Герцогиня обожала свою «Wilkenchen»: «Хвала Господу за то, что он подарил мне такое сокровище!» Малышка Дрина действительно была для матери настоящим сокровищем, на нее она возлагала все свои надежды. Решив с колыбели воспитывать дочь так, как подобает наследнице британского престола, она наняла ей английскую няньку, миссис Брок, и требовала, чтобы с ребенком говорили только по-английски.

Сама же герцогиня говорила по-английски с сильным немецким акцентом, который пытался исправить местный пастор, преподобный Дэвис. Но если не считать тетушку Софию, то вокруг колыбели маленькой Дрины звучала исключительно немецкая речь, носителями которой были и Феодора, и баронесса Шпэт, и фрейлейн Лецен, а вскоре к ним присоединилась и тетушка Аделаида, возвратившаяся из Ганновера. Добрая и богобоязненная супруга герцога Кларенского каждый день навещала свою невестку, все еще носившую траур.

В компании всех этих женщин-иностранок Конрой, конюший покойного герцога Кентского, стал просто незаменимым человеком. «Любимый и преданный друг моего Эдуарда! Он не покинул его вдову и отдает все свои силы, занимаясь моими делами... Его энергия и способности удивительны... Не знаю, что бы я делала без него», — писала герцогиня своей немецкой подруге госпоже фон Тубеф. Честолюбивый ирландец был не лишен привлекательности. Виктуар Кентская не осталась к ней равнодушной. Он тоже делал ставку на будущее. Он присвоил себе нелепый титул «контролера» и рассчитывал на то, что привязанность к нему герцогини обеспечит ему место ее «личного секретаря» в случае ее регентства.

Герцогиня, ее брат Леопольд и новоявленный «контролер» порой просыпались от кошмарного видения: что появляется некий наследник, который хоронит их надежды, отнимая у Дрины шанс стать королевой. За год до этого тетка Аделаида родила дочь, которая — уф! — прожила всего лишь неделю. Но теперь она вновь была беременна. И 10 декабря 1820 года разродилась второй дочерью. В Кенсингтоне горестно вздохнули. «Эта новорожденная барышня сыграла с нами злую шутку», — сетовал Конрой.

А между тем и сам Георг IV, которому к тому времени было уже под шестьдесят, не терял надежды подарить королевству наследника. Правда, чтобы вновь вступить в брак, он должен был вначале развестись со своей первой женой Каролиной, долгое время жившей в Италии и скомпрометировавшей себя связью с неким авантюристом по фамилии Бергами.

Еще в 1806 году из письма австрийского императора Георгу стало известно о скандальном поведении его супруги, которая появилась на одном из маскарадов на Адриатическом побережье в полуобнаженном виде, изображая Венеру, что и подтвердило предпринятое им расследование. Став королем, он предложил ей отказаться от королевского титула, пообещав ренту в размере 50 тысяч фунтов стерлингов в обмен на обещание навсегда остаться за границей. Но в 1820 году Каролина вернулась в Англию и потребовала восстановления в своих правах. Король приказал не упоминать имени его супруги в англиканских молитвах. Английские пасторы сочли, что распутный Георг IV не вправе диктовать, как им общаться с Богом. Народ встал на сторону матери покойной Шарлотты, обе они принадлежали к партии вигов и придерживались либеральных взглядов. Портреты Каролины появились в витринах магазинов. Ее карету встречали радостными криками, стоило ей лишь появиться на улицах Лондона, таким образом люди выражали свое недовольство королем — распутником и сторонником тори.

Король вынудил правительство вынести на рассмотрение палаты лордов «закон», разрешающий развод. Но дебаты превратились в копание в грязном белье. Вся эта грязь вызвала негодование лордов, а особенно — епископов. Оппозиция сравнивала Георга и Каролину с Нероном и Октавией. Большинство, проголосовавшее за развод, имело такой незначительный перевес, что правительство решило не передавать этот закон в палату общин, где он наверняка не прошел бы. Пресса, церковь и народ праздновали победу добродетели над погрязшей в грехе монархией. По всему королевству звонили в колокола.

Но Провидение встало на сторону короля. Он принял решение короноваться 19 июля 1821 года в одиночку. Разгневанная Каролина примчалась в Вестминстер, чтобы присутствовать на церемонии. Тяжелые ворота аббатства захлопнулись у нее перед носом. Ей не осталось ничего другого, как, рыдая, вернуться в свою карету, пробираясь сквозь равнодушную к ней толпу, чье настроение вдруг резко изменилось. Через десять дней Каролина скончалась от непроходимости кишечника. Злые языки утверждали, что ее просто-напросто отравили.

