И он отпускает мое плечо, словно доказав свою правоту. Утрачивая интерес ко мне, как утратил его ко всему, чего касался в комнате. Теперь он, потерев виски, начинает жаловаться:

– Зрение у меня ни к черту. И очки я вечно теряю. Может, носить их на шее, как Лагерфельд?

– Тогда уж и веером обзаведись.

Это я вспомнил виденную пару лет назад в «Вог» фотографию, сделанную Энни Лейбовиц: Карл Лагерфельд беседует после показа мод с Готье. Разговаривая, Лагерфельд прикрывает черным кружевным веером рот, словно боится случайно сболтнуть лишнего. Готье склонился к нему – видимо, Лагерфельд говорит очень тихо. Я в тот раз задумался: о чем он может рассказывать? Действительно он так несдержан на язык или это одно притворство?

Осано говорит:

– Ты знаешь, до чего я ненавижу этот веер? Так бы и выхватил его и отлупил бы им Карла по роже. – Он швыряет пустую уже бутылку в мусорную корзину. Я и не заметил, как он ее прикончил. – Как по-твоему, понимает он, что этот веер его выдает?

– То есть?

– То есть? Это дела фрейдистские, малыш. – Осано плюхается на край кровати. Потом ложится на спину и говорит в потолок: – Представь себе Карла маленьким мальчиком, по уши влюбленным в мамочку, но уже заподозрившим, что настоящая власть принадлежит, похоже, мужчинам.

Осано приподнимается, чтобы одарить меня многозначительным взглядом – как будто я понимаю, о чем он говорит.

– Ну вот, Карл маменькин сынок, да только у него торчит пиписька, а у мамочки ничего не торчит. Но, видишь ли, он до того боится ее, что не решается взглянуть в лицо реальности, и потому выдумывает себе всякие фантастические оправдания. И вот в один прекрасный день мамочка – шлеп его веером по носу, и рождается новая версия: инфантильное, извращенное сознание Карла говорит ему, что веер будет покруче члена.

Осано не сводит с меня взгляда, который с каждым его словом становится все более многозначительным.

– Ты понимаешь, о чем я?

– О том, что у Карла Лагерфельда бзик насчет вееров?

– О том, что он долбаный кастрат, вот о чем!

Многозначительное выражение сползает с его лица. Мгновение оно, в ожидании моей реакции, не выражает ничего. Я не сразу понимаю, что Осано валяет дурака. Или вроде того. Но тут он, рассмеявшись, зевает и снова валится на спину.

Не сдержав любопытства, я спрашиваю его о показе:

– Ты сам проектировал всю коллекцию?

Он что-то бормочет. Что-то вроде «угу». Потом перекатывается на бок и говорит:

– Я бы сказал тебе, кто ее проектировал, да только тогда тебе придется дать такую же подписку о неразглашении, какую дала она.

– А…

Адвокатов в номере как-то не наблюдается, впрочем, Осано быстро показывает, чего стоят в его бизнесе подобные договоренности.

– Это женщина, которая работала у меня раньше. Говорят, она теперь ведет переговоры с Арно, хочет получить место Донны Каран. Я ее уж месяца два как не видел, – и он спрашивает меня о Луизе: – Теперь-то она в порядке, так?

Я рассказываю, как застукал ее, впрыскивающую героин, в уборной.

– А, дьявол! – Похоже, Осано и вправду огорчен. – Обещала ведь, что, если я привезу ее в Париж, она с этим покончит. Вот мерзость.

Он указывает на вышибленную мной дверь. Деревянную раму перекосило, косяк висит на выдранных с мясом гвоздях.

– Зря ты это. Мне и так-то нечем платить за номера, а если ты их станешь громить, мне и кредита больше никто не даст.

Я начинаю понимать, в каких неприятностях увяз Осано, – если то, что денег у него ни гроша, а главного своего дизайнера он потерял, действительно правда. Похоже, вся его организация состоит нынче из него самого и Фрэда.

– Где сейчас Фрэд? – спрашиваю я. – На приеме?

– Нет. Все еще препирается с полицией. После показа у меня увели всю коллекцию. Представляешь? Какие уж после этого приемы?

Коллекцию Осано украли с заднего двора Института арабского мира, при погрузке в фургон. Я возвращаюсь с этой новостью в наш номер, как раз когда Биби выходит из ванной. Стоит ей увидеть меня, как глаза ее проясняются, но я мгновенно понимаю, что она недавно плакала. И осознаю – почему, когда она произносит:

– Я проснулась, а тебя нет.

– Прости, Биби. Я разговаривал с Осано.

