– Ну, не завидую тебе, мужик, – заходи!

Филатов услышал звук лязгающей двери и голоса, доносившиеся за нею. Кто-то истошно закричал: «Тормоза!» и из-за тяжко открывающейся двери повалил пар, как из бани.

В камере было темно и душно. На скрип железных дверей никто не отреагировал. Было уже поздно, и все обитатели спали. Однако для непосвященного человека это впечатление было обманчивым. Как только двери закрылись, за спиной у Филатова в темном накуренном помещении со слабым мерцающим светом наметилось движение.

Правило для новичков: при входе в камеру, когда тебя только что подняли со «сборки», надо остановиться у «тормозов» на пятачке, сложить матрас и всю «казенку» и ждать, когда подойдет кто-то из старших. Они примут, объяснят все и покажут место. Филатов знал об этом и ждал, когда этот самый старший проявит к нему интерес.

Филатов внимательно вслушивался в разговор. Тюремный жаргон ему был знаком лишь отчасти, но он знал, что в сравнении, например, с феней существует много отличий. Тюремные термины – это язык, которым начинаешь пользоваться через три-четыре месяца и который, прямо в соответствии с утверждением Бодуэна де Куртене, «очерчивает круг». Круг твоего маленького мирка, в котором пропадают звуки и события мира большого, а всякая доступная мелочь приобретает огромное значение. Так, входную дверь в своей квартире, «тормозами» не назовешь, а вот в камере – да. Потому что это тормоз перед выходом на волю. Ворота на въезде в тюрьму – это тоже «тормоза». А вот в комнату следственной части, где тебя дожидается адвокат, – ведет дверь. В этом и разница.

Вот он самый знаменитый изолятор – Бутырка. Филатов вспомнил как на воле, на остановке в городе какая-то женщина спросила одного худощавого, совсем не приметного человека улицу или дом, ориентиром для чего служила тюрьма. Тогда встретившийся ей мужчина на этот вопрос грустно отозвался: «А я ее снаружи-то и не видел!» Женщина тогда была поражена ответом и, наверное, спрашивая кого-нибудь другого, уже иначе ставила вопрос.

Кроме своих размеров – а здесь сидят тысячи человек, Бутырка поразила Филатова разветвленной системой подземных переходов, соединяющих все корпуса. В них с ловкостью опытного диггера ориентируются гремящие связками ключей «дежуры», или «вертухаи».

– Ну что, дежур ушел, – хриплым голосом произнес кто-то вверху.

– Не задавай лишних вопросов, – послышался голос снизу.

Постепенно глаза Филатова стали привыкать к полумраку камеры. И он увидел, что невысокая, грузная фигура медленно приближается к нему. Автоматически Филатов отвел правую ногу назад, держа в руках матрац и белье.

– Не бойся, – произнес незнакомец и неожиданно закашлялся, да так сильно, что это продолжалось добрую минуту. Однако за это время никто не произнес ни слова.

– Проклятая астма, – с облегчением произнес незнакомый человек, лицо которого Филатов уже смог разглядеть. Это был полноватый, грузный человек. Не старый, но лицо его выглядело изможденным. Взгляд незнакомца Филатову показался совсем не злым, а подвижные и хитроватые глаза говорили о том, что кажущаяся вальяжность