– Я что хочу сказать, – вполголоса продолжал беседу с Филатовым Павел. – Здесь очень важно не попадаться на провокации. А если и будут побои, ты их не снимешь – дождутся, пока синяки сойдут. Что касается меня, то было психологическое давление и очень сильное. В основном со стороны рядовых оперативников. Начальствующий состав был предельно вежлив. Приезжали из ФСБ, снимали допрос на видеокамеру. У ФСБ никаких претензий ко мне нет. Сначала ведь меня в другую камеру поместили – камера на троих, у каждого по койке. Но вообще, она была «нехорошей» – прослушивалась и проглядывалась, все так говорили. Со мной сидели еще вор-домушник и грабитель. Кто из них был «подсадной уткой»? Не знаю – разговоры задушевные пытались оба вести. На допросы вызывали постоянно. А однажды в час ночи оперативники начали «колоть» меня на соучастие, – разоткровенничался Павел. – До утра задавали разные вопросы, а потом повели на опознание – прямо в наручниках и без шнурков. Так же не делается, потерпевший всегда укажет на человека, который выглядит по-тюремному. Но я того гражданина ни разу не видел, и он на меня не указал. Передо мной извинились. Ну, я и сказал: «отпускайте на свободу!». Да нет, ответили: «Тебе, парень, еще повезло, так что сиди и не рыпайся»! Могли и своего, подсадного поставить, – тогда было бы значительно хуже.

– Остается только надеяться на лучшее, – сочувственно заметил Филатов.

– А, кстати, я что-то слышал о твоей фирме «Фармацея», – она, если не ошибаюсь, где-то в центре находится, в районе Арбата или где-то поблизости?

– Точно, – удивился Филатов.

– Кажется, этот участок, где находится здание вашей фирмы, проходил по документам подельника Ашота – Артура Аганесяна. Уж очень ему этот кусок земли запал в душу. Мой шеф был равнодушен к этому вопросу, а Аганесян как с цепи сорвался. Он в этом районе строительство замыслил, а денег у него не было, вот он и уговорил Ашота войти с ним в долю. Правда, это было года два назад. И при мне этот вопрос не обсуждался. Впрочем, дорожки Артура и Ашота быстро разошлись – не знаю, что они там не поделили. Но догадываюсь, что вопрос стоял о больших суммах.

– Слушай! – не удержался Филатов. – Может быть, меня подослали, а ты мне тут растрепался обо всем.

– Да я вижу людей насквозь. Стукачи от меня уже отлипли. Знаешь, скучно просто так сидеть, а хорошим людям всегда хочется помочь, – улыбнулся Павел. – Кстати, я бы не сбрасывал со счетов и ту версию, что проблемы у вас начались благодаря Аганесяну.

– С чего ты взял? – переспросил Филатов.

– В последнее время Артур ведет себя очень странно. И будь я на его месте, я бы Ашота кинул, а деньги прибрал себе. А что касается вашей организации – Артур очень жаден до дармового бизнеса, он уже не раз так подставлял людей. Да и кроме того, нападение на остановке говорит о его стиле работы. Аганесян всегда действует нагло, и все, что ты видел, могло бы частью спланированной операции.

– Возможно ты, Павел, и хороший адвокат, но конспиратор из тебя хреновый, – посмотрев в глаза собеседнику, сказал Филатов. – То о чем ты говоришь, мне еще необходимо переварить. А сам-то ты не задумывался, почему оказался здесь? Тебя, наверняка попытаются нейтрализовать.

– Задумывался, но и здесь, в Петрах, у меня есть свои люди. Кстати, твое попадание сюда считаю неслучайным.

– Вот как, – улыбнулся Филатов и подал Павлу руку.

СИЗО-2 – известная старая Бутырка у метро «Новослободская» с ее знаменитой Пугачевской башней. Знаменитые опасные преступники, воры в законе и авторитеты содержатся на малом и большом спецу Бутырки (отдельные, огороженные решеткой отсеки). В последнее время к основному контингенту добавились бизнесмены и политические. Впрочем, тюрьма – это не то место, где можно предаваться бесплодным мечтаниям. А слова следователей о том, что здесь, за этими мрачными стенами, у человека будет время подумать – всего лишь блеф.

