Теперь он понял, почему змея так его опасалась: отсюда мальчик казался чудовищем — столько щетины на голове и дыхание, что ревет внутри, как далекий ураган.

Он выпрямился и по полу скользнул в нишу. Там в глиняной стене была щель, широкая ровно настолько, чтобы выпустить его наружу. Протиснувшись в нее, он вытянулся во весь рост на земле в хрустальном лунном свете, рассматривая странный пейзаж, где тени вовсе не были тенями.

Он обогнул угол дома и пополз по дороге к городу, радуясь свободе, не похожей на то, что он воображал прежде. Тела своего он не чувствовал, ибо его идеально облекала кожа. Прекрасно было ласкать землю животом, перемещаясь по тихой дороге, чуя резкие струйки полынного запаха в ветерке. Когда над землей поплыл голос муэдзина с мечети, он его не услышал — да и не знал, что через час ночь закончится.

Завидев впереди человека, он сполз с дороги и спрятался за камень, пока опасность не миновала. Но чем ближе город, тем больше людей попадалось ему, поэтому он опустился в сегуйю,глубокую канаву, выкопанную рядом с дорогой. Комья и пучки сухих трав преграждали ему путь. Но все равно, когда забрезжил рассвет, он пробирался по дну сегуйи,через силу огибая камни и проскальзывая в плотные сплетения стеблей, оставленные водой.

От дневного света ему стало тревожно и неуютно. Он взобрался на склон сегуйии поднял голову, осматривая дорогу. Человек, проходивший мимо, замер, повернулся и побежал обратно. Аллал не стал медлить — теперь ему хотелось как можно скорее попасть домой.

Вдруг он почувствовал глухой стук — где-то позади о землю ударился камень. Он быстро метнулся через край сегуйии, извиваясь, скатился вниз. Это место он знал: дорога здесь пересекала уэд,и недалеко друг от друга пролегали две дренажные трубы. Немного впереди стоял человек с лопатой и всматривался в сегуйю.Аллал не останавливался, зная, что доползет до первой трубы прежде, чем человек его заметит.

Пол тоннеля, пролегавшего под дорогой, был испещрен жесткими маленькими волнами песка. В воздухе, дувшем сквозь трубу, чувствовался запах гор. Тут можно было спрятаться, но он полз дальше и вскоре достиг дальнего конца. Потом перетек во вторую трубу и прополз под дорогой обратно, снова вынырнув в сегуйе.За ним несколько человек собрались у входа в первую трубу. Один стоял на коленях, засунув голову и плечи в отверстие.

Теперь Аллал направился по прямой к дому, через пустошь, то и дело поглядывая на пальмовую рощицу. Солнце только взошло, и камни начали отбрасывать длинные синеватые тени. Вдруг из-за ближайших пальм выскочил маленький мальчик, увидел его и широко раскрыл от страха глаза и рот. Он был так близко, что Аллал кинулся прямо на него и укусил в ногу. Мальчик изо всех сил помчался к мужчинам в сегуйе.

Аллал поспешил к дому, оглянувшись лишь раз, когда достиг щели в саманных кирпичах. Несколько человек бежали к нему между деревьев. Быстро он скользнул в нишу. Смуглое тело по-прежнему лежало у двери. Но времени уже не оставалось, а время было Аллалу необходимо для того, чтобы вернуться к телу, лечь у головы и сказать: Иди сюда.

Пока он смотрел из ниши в комнату, на тело, в дверь заколотили. С первым ударом мальчик вскочил на ноги, точно ослабили пружину, и Аллал с отчаяньем увидел совершенный ужас у него на лице, глаза, в которых не было разума. Мальчик стоял, ловя ртом воздух, стиснув кулаки. Дверь распахнулась, и несколько человек заглянули внутрь. Взревев, мальчик нагнул голову и ринулся в проем. Кто-то попытался схватить его, но потерял равновесие и упал. Миг спустя все повернулись и бросились через пальмовую рощу вслед за обнаженной фигуркой.

Даже когда время от времени его теряли из виду, до людей доносились его крики, а потом он показывался между стволов снова — он по-прежнему бежал. Наконец, споткнулся и упал лицом вниз. Тогда-то его и схватили, связали, прикрыли его наготу и унесли, а несколько дней спустя отправили в Беррешид, в больницу.

