Его улыбка, которая вовсе не была улыбкой, показалась мне неприятной.

— Пойдемте же. Тут всего пять минут. — Он испытующе взглянул на Ханну. — Хочу подарить вам сборник стихов. Моих собственных. Я напишу на нем ваше имя. От этого я буду очень счастлив.

— Ох, — сказала Ханна, и в ее голосе проскользнул испуг. Затем она взяла себя в руки и улыбнулась. — Это очень мило. Но только на минутку.

Наступила тишина. Додд жалобно вопросил:

— А можно подъехать на машине?

— Нельзя, сэр. У нас очень узкая дорога. Машина не пройдет. Сейчас все мигом устрою. — Он позвал. Подошел официант, и молодой человек обратился к нему с длинной речью по-сингальски. Официант кивнул и вошел в павильон. — Ваш водитель сейчас подведет машину к этим воротам. Очень близко.

Это было уже слишком. Я спросил его, откуда он знает, какая машина наша.

— Все очень просто. Я видел, как вы выходили из «понтиака». Вашего шофера зовут Викрамасинге. Он с гор, надежный человек. Тут внизу люди ненадежные.

Чем больше он говорил, тем меньше мне нравился.

— Вы не местный? — спросил я.

— Нет-нет! Я из Коломбо. Тут люди — сущие негодяи. У каждого мерзавца нож за поясом, это точно.

Официант принес счет, он подписал его быстрым росчерком и поднялся.

— Ну так сходим посмотрим на дом, да?

Никто не ответил, но мы встали и нехотя двинулись к выходу. Автомобиль, который мы наняли, стоял у ворот; мистер Викрамасинге, сидевший за рулем, приветствовал нас.

Полуденная жара спала, лишь кое-где среди деревьев оставались полости застывшего воздуха.

Когда-то дорожка, по которой мы шли, годилась для запряженной волами повозки, но теперь из-за разросшихся кустов стала едва ли шире тропинки.

В конце дорожки стояли два бетонных столба, но ворот между ними не было. Мимо развалившихся конюшен мы прошли к большому особняку. Дом был полностью скрыт высокими кустами и цветущими деревьями, виднелось только одно крыло. Когда мы приблизились к дверям, молодой человек остановился и повернулся к нам, подняв палец:

— Тут совсем нет шума, правда? Только птицы.

Был час, когда птицы пробуждаются от дневного забытья. С деревьев доносился смутный щебет. Молодой человек опустил палец и повернулся к дверям.

— По утрам они поют. Сейчас нет.

— О, это дивно, — сказала Ханна.

Он провел нас по анфиладам темных комнат.

— Здесь дхобистирали грязную одежду! А это кухня, видите? Цейлонский стиль. Только уголь. Мой отец отказывался от керосина и газа. Даже в Коломбо.

Мы столпились в тесном коридорчике, а молодой человек отпер дверь, вошел и затопил помещение ослепительным светом. Это была маленькая комнатка, которая казалась еще меньше из-за блестящих малиновых стен и потолка. Почти все пространство заполняла большая кровать с атласным покрывалом — таким же красным, но чуть потемнее. Вдоль стены тянулся ряд стульев.

— Садитесь, располагайтесь, — предложил нам хозяин. Мы сели, глядя на кровать и три картинки в рамах на стене над медными прутьями изголовья: слева-девушка, в центре — наш хозяин, справа — другой молодой человек. Портреты казались паспортными снимками, увеличенными во много раз.

Ханна кашлянула. Ей было нечего сказать. В комнате терпко пахло старыми благовониями, словно в заброшенном храме. Нелепость происходящего, когда мы сидели рядком, втиснутые между стеной и кроватью, ощущалась так сильно, что на миг парализовала мою способность размышлять. Какое-то время молодой человек молчал: сидел неподвижно, глядя прямо перед собой, точно в театре.

Наконец, я решился что-то сказать. Повернулся к хозяину и спросил, спит ли он в этой комнате. Похоже, вопрос его шокировал.

— Здесь? — вскричал он, словно речь шла о чем-то немыслимом. — Нет-нет! В доме никто не живет. Никто не спит внутри. Здесь только крепкий парень, чтобы следить ночью. Простите, выйду на секунду.

Он вскочил и выбежал из комнаты. Мы слышали эхо его шагов в коридоре, потом они стихли. Откуда-то донесся гулкий звон настенных часов: от этого уютного звука кровавая каморка показалась совсем глухой и неправдоподобной.

