Регент не смог побороть упрямства дочери и в феврале 1816 года пригласил Леопольда в свой Красный павильон в Брайтоне. У принца было прекрасное воспитание, и к тому времени он уже успел снискать благосклонность двора. И народа тоже. Спустя три месяца ко всеобщей радости молодые люди сочетались браком в Карлтон-хаусе.
Леопольду удалось таким образом обеспечить свое будущее, а своенравной принцессе — отстоять свою свободу. Поселились они в Мальборо-хаусе. Но самые счастливые дни провели в своем загородном имении Клермонт в двадцати километрах от Лондона. Этот очаровательный замок с колоннами в палладианском стиле и парк площадью в восемьдесят гектаров были куплены парламентом и преподнесены им в качестве свадебного подарка от нации. Когда пышнотелая Шарлотта принималась хохотать во все горло или топать ногами, серьезный Леопольд шептал ей на ушко: «Тихонько, тихонько», и она прозвала его «господин Тихонько». Но они были искренне привязаны друг к другу и любили петь дуэтом перед друзьями, например, перед герцогом и герцогиней Орлеанскими, которые жили по соседству с ними в Твикенгеме. «Мой хозяин самый лучший супруг, какого только можно найти на всех пяти континентах. Что касается его жены, то ее любовь к нему так велика, что сравнима лишь с величиной британского долга», — растроганно воскликнул как-то их личный врач Штокмар, приехавший в Англию вместе с Леопольдом из Кобурга.
Наследник! Вместе с ними о нем мечтала вся Англия! После двух выкидышей Шарлотта вновь была беременна. На этот раз роды ожидались в октябре. Октябрь наступил, дни шли за днями, а ребенок все не появлялся на свет. Молодой женщине регулярно делали кровопускания и ставили клизмы. Ей рекомендовали поменьше есть, но это не улучшало состояния ее здоровья. Она впала в депрессию и очень жалела о том, что рядом с ней не было ее матери: та жила в Италии в окружении богемы. Шарлотта написала ей умоляющее письмо, но оно осталось без ответа.
Лишь через две недели после назначенного срока родов у нее начались схватки. Вопреки обычаю того времени, Леопольд ни на миг не покидал жену. Продолжавшиеся двадцать часов схватки вместо того, чтобы стать чаще, вдруг наоборот пошли на убыль. Доктор Крофт, до ужаса боявшийся причинить какой-нибудь вред своей августейшей пациентке, отказывался применять акушерские щипцы и настаивал на том, чтобы все шло естественным путем. В девять часов вечера Шарлотта разрешилась наконец от бремени мертвым мальчиком. Смерть ребенка, наступившая перед самым его появлением на свет, ясно указывала на то, что произошла она по вине врача.
Переживая за мужа, несчастная принцесса нашла в себе силы и прошептала: «Надеюсь, что в следующий раз нам повезет больше». Ей было всего двадцать лет. Но ближе к полуночи ее начало лихорадить. Врач заставил ее выпить портвейна, надеясь, что это ее согреет. Штокмар не был уверен в том, что его английские коллеги выбрали для принцессы правильное лечение, но не осмелился им противоречить, наблюдая со стороны за этой чередой врачебных ошибок. Шарлотта, заметив его, пробормотала между двумя приступами икоты, называя его на английский лад: «Стокки, они напоили меня!» Это были ее последние слова. Через пять часов после родов она последовала за своим ребенком, умерев от разрыва матки.
Немецкий доктор побежал будить принца: тот встал на колени возле кровати жены и обливал слезами ее ледяные руки. Подняв глаза на Штокмара, не менее расстроенного, чем он сам, он воскликнул: «Обещайте мне, что вы никогда меня не оставите!» Регент на долгие месяцы заперся в своем павильоне в Брайтоне. Он переживал не только из-за смерти дочери, еще сильнее он переживал оттого, что теперь у него не было наследников. Он не присутствовал на похоронах принцессы, организованных с большой пышностью; прощание с ней началось еще с ночи, так делалось всегда, когда умирал кто-нибудь из королевской семьи, и это придавало церемонии особую трагичность. В карете, задрапированной черной тканью, Леопольд проследовал за останками супруги в церковь Святого Георгия в Виндзоре, где герцоги уже начали ссориться между собой, выясняя у кого больше прав на корону.
