– Ни разу о ней не слышала.

– Ты ни разуо ней не слышала? Ни разу? – Стэн почти кричал, в речи его явно проступил корнуолльский акцент. Он совсем вышел из себя. – Не пустишь нас, эта гребаная дверь будет последней, в которой ты торчишь, пидор долбаный, хер в юбке!

Вот называть ее «хером в юбке» было явным перебором, однако Стэн слишком распалился, чтобы это понять. Тело трансвестита скрутилось, как затянутая в ткань вязка кабелей, он смерил Стэна взглядом, который меня испугал, хоть и зацепил всего только краешком. Потом положил руку на левое плечо Стэна и оттолкнул его, сказав:

– Отвали, друг, – а Стэн, протягивая мне телефон, ответил:

– Убери от меня свои волосатые грабли, лахудра.

И Стэн ладонью ударил по руке, стряхивая ее.

Трансвестит опять поднял руку, и Стэн опять по ней стукнул. Миг, и они уже осыпали друг друга ударами, самый настоящий боксерский матч устроили на панели перед клубом. Удары были беспорядочные, попадали все больше по рукам, не по телу. В ту минуту ссора еще могла поворотить и туда и сюда, вмешайся кто-нибудь и разними их, тем бы все и кончилось. Но рядом никого не было, только я. А Стэн вдруг прыгнул на трансвестита и впился ему пальцами в парик. Никак тот не мог его стряхнуть. Стэн рычал ему прямо в лицо, а трансвестит цеплялся за него, пошатываясь на каблуках под тяжестью Стэнова тела.

На плечо мне легла рука. Я обернулся, проехавшись щекой по ворсу полотняного пиджака, и услышал, как кто-то произнес:

– Давай-ка уматывать отсюда.

И я очутился в лимузине – рука легла мне на затылок и подтолкнула вовнутрь, так в кино полицейские делают. В машине сидела, покрикивая на водителя, чтобы тот трогался – все уже опаздывают, – Луиза.

Я сказал:

– Привет.

Луиза на меня даже не взглянула. Другие-то из сидевших в машине хоть посмотрели на меня, пусть ничего и не сказали. Кутюрье Джанни Осано, куда более краснолицый и толстый, чем на журнальных фотографиях, сидел, открывая и закрывая влажный рот – то ли ему воздуху не хватало, то ли он пытался сказать мне: «Чао». В другом углу салона виднелась девушка, костлявая, тощая, белая, как ее сигарета, и такая же тугая и хрупкая. Четвертым был мужчина, втолкнувший меня в машину – я рухнул на сиденье, лицом к ветровому стеклу, а сам он уселся рядом с курившей девушкой, далеко-далеко от меня.

– Ладно. Поехали, – сказал он.

Мы пронеслись мимо Стэна с трансвеститом, те как раз перекатывались с тротуара на мостовую.

– Слушайте, а для Стэна места не найдется?

Это я обратился к мужчине, который засунул меня в машину, – я выбрал его, потому что он показался мне куда более уравновешенным, чем все остальные. Собственно, только он уравновешенным и выглядел. Костюм на нем был черный-пречерный. Не знаю, как удается добиться такого цвета.

– А что, разве похоже, что у нас тут найдется место? – ответил он. С американским акцентом.

Я продолжал оглядываться в лимузине, пытаясь понять, сказал ли он правду. Изнутри машина выглядела огромной, больше самолета. И чем я дольше оглядывался, тем просторней она становилась. Мне начало казаться, будто в самой ее середке крутится смерч, будто он-то и заставляет так быстро расширяться пространство внутри лимузина. Я все пытался внушить себе: не волнуйся, законам физики это не противоречит. Вцепился в сиденье и постарался сфокусировать взгляд на одной точке. И получилось так, что я уставился на тощую девушку рядом с Луизой. Волосы у нее были соломенные, густые, длиннее, чем у моей сестры.

– Вы Джоди Кидд?

– Шутишь? Она на тыщу лет старше меня.

Девушка тряхнула головой и задула спичку, от которой прикуривала очередную сигарету. Что произошло с предыдущей, я не заметил.

Луиза опять крикнула, обращаясь сразу ко всем в машине – крикнула, но не так чтобы громко. Голос у нее совсем низкий, отчего кажется, что повысить его почти невозможно.

– Даст мне наконец кто-нибудь сигарету?

Я еще раз спросил у девушки, у той, что курила:

– Так вы правда не Джоди Кидд?

– Нет.

