Повод, чтобы нарушить негласное перемирие со старшиной, вскоре представился. 9 марта 1690 года в Киеве было подброшено подметное письмо, которое было подобрано стрельцами и отнесено к новому киевскому воеводе, князю Михаилу Ромодановскому. Воевода переслал письмо в Москву, откуда срочно был направлен дьяк Михайлов. В доносе, написанном якобы жителем Правобережья, говорилось, что Мазепа хочет отдать Левобережье под власть поляков, скупает земли в польской стороне для своей сестры. Говорилось в нем, между прочим, и о том, что в 1689 году Мазепа вместе с Голицыным якобы планировал заговор против Петра (имеются в виду обстоятельства нарышкинского переворота), а теперь взял в союзники себе Шумлянского на вред царскому величеству.

Борис Михайлов, прибывший в Батурин, объявил гетману, что наветам в Москве не придают значения, и в знак полного доверия вручил ему подметное письмо. Мазепа пять раз поклонился до земли, внимательно прочитал содержимое, прослезился и, подняв руки к небу и взирая на образ Богородицы, воскликнул: «Враги мои не спят, ищут, чем бы могли меня погубить!» Относительно того, кто мог быть автором письма, гетман высказал весьма логичные предположения. Он считал, что автор навета обязательно должен был знать о Соломоне, ведь именно по наущению того упомянутый в письме Шумлянский писал к Мазепе. «Если б этот враг не надеялся, что по наущению Соломона Шумлянский будет ко мне писать, то для чего ему в своем пасквиле поминать о Шумлянском?» — справедливо вопрошал гетман.

Касаясь возможных авторов навета, Иван Степанович назвал племянника Самойловича, Михайла Гадяцкого, своего давнего оппонента. По словам Мазепы, Гадяцкий еще во времена Самойловича обвинил его в отравлении гетманских детей, надеясь самому стать гетманом. Иван Степанович просил, чтобы Гадяцкому было приказано жить подальше от Украины. Среди других подозреваемых он назвал Дмитрия Райчу и Леонтия Полуботка, близких приятелей Гадяцкого. Полуботок имел неосторожность говорить новому киевскому воеводе Ромодановскому, что якобы Мазепа скупает собственность в Правобережье через свою живущую там сестру (это совпадало с текстом доноса). Говорил он ему также, что гетмана в Войске Запорожском не любят. Ромодановский факт наговоров подтвердил. Воспользовавшись челобитной переяславцев о злоупотреблениях Полуботка, Мазепа в июне 1690 года добился его отстранения от должности полковника и назначения на это место собственного ставленника — Лисенко [277]. При этом гетман, принимая такое ответственное решение, ссылался на невозможность оставлять пограничный полк без полковника [278].

Но для Москвы обвинения гетмана стали неожиданностью. Здесь полагали, по аналогии с Соломоном, что интрига шла с польской стороны, с Правобережной Украины. Среди подозреваемых Борис Михайлов назвал Василия Искрицкого (который действительно был связан с Соломоном) и корсунского священника Одорского, приезжавшего в Киев. На это Мазепа резонно отвечал (продемонстрировав знание филологии и стилистики), что подметное письмо написано не поляком, о чем свидетельствует язык послания, но скорее жителем левого берега, к тому же часто бывавшим в Москве (отсюда знакомство с подробностями заговора Софьи). К тому же выражение «для милосердия Божия» часто любил использовать Райча, конфликт с которым у гетмана был еще в голицынский период.

Настойчивость Мазепы возымела действие. В мае он получил указ выслать Михайла Гадяцкого в Москву и просил допросить его об участии в деле Соломона. К этому времени были получены из Польши показания Соломона, что тот знал Михайла, бывал у него на дворе в Москве и имел от него всякую помощь [279].

Мнение, которое начало складываться в окружении молодого царя о недружественных действиях поляков, все больше укреплялось. Знания Мазепы оказываются все более востребованными. Он получает указание провести с генеральной старшиной совещание («помыслить») по поводу польских замыслов, а именно о посылке Шумлянским Доморацкого и о принятии в Варшаве запорожских посланцев. В результате проведенного совещания Мазепа от лица старшины советовал сделать внушение польскому резиденту в Москве, чтобы подобных «вредителных подсылок чинити впред не дерзали». Однако, по его мнению, сделать это следовало по окончании сейма, чтобы депутаты не могли принять решение о какой-нибудь новой акции. А после сейма, даже если сенаторы и будут жаждать мести, то не смогут ничего предпринять.

Помимо этих советов гетман брался достать копии писем, полученных запорожцами от короля [280], и к тому же выставил засады, чтобы перехватить запорожских гонцов по дороге из Польши. Его предостережения вскоре снова подтвердились, когда стало известно, что сейм решил заключить перемирие с Крымом и обратить военные действия на Украину [281]. Затем Мазепа перехватил и переслал в Москву двух польских лазутчиков, которые были пойманы в Чернигове и в киевском полку. На допросах они показали, что были засланы в Украину «для злобного в городах и селах вредительства» [282]. Это были неоспоримые факты недружественной политики Речи Посполитой. Факты, которые свидетельствовали в пользу Мазепы.

Но дело с внутренней оппозицией шло не так быстро, как хотелось бы гетману. Гадяцкий прикинулся больным, и по настоянию врача его оставили в слободке Михайловке до зимы. Полуботок тем временем бросился в Москву и пытался добиться встречи с Петром, чтобы выгородить своего приятеля и обвинить Мазепу во всех смертных грехах. Но серьезных аргументов у него не было, гетман успел отличиться в сражениях с татарами. Петр Полуботка не принял и под стражей отправил обратно в Украину. Наконец осенью Шереметев получил указ арестовать Михайла и отправить его с детьми в Москву.

Еще целый год Мазепа находился в неприятном ожидании. В начале 1691 года Гадяцкого снова отпустили в Украину, а думной дьяк Украинцев дал тайное поручение Кочубею наблюдать за гетманом. И только когда поляки осенью выдали Соломона и тот под пыткой был допрошен в Москве, все сомнения в верности Ивана Степановича окончательно рассеялись. В Батурин прибыл царский гонец Языков, который привез Соломона для казни в гетманской столице и сообщил, что Михайло Гадяцкий, на которого указал Соломон, был отправлен в Москву, жестоко пытан и сослан в Сибирь.

Мазепа мог торжествовать. Это был хороший урок всем его недоброжелателям. А победитель может проявить и милосердие. В частности, он подал прошение царю о помиловании Соломона. Того, впрочем, все же казнили.

Пока тянулось дело Соломона, желающих поносить гетмана находилось немало. В июне 1691 года во Флоровский киевский монастырь был подброшен очередной «извет» с польской стороны. Извет попал к матери Мазепы, настоятельнице другого киевского монастыря, которая и поспешила передать его сыну. В извете не было ничего нового: гетмана обвиняли в участии в заговоре Голицына и Софьи, в пропольских симпатиях, в стремлении уничтожить православие и присоединить Украину к Речи Посполитой [283]. Все попытки (в том числе митрополита) расследовать, как извет попал к Киев, ни к чему не привели.

Примерно в это же время оскорбительные («плутовские») слова в адрес гетмана говорил в Глухове некий ротмистр Иван Сибилев [284]. Ротмистра приговорили к казни, но Мазепа заявил, что не хочет, чтобы тот из-за него был лишен жизни [285]. Подобных мелких хулителей нашлось немало. Все они встретили категорический отпор в Москве и были милостиво прощены гетманом. Имея карт-бланш от царя и расправившись с верхушкой, он мог помиловать мелких дворняг, не представлявших для него опасности.