Народ же был безутешен. «Нация, обожавшая очаровательную принцессу Шарлотту, потеряла ее, такую счастливую, такую красивую, преисполненную самых радужных надежд, — писала отцу княгиня Ливен, жена российского посла. — Невозможно отыскать в истории народов и семей другого события, которое вызвало бы столько слез и горя, сколько это. На улицах можно наблюдать множество плачущих людей низших сословий, а церкви постоянно переполнены. Закрытые в течение двух недель лавки — факт еще более красноречивый, ведь речь вдет о нации, большая часть населения которой живет торговлей. И, наконец, все, от первого до последнего, пребывают в такой тоске, которую невозможно описать».
Для Леопольда этот национальный траур обернулся выгодой: парламент оставил в его владении Клермонт и назначил годовое содержание в размере 50 тысяч фунтов стерлингов пожизненно. Страна же не знала, в чью сторону ей теперь поворачиваться. Как писал Шелли в своем знаменитом сонете, англичанам больше некого было любить:
Парламент, голосовавший за назначение принцам рент и списание их долгов, и Англия, долгие годы содержавшая их всех, требовали у них наследника. На что герцоги, осаждаемые кредиторами, отвечали, что государство должно назначить им за это свою цену. «Если правительство настаивает на моей женитьбе, — писал герцог Кларенский своей матери, — пусть оно скажет, что может и собирается мне предложить в качестве содержания. Поскольку, если я не буду знать заранее их намерений в отношении денег, я не смогу сделать никакого предложения даже самой последней из принцесс. У меня десятеро детей, которые полностью, то есть абсолютно от меня зависят. Мой суммарный долг составляет 40 тысяч фунтов стерлингов, с которого я, естественно, выплачиваю проценты, и это не говоря о текущем долге, равном 15 тысячам фунтов стерлингов».
Подобный же сигнал поступил от герцога Кентского. В момент смерти Шарлотты он находился в Брюсселе без гроша в кармане. «Мое содержание в случае женитьбы (если я, конечно, женюсь) ради появления наследников, по моему разумению, должно быть таким же, какое получил после своей женитьбы герцог Йоркский. Речь тогда шла о женитьбе ради продолжения рода, и один лишь этот факт послужил основанием для назначения ему содержания в размере 25 тысяч фунтов стерлингов, не считая всех остальных доходов. Я соглашусь на эти условия несмотря на то, что с 1792 года деньги заметно обесценились. Что касается погашения моих долгов, то я не считаю этот вопрос первостепенным. Даже наоборот — это государство еще много чего должно мне».
Этот базарный торг возмутил парламент, отнюдь не склонный к растранжириванию государственных средств. Особенно негодовала оппозиция. В результате столь бурных дебатов, что их пришлось проводить при закрытых дверях, герцогам пришлось удовольствоваться дотацией в 6 тысяч фунтов стерлингов в год. Да и эти деньги будут вычитаться из того содержания, что полагалось их отцу, безумному королю Георгу III. Национального героя Англии герцога Веллингтона такое решение порадовало: «Герцоги нанесли личные оскорбления двум третям английских джентльменов. Стоит ли удивляться, что палата общин захотела отомстить им? Ей представился удобный случай, и, черт побери, я думаю, у нее были все основания не упустить его!» Герцог Кларенский тут же открыл охоту на невест, но с полдюжины претенденток ответили отказом на предложение этого папаши десятерых детей. «Так, значит, он хочет стать королем, жениться и завести детей?! Бедняга! Да поможет ему Бог!» — воскликнул с издевкой его брат Эдуард, герцог Кентский. Сам же он остановил свой выбор на сестре Леопольда Виктуар Лейнинген, тридцатидвухлетней вдове, болтливой и амбициозной, у которой уже было двое детей от первого брака: Чарльз и Феодора. Таким образом он рассчитывал обратить себе на пользу ту популярность, которую снискал у английского народа супруг покойной принцессы Шарлотты.
9
Перевод С. Богуславского.