– А. – Она забирается в постель, сидит, скрестив ноги, набросив на плечи одеяло. – Так хорошо спала, а потом вдруг сна ни в одном глазу.

Я сажусь рядом, беру ее за руку.

– Коллекцию Осано украли прямо с показа.

Последнее платье Биби висит на спинке кресла, чуть надорванное – она никак не могла выпутаться из шнуровки.

– Наверное, это единственное, что от нее осталось.

– Так ему и надо, – говорит Биби. – Лодырь. Надеюсь, коллекция застрахована.

Я лишь киваю, потому что на глаза мне попадается ступня Биби. Вспоминаю, как видел на ней царапину и то, что я принял за кровь, между пальцами. Не знаю, почему я так туго соображаю, но именно в это место Луиза себя и колола. Я соскальзываю с кровати, беру ступню Биби в ладони, потираю ее, словно стараясь согреть. И тут же выдаю себя, сказав, что застукал Луизу, когда та делала себе укол между пальцев ног.

– Значит, вот что ты там ищешь? – говорит Биби. – Я так никогда не пробовала.

– У тебя пальцы ободраны.

– Это Осано с его дерьмовыми туфлями. Я еще и кровавый волдырь натерла, – она выдергивает ступню из моих рук, подтягивает ее к лицу. – Все ноги сбила.

– Прости, Биби. Я просто испугался. Только что узнал, что у Луизы была в Нью-Йорке передозировка.

– Это Этьен ей что-то подсунул. Вроде как полный чистяк и так далее. Может, он и мне то же самое дал, если только героин не всегда действует так кошмарно. Больше и прикасаться к нему не стану.

Первое, что я думаю: Этьен приторговывает. И только потом соображаю, что Биби никогда прежде героина не пробовала. Видимо, потому и решила первым делом его покурить. Она и сейчас курит, достав сигарету из валяющейся у кровати пачки «Мальборо лайт». Взмахивает в мою сторону пачкой, но у меня и так уже горло дерет.

– И больше ты Луизу не видел? – спрашивает Биби.

– Нет. К себе она не вернулась.

– А к Этьену ты не заглядывал?

Я качаю головой. Почему-то я не подумал, что она могла пойти к нему. Да я, собственно, и не знал, что Этьен остановился в этом же отеле.

– Ты правда думаешь, что она там? – Я начинаю волноваться.

– Конечно. Они уж несколько месяцев как хороводятся. – Биби вглядывается в меня. – Ты не знал, что он ее бойфренд?

Тут уж мне и головой покачать не удается. Думаю, у меня отвисла челюсть.

– Он на втором этаже, – говорит Биби. – В двести шестнадцатом, что ли.

Не помню, как я вылетел из нашего номера и под каким предлогом. Наверное, всего лишь пробормотал на бегу: «Извини». Около лифтов я более-менее прихожу в себя. Вспоминаю, что насчет того, в каком номере поселился Этьен, Биби была не уверена, и потому, достигнув второго этажа, замираю, надеясь хоть что-нибудь расслышать. Коридорный выкладывает под двери утренние газеты, я подбираю одну, гадая, попала ли в прессу новость о краже коллекции Осано. Попала. В газете приведено заявление некоего Федерико Сосса, названного бизнес-менеджером Осано. Я понимаю, что это, по-видимому, полное имя Фрэда. Приведена и сумма страховки: три четверти миллиона долларов США.

В 216-м тихо. Прижимаюсь ухом к двери, но ничего не слышу. Пробую 218-й, потом возвращаюсь к 214-му, потом перехожу на другую сторону коридора. Из меня словно выкачали воздух; не знаю, сколько часов я спал за последние трое суток. Не много. Я ощущаю себя едва начавшим ходить ребенком, уставшим настолько, что ему хочется лишь одного – поплакать. Прижимаясь щекой к каждой двери по очереди, я оставляю на них влажные следы. Ничего не могу расслышать. И тут замечаю на дверной ручке самого первого номера, 216-го, засохшую кровь. Толкаю дверь. Открыто.

Первое, что я вижу, войдя в номер, это руины кровати. Матрас разодран крест-накрест, похоже, ножом, внутренности его вывалились наружу. Клочья белой набивки опутывают вылезшие пружины. Я вдруг ощущаю жуткую ненависть к Луизе. Я думал войти к ней и сказать, что она может и дальше губить себя, принимая наркотики и якшаясь с психопатами, что мне наплевать. Все, чего я хочу, это вернуться домой, завершить учебу и поступить в хороший колледж. Но Луиза неизменно опережает меня на пятнадцать шагов. Раскромсанная кровать это знак: я понимаю, что никуда не уеду, мне от нее не сбежать.