И последнее в моей записной книжке: рисунок, смахивающий на тканевый узор пятидесятых годов. Этакий вихрь неправильных форм, завивающихся по спирали. Сначала я решаю, что он навеян тем, как все кружилось внутри лимузина. Потом вспоминаю кусочки фисташек в молоке, которое мне подали в арабском кафе. Впрочем, не одних только фисташек. Тогда-то я ничего не понял, узнал лишь позже, когда ехал со Стэном в метро. Он захихикал, а потом сказал мне, что подмешал к питью остатки прошлогодних магических грибов, насыпал сверху несколько крошек, вроде как на гарнир.

– С днем рождения тебя, Джеймс, дружок, – сказал он. – Приятной отключки.

За неделю до отъезда Стэна в Лондон я отправился с ним в прощальный поход за грибами. Нас было пятеро, но в скором времени только мне одному и предстояло остаться в Фауэе. Я и не знал, что у Стэна сохранилось что-то от тех грибов. Свои-то я выбросил, едва вернувшись домой.

У меня возникают серьезные сомнения насчет того, что девушка в постели – это Джоди Кидд. Она безусловно красива, бледна, как пепел, столбик которого дугой свисает с сигаретного фильтра, зажатого в ее сонных губах. Даже просто скользнув по ней взглядом, я рискую стряхнуть этот пепел.

Кто-то начинает ломиться в дверь. Девушка пробуждается. Пепел осыпается на простыни.

– Так ты и впрямь не Джоди Кидд, верно? – спрашиваю я.

– Я тебе об этом всю ночь твердила, – отвечает она. – Неужто твоя сестра права и у тебя действительно синдром Аспергера?

Мне хочется ответить «нет». Я мог бы рассказать про Стэна с его грибами, но удары в дверь становятся громче: судя по звуку, кто-то готов раздолбать ее, чтобы попасть в номер.

Я срываю со стула чужой пиджак, накидываю его на плечи. Он куда тяжелее, чем я ожидал, один из карманов – я в него не заглядывал – прихлопывает меня по бедру. Поворачиваю ручку, и дверь распахивается с такой силой, что мне приходится отскочить. За дверью стоит, тяжело дыша, Джанни Осано, физиономия у него еще багровее, чем вчера.

– Что тебе нужно?

– Заткнись, Луиза. Где Аманда?

– Я не Луиза, – говорю.

Осано таращит на меня налитые кровью глаза с никотиново-бурыми белками. Думаю: если менявсе принимают за аутиста, что же тогда говорить об Осано, больше не способном отличить мужчину от женщины? Но тут он прищуривается, и я понимаю, что Осано попросту очень близорук.

– А, братец, – говорит он. – Слушай, у вас в семье все педрилы?

Взгляд Осано переползает на девушку. Она сидит на краю кровати, голая, почти совершенно безгрудая. Ну, понятно, Осано принял ее за юношу и счел меня педиком. Не знаю, что ему сказать. И не вижу причин отрицать, что я педик: не оправдываться же перед первым попавшимся посторонним, сумасшедшим итальянцем, вломившимся в гостиничный номер. А миг спустя я связываю его слова с сестрой. Не уверен, что Луиза и впрямь лесбиянка. Однако не удивлюсь, если она именно сейчас пробует выяснить это.

Осано, может, и понял бы, что ошибся, если бы вглядывался в не-Джоди подольше. Однако та поворачивается к нему спиной и, склонившись в поисках сигареты над столиком у кровати, выставляет напоказ голый костлявый зад. Единственная лежащая на столике пачка пуста. Набитые в ее крышку окурки высыпались. Прошлой ночью, добравшись до номера, мы не сумели отыскать пепельницу, хотя сейчас я совершенно точно вспомнил, где она: в ящике стола, под блокнотом.

Осано кричит ей:

– Ну ты, пидер, где Аманда?

– Надень очки, Джанни, – откликается девушка. – Я Биби, а где Аманда, понятия не имею.

Порывшись в кармане, Осано вытаскивает очки. Кривовато пристраивает их на нос, вглядывается в девушку:

– Отлично выглядишь, Биби. А ты зачем тычешь в меня пистолетом? – Это он уже мне.

В руке у меня тяжелый, с серебристыми накладками пистолет. Он лежал в другом кармане пиджака, и я, не успев подумать, вытащил его. Уж и не знаю, сколько раз я воображал себя с пистолетом в руке, но никогда не думал, что он такой тяжелый.