В тот день те же люди пришли к домику провести обыск, который намеревались сделать раньше. Аллал лежал в нише, дремал. Когда он проснулся, люди уже вошли внутрь. Он повернулся и пополз к щели.

Там его поджидал человек с дубинкой в руке.

Ярость в его сердце была всегда; теперь же она вырвалась наружу. Так, словно тело его стало хлыстом, он метнулся в комнату. Самые ближние к нему люди стояли на четвереньках, и Аллал познал радость, вонзая ядовитые клыки в тела двоих, пока третий не отсек ему голову топором.

1976

Вскоре я научился не приближаться к окнам и не отдергивать двойные шторы, чтобы взглянуть вниз на реку. Обзор был широкий, а вид живописный: заводы и склады на дальнем берегу Чао-Фрайя да вереницы барж, буксируемых вверх-вниз по грязной воде. Новое крыло отеля напоминало вертикальную плиту, номер находился высоко, и ни одно дерево не заслоняло его от ядовитого натиска послеполуденного солнца. К концу дня жара не спадала, а, наоборот, усиливалась: тогда река обращалась в солнечный свет. В красноватых сумерках все там становилось мелодраматичным и запретным, но снаружи через окна по-прежнему проникал духовочный зной.

Брукс, преподававший в университете Чулалонг-корн, как фулбрайтовский стипендиат должен был регулярно посещать занятия по тайскому языку; в дополнение к этому он старался проводить большую часть свободного времени с тайцами. Однажды он привел трех молодых людей в ярких желтовато-оранжевых одеяниях буддийских монахов. Они молча вошли гуськом в гостиничный номер и выстроились в ряд: знакомясь, каждый соединял ладони и касался груди большими пальцами.

Когда мы разговорились, старший — Ямьёнг, которому было под тридцать, пояснил, что сам он уже посвящен в монахи, а двое других — лишь послушники. Тогда Брукс спросил Прасерта и Вичая, скоро ли их посвятят, но вместо них ответил монах.

— Не думаю, что они могут на это рассчитывать, — спокойно сказал он и уставился в пол, словно это была болезненная тема, уже набившая всем оскомину. Взглянув на меня, он продолжал: — У вас прекрасный номер. Мы не привыкли к подобной роскоши. — Голос у него был глухой, и монах пытался скрыть осуждение. Все трое кратко посовещались вполголоса. — Мои друзья говорят, что никогда не видели столь роскошного номера, — сообщил он, пристально наблюдая за моей реакцией сквозь очки в стальной оправе. Я сделал вид, что не расслышал.

Они поставили свои коричневые бумажные зонтики и сумочки, раздувшиеся от книг и фруктов, а затем разместились на кушетке среди подушек. Некоторое время они деловито поправляли складки своих одеяний на плечах и ногах.

— Они сами шьют себе одежду, — заметил Брукс. — Как и все монахи.

Я заговорил о Цейлоне: тамошние монахи покупают уже раскроенные одежды, полностью готовые к пошиву. Ямьёнг признательно улыбнулся и сказал:

— У нас здесь такой же порядок.

В одной стороне комнаты гудел кондиционер, а с другой через окна доносился рев моторных лодок. Я взглянул на троих гостей, сидевших передо мной. Они были очень спокойны и выдержанны, но, похоже, не отличались крепким здоровьем. Я заметил выступающие под кожей скулы. Возможно, болезненная бледность отчасти объяснялась тем, что брови и волосы выбриты?

Ямьёнг сказал:

— Мы рады возможности говорить по-английски и поэтому любим заводить иностранных друзей — англичан или американцев, не важно. Мы все понимаем.

Прасерт и Вичай кивнули.

Время шло, а мы все сидели, расширяя, но не меняя тему разговора. Изредка я оглядывал комнату.

До того как они вошли, это был обычный гостиничный номер, где необходимо задергивать шторы. Присутствие же монахов и их замечания придали ему какую-то смутную тревожность: очевидно, по их мнению, я совершил большую ошибку, остановившись здесь.