Он позвонил Торни на квартиру и сказал, что хочет встретиться с ним на улице, где Торни его и нашел: Гроув быстро шагал взад и вперед перед ветхой входной дверью, не обращая внимания на пристальные взгляды прохожих. Вначале он незаметно всунул Торни пригоршню гриф. Они оба закурили и быстро зашагали в сторону самых бедных окраин, мимо бойни, где даже улицы не были вымощены.

Там располагался небольшой запущенный парк, совершенно безлюдный в столь поздний час.

Они сидели на скамейке и разговаривали. Торни всегда считал грифы, и как раз на четвертой Гроув в своей обтекаемой манере предложил Торни сто тысяч долларов. Вечером перед встречей Гроув покурил, и Торни предположил, что тот просто плетет околесицу. Торни немного поиграл в эту игру, а затем, поскольку разговор о деньгах неизбежно напоминал ему о его собственном зыбком положении, замкнулся и уставился на тени листьев на земле рядом со скамейкой.

Маленькие автобусы грохотали мимо по долине к отдаленным деревням, освещенные изнутри тусклым голубоватым светом, а Торни думал о том, что богатство превращает людей в садистов. Гроув, которому, несомненно, сильно вставило, говорил так пространно и вдавался в такие подробности, что, в конце концов, Торни его оборвал.

— Слушай, — сказал он, — в тот день, когда я увижу сто штук, я, наверно, слягу с полиомиелитом или раком.

А Гроув воскликнул:

— Боже мой! Неужели ты до сих пор не понимаешь, когда я говорю серьезно? Ты хоть слушал меня?

Они снова встали и пошли; ветер из-за деревьев хлестал им в лицо, а в листве раскачивались уличные фонари. Гроув еще раз изложил свой план. Под конец Торни, несмотря на громадный интерес, покачал головой:

— Это может оказаться не так просто, детка. Это всегда не просто.

Сомнение, которое, как он теперь понимал, закралось с самого начала, пересилила привычка к слепому повиновению. Примерно месяц спустя Гроув вручил ему большую стопку машинописных страниц.

— Вот, наткнулся, — сказал он ему сдержанно. — Это просто случайные записи. Если хочешь, просмотри.

Они произвели на Торни желаемое впечатление: прочитав их, он сообщил, что готов участвовать в авантюре. Гроув не выказал ни удивления, ни радости, которых он ожидал. Ясно, что Гроув рассчитывал на него с самого начала.

Торни казалось довольно странным, что Гроув не соблюдал строжайшей секретности: ведь если собираешься совершить нечто подобное, просто идешь и делаешь все сам, никому ничего не рассказывая. Но главные сомнения, которые, не знай он Гроува так хорошо, полностью его отпугнули бы, вызывал размер предложенной суммы. Правда, это было всего лишь обещание, но Гроув всегда держал слово.

— Я все сделаю, детка, и ты это знаешь, — сказал он Гроуву. — Но я постоянно спрашиваю себя, почему ты не хочешь сберечь деньги и устроить все сам?

Гроув уставился на него, потрясенный его недогадливостью.

—  Что? — закричал он. — Связать себя чувством вины на всю оставшуюся жизнь? Боже!

— А, ясно, — сказал Торни, — хочешь оставить Лючиту у себя?

— Как только все уладится, я смогу отпустить ее в Париж.

— Я и сам бы не прочь мотнуться, — задумчиво пробормотал Торни. — Можно на грузовом — на том, что три месяца идет до Палембанга.

Взгляд Гроува охладил его фантазии:

— Долго придется ждать. Ведь ты будешь жить на проценты. А какие еще непредвиденные доходы в подобном городишке?

Торни грустно кивнул:

— Ты прав. Боже, ну конечно!

На крутых поворотах дороги он то и дело поднимал впереди пыль, которая обволакивала весь грузовик, заслоняя белые скалы и кусты по сторонам, но не менял передачу и не сбавлял скорость. В тот раз он принял объяснение Гроува. Это было детское желание чувствовать себя ни в чем не замешанным; скорее всего, вручение денег явилось бы актом милосердия, который помог бы Гроуву поверить в свою невиновность. Но, даже признавая все это, Торни волновался.

Однажды он думал об этом целую ночь, а наутро позвонил Гроуву. В кафе напротив Коррео-Сентраль он промямлил:

— Я подумал. Мне кажется, я не справлюсь.