Додд ерзал на стуле: кровать стояла слишком близко, и он не мог скрестить ноги.

— Как только он вернется, мы уйдем, — пробормотал он.

— Наверное, ищет книгу, — предположила Ханна. Мы подождали немного. Затем я сказал:

— Слушайте, если он не вернется через две минуты, мы просто встанем и уйдем. Сами прекрасно найдем дорогу.

Ханна возразила, что это будет слишком грубо.

И снова мы застыли в тишине; Додд прикрыл глаза от блеска. Санни Гонзаг вернулся, в руках у него был стакан воды, которую он выпил, стоя в дверях. Он как-то изменился: выглядел озабоченным и тяжело дышал.

Мы медленно поднялись, Ханна по-прежнему смотрела выжидающе.

— Так что же, идем? Проходите. — Не выпуская стакана, он выключил свет, захлопнул за нами дверь, открыл другую и быстро провел нас через роскошную комнату, уставленную широкими диванами, коромандельскими ширмами и бронзовыми буддами Следуя за ним, мы могли только бегло смотреть по сторонам. Когда мы выходили наружу, он что-то повелительно крикнул в дом — вероятно, сторожу.

На этой стороне была широкая неухоженная лужайка, где несколько высоких арековых пальм медленно задыхались в тисках корней и листьев филодендрона, сжимавших их стволы. Лианы неприятно расползлись по вершинам кустарников, точно сети гигантских паутин. Я знал, что Ханна боится змей. Она не спускала глаз с земли, ступая аккуратно с одной плитки на другую, пока мы обходили дом вокруг конюшен и возвращались на дорожку.

Быстро стали спускаться сумерки. Разговаривать никому не хотелось. Мы подошли к машине, возле которой стоял мистер Викрамасинге.

— Всего наилучшего, и скажите своим друзьям, чтобы искали Санни Гонзага, когда приедут в Гинтоту. — Сначала он протянул руку Додду, потом мне, напоследок Ханне и отвернулся.

На пути к Галле родители молчали. Дорога была узкой, и слепящие огни встречных машин нервировали их. Ужиная, мы ни разу не упомянули о том, что произошло днем.

За завтраком, на веранде, продутой утренним бризом, мы почувствовали, что происшествие уже отдалилось и можно его обсудить. Ханна сказала:

— Я все время просыпалась ночью и видела эту жуткую кровать.

Додд застонал.

— Я сказал, что это как смотреть телевизор без звука. Все видишь, но не понимаешь, что происходит.

— Парень был совершенно чокнутый. Это и за милю можно было распознать, — заявил Додд.

Ханна не слушала:

— Наверное, это комната служанки. Но почему он нас туда привел? Не знаю. Во всем этом есть что-то жутко депрессивное. Мне просто тошно думать об этом. И эта кровать!

— Ну так и перестань об этом думать! — сказал ей Додд. — Я вот собираюсь выбросить это из головы. — Он подождал немного. — Мне уже лучше. Ведь так делают буддисты?

Прошло еще несколько летних недель с долгими поездками на восток, в Тиссамахарану и к диким слонам в заповедник Яла. В Коломбо мы больше не ездили, пока не пришло время посадить родителей в самолет.

Пока мы ехали вдоль побережья, с юго-запада задувало муссонным ненастьем. Когда мы добрались в середине дня до Маунт-Лавинии и расположились в номерах, начался дикий ливень. Рев волн снаружи был таким сильным, что Додду пришлось закрыть окна, чтобы слышать, о чем мы говорим.

Я воспользовался поездкой в Коломбо, чтобы организовать встречу с моим адвокатом — индусом, говорившим на телугу. Мы должны были встретиться в баре отеля «Галлефейс», чуть выше на побережье. Я сказал Ханне, что вернусь к шести. Когда я выехал, дождь чуть приутих.

Влажный ветер метался по холлу «Галлефейса», но дымный воздух в баре разгоняли только вентиляторы. Войдя, я сразу узнал Уэстона из «Чартерд-Банка». Адвокат еще не подъехал, так что я встал у бара с Уэстоном и заказал виски.

— Это не вас я видел в Гинтоте на скачках месяц назад? С пожилой парой?

— Я ездил туда с родителями. Я вас не заметил.