Получив таким образом свободу, Георг IV мог вновь жениться. Осенью он отправился в свое Ганноверское королевство, а в Германии, раздробленной на четыре десятка мелких королевств и княжеств, не было недостатка в принцессах-невестах. Но его любовница, властолюбивая маркиза Конингем, в которую он без памяти влюбился в 1820 году, была готова к любым баталиям, лишь бы удержать его при себе.

Пока суть да дело, умерла — еще раз уф! — маленькая дочка Кларенсов. Дрина восстановила свою очередь к трону. Но тетке Аделаиде не исполнилось и тридцати лет, так что опасность ее новой беременности никак не исключалась.

А кроме того, существовал риск несчастного случая, не говоря уж о похищении, отравлении или убийстве. Исчезновение потенциальной наследницы престола прекрасно бы устроило злого и реакционно настроенного герцога Камберлендского, который в очереди к трону стоял как раз за Дриной. Ходили слухи, что он убил одного из своих слуг!

Приказы герцогини носили категорический характер. Дрина ни на мгновение не должна оставаться одна. Даже слугам нельзя было доверять ребенка. Присматривать за девочкой мог только узкий круг доверенных немцев, миссис Брок и, естественно, Конрой.

Как только Дрина вышла из того возраста, когда ей следовало спать в одной комнате с нянькой, для нее установили маленькую белую кроватку в спальне ее матери. По вечерам фрейлейн Лецен читала ей перед сном сказки. Она не уходила от девочки до тех пор, пока герцогиня не появлялась в спальне, чтобы лечь спать. Утром Дрина пила свое молоко за столиком между двумя кроватями.

Феодора спала по другую сторону от материнской кровати. Девочки обожали друг друга. Дрина была такой хорошенькой со своими светлыми кудряшками и розовыми щечками. Если бы еще не эти ее приступы необузданного гнева. В такие моменты она топала ногами, каталась по полу и весь дворец содрогался от ужаса. Фрейлейн Лецен впервые в жизни видела такого своенравного и буйного ребенка. Своими голубыми глазами на выкате и ярким румянцем Виктория сильно напоминала деда, покойного безумного монарха. «Это же король Георг в юбке!» — восклицали люди, опасавшиеся, как бы и ее не поразила та же самая болезнь, что и ее деда.

Чтобы заставить девочку замолчать, мать ругала ее и грозила: их сосед герцог Суссекский сейчас как рассердится! А Дрина ужасно боялась этого своего дядюшку, обожавшего священные книги и часы и расхаживавшего по коридорам Кенсингтонского дворца в шапочке из черного бархата, смешных домашних туфлях и расшитом атласном халате сиреневого цвета. А еще она не любила епископов, пугавших ее своими париками и черными сутанами. Лишь старинному другу ее отца преподобному Фишеру, епископу Солсберийскому, удалось завоевать ее расположение. Навещая герцогиню, он опускался на колени на желтый ковер, на котором играла маленькая Дрина, и позволял ей потрогать свой орден Подвязки.

Она боялась даже герцога Йоркского из-за его огромного лысого черепа и манеры ходить, сильно откинувшись назад, так что казалось, что он вот-вот запрокинется. А между тем именно он организовал для нее кукольный спектакль и подарил ослика. Ее сажали на него верхом, и они вместе с

Феодорой и миссис Брок — ее дорогой Боппи, — которые шли по обеим сторонам от нее, отправлялись на прогулку в Гайд-парк, где каждый раз, когда попадавшиеся им навстречу господа приветствовали ее, приподнимая свои шляпы, Боппи шептала ей: «Кивните им, принцесса».

Иногда Дрина каталась по аллеям парка в коляске, запряженной двумя пони с длинными хвостами. Она улыбалась встречным и кричала им: «Здравствуйте!» Похожая на ангелочка, она пользовалась всеобщей любовью, ее задаривали игрушками. Когда позволяла погода, она с матерью и Феодорой завтракала на одной из лужаек парка в тени боярышника и поливала клумбы. Лорд Альбермарль умилялся, глядя на эту хорошенькую малышку в соломенной шляпке и белом платьице: «Забавно было наблюдать, как она усердно лила воду из своей леечки на цветы и себе на ноги». Это немецкое, почти деревенское воспитание привьет будущей королеве Англии любовь к незатейливым радостям, которую она пронесет через всю жизнь.