Гроув оборвал его:

— Слушай, как бы ты себе это ни представлял, все равно выйдет иначе. Так что лучше не представляй.

Впредь он помалкивал о своих страхах. В день, когда они отправились в Пуэрто-Фароль, Гроув передал ему небольшую коробочку.

— Одну сейчас, а потом через каждые два часа.

К полудню он уже пребывал в блаженном безразличии. Когда мчались по восточному склону сьерры, он сказал:

— Славные таблеточки. Кругом — будто подушки.

— Хорошо, — сказал Гроув и снова умолк. Торни полностью расслабился, просто радуясь тому, что сидит рядом с Гроувом — единственной константой в мире непрерывных изменений и хаоса. («Гроув учел каждую деталь — даже игральные карты», — размышлял он в восхищении.)

Бунгало спряталось за кокосовыми пальмами возле пляжа. Темные стены выцвели от дождя, и слышался безнадежный запах плесени.

— И это все, на что способен Ромеро! — фыркнул Гроув. — Попробуй заставь его пошевелить своей толстой задницей.

— Но он с нами заодно, детка. К тому же, для тебя там есть кушетка, — сказал ему Торни. А затем поехал вместе со всем на машине в отель. Подкатив к плазе, увидел Ромеро, стоявшего на ступенях в вечерних лучах солнца.

— Hombre, cómo éstas? [48]

Дружеские похлопывания по плечу, гнилые зубы — крупным планом. Наверху, в вонючей каморке рядом с душевыми, Ромеро сидел на краю кровати и выплевывал изжеванные кусочки зубочистки. Еще неотвязнее и въедчивее вони из туалета был обволакивающий запах ног Ромеро, обутых в кроссовки. Строго следуя указаниям, Торни принес наверх лишь одну бутылку виски из машины. Вынув ее, он налил Ромеро первый бокал.

Тот поел у себя в комнате. После ужина достали карты: Ромеро выигрывал, потел и снова пил, пока его движения не стали беспорядочными, и Торни демонстративно поставил бутылку на комод. Они продолжали играть. Постояльцы один за другим гремели за дверью, пробираясь в уборную, возвращались в свои номера и закрывали двери. Затем Торни встал и тоже направился в туалет: это дало возможность Ромеро выпить еще. Выйдя наружу, Торни тихо прошагал по балкону к соседнему номеру. Свет был выключен. Сердце у него теперь бешено колотилось, а таблетку можно было принять лишь после двенадцати. На обратном пути через балкон он пару раз налетел на растения. Когда Торни вошел в дверь, Ромеро еще сидел на стуле, положив локти на стол, но он уже здорово набрался: из глаз текли слезы, и он старался перебороть кашель.

Торни вынул из своего саквояжа карманный радиоприемник, сел и принялся крутить ручку настройки. Грозовые ливни в горах вызывали непрерывные атмосферные помехи. Зная, что Ромеро не собирается продолжать игру, Торни сидел неподвижно, дожидаясь, когда тот встанет и потащится вниз спать. Но вместо этого Ромеро опустил голову на стол и остался в таком положении. Торни еще посидел немного, играя с приемником.

Сквозь ширмы в бунгало долетал в темноте шорох пальм. С одиннадцати часов Гроув курил грифы одну за другой: он почувствовал, что чересчур разнервничался, и понял, что грифы были ошибкой. Он шагнул наружу и постоял минуту на песке, вдыхая неподвижный воздух. Затем пошел вперед к открытому пляжу. Воздух под деревьями был горячий и душный, но у воды дул легкий ветерок. Возможно, все происходило в эту самую минуту: не сознавая, что делает, он зажмурился и пошел дальше. Потом открыл глаза. На пляже никого не было. Он прошагал немного, а затем развернулся и пошел обратно, по-прежнему взвинченный и раздраженный. Когда он добрался до бунгало, в дверях уже стоял Торни и выглядывал его. Гроув протиснулся внутрь и, развернувшись, уставился на него.

— Они поменялись номерами.

Гроув не ответил — лишь открыл в удивлении рот. Потом закрыл.

— Где Ромеро?

— С ним все нормально. Практически в отрубе, — Торни махнул рукой. — Я сам сходил и посмотрел. Там какой-то старикан. Видно, у нее датчики. Заперлась в соседнем номере с женой того типа.