, с которыми столкнулось правительство Софьи. Что же это были за проблемы? Первая — законность самого правления и той власти, на которую претендовала царевна. В условиях, когда царь Петр Алексеевич неуклонно приближался к своему совершеннолетию, а царь Иоанн Алексеевич все больше болел, этот вопрос становился критическим и для Софьи, и для Голицына. О второй проблеме мы поговорим ниже.

Мы подходим как раз к тому аспекту, который совершенно не был затронут ни в биографиях Мазепы, ни в исследованиях по русской истории этого периода: о роли гетмана в общероссийских событиях.

После заключения Вечного мира имя Софьи начали упоминать во всех официальных правительственных документах рядом с именами обоих царей. Теперь она появлялась на официальных церемониях, приучая народ к своей особе. Невилль пишет, что Голицын якобы собирался жениться на Софье, заставив для этого уйти в монастырь свою жену [215]. Трудно сказать, насколько фаворит действительно был готов на такой поступок (возможно, речь шла только о тайном браке), но в чем нет сомнения — так это в том, что Голицын всячески стремился найти лазейку для провозглашения своей царевны самодержицей.

Одним из главных «пропагандистских» шагов Голицына было изготовление портретов Софьи с определенным содержанием. В Москве не было специалистов ни с соответствующей художественной подготовкой, ни с соответствующими знаниями панегирической символики. Поэтому обращение Голицына к украинцам кажется весьма естественным. Лазарь Баранович (как мы уже отмечали, близкий друг Мазепы) готовил панегирики в честь Софьи, и именно по его приказу был изготовлен знаменитый портрет Голицына. Теперь, после приезда очередной украинской делегации с подношением панегириков царям, Шакловитый заказал портрет Софьи соответственного содержания. Для этой цели Баранович рекомендовал выдающегося украинского гравера Леонтия Тарасевича, недавно вернувшегося после обучения в Европе. В черниговской типографии Барановича Тарасевич вырезал гравюру, матрицу которой он весной 1689 года доставил в Москву. Невозможно предположить, чтобы это все осуществлялось без ведома и непосредственного участия Мазепы.