Филатов не мог и предположить, что изолятор временного содержания на Петровке станет лишь временным пристанищем, а надежды на то, что он выйдет оттуда через день, максимум два, – не оправдались. Протоколы Филатов не подписывал, а ходатайство об освобождении его из-под стражи, составленные вместе с Павлом, пока не дали никакого результата. С тюремным бытом он уже свыкся, и известие о том, что его переводят в Бутырку, он воспринял спокойно, хотя и с некоторой тревогой о потерянном времени, а также из-за опасений за судьбу тех, кто остался там, по другую сторону колючей проволоки. Он был кинут на бездействие при всех своих силах, энергии, воле и накопленных знаниях! Правда, он знал, что его не оставят. А Светлов наверняка уже его ищет.

Если изолятор временного содержания на Петровке и был первой дверью в жизнь заключенных, то Бутырка, несомненно, была настоящей тюрьмой, где некоторые заключенные сидят по нескольку лет, ожидая рассмотрения своих дел. Филатова удивляло, что условия пребывания в тюрьме «суточников» оказались значительно хуже, чем у подследственных, проходящих по уголовным делам. Грабители, насильники, вымогатели и убийцы содержатся намного лучше, чем обычные пьяницы и дебоширы.

Юрист Павел, новый приятель Филатова, с которым водитель «Фармацеи» познакомился в Петрах, объяснил это тем, что права административно арестованных (на срок от 1 до 15 суток) сегодня не прописаны ни в одном федеральном законе. Казалось бы, если человека задерживают по подозрению в преступлении (хотя бы на трое суток), то условия его пребывания под арестом четко прописаны в законе. Подозреваемому должны предоставить спальное место, выдать постельные принадлежности, выводить на прогулку и т.д. Однако ничего этого не было. Ведь, в отличие от других подследственных, аналогичного закона, касающегося «суточников», пока не существует. Есть, правда, некое постановление правительства, но оно расплывчато по содержанию. Человек, допустим, получил 10 или 15 суток, а какие у него права и обязанности – не ясно. Практически все определяется ведомственными инструкциями. Вот и творят стражи правопорядка с «суточниками» все, что захотят – на прогулку не выводят, забывают дать пайку или передачу с воли, а тем, у кого параши в камере нет, тем еще труднее – попробуй, допросись! А будешь сильно буйным, пройдутся по твоим почкам так, что когда перестанут издеваться, еще и спасибо скажешь.

Пока нет закона – нет и порядка. Филатов вспомнил, что когда его доставили на Петровку, то оказалось, что в камере не хватает матрасов. О постельном белье, одеяле и подушке речь не шла... Свет не гасили всю ночь, а холодрыга была такая, что приходилось активно заниматься физическими упражнениями, чтобы хоть как-то согреться. На прогулку «суточников» не выводили, кормежку можно охарактеризовать одним словом – помои. В душе, само собой, полотенца не выдавали – все средства личной гигиены ограничивались маленьким кусочком хозяйственного мыла...

В «хатах», как заключенные называли камеры, было душно, а по ночам холодно, но зато начальство могло заставить работать по 10–12 часов в сутки: таскать мебель, красить. Без выходных и оплаты. По сути – рабский труд на благо милицейского ведомства. За пять дней пребывания в главном московском ИВС Филатов отработал более 10 часов. Многим посидельцам такая работа была в радость – выйти на свежий воздух – чем плохо.

В Бутырке ситуация была иной. По словам юриста Павла, те же подозреваемые, как выяснилось, обязаны бесплатно отработать только 2 (!) часа в месяц, остальной труд – строго за деньги. И попробуй не выдать им матрасы и одеяла! Засыплют жалобами все инстанции. Это несравнимо с «суточниками», которые, по сути, находятся в положении бесправных рабов. Это очень выгодно милицейскому начальству: бесплатная рабсила всегда пригодится. Но невыгодно гражданам. По словам того же Павла, ежегодно административному аресту подвергается несколько сот тысяч человек, и все они попадают в полную зависимость от местного милицейского начальства. Отсюда «ментовский» произвол и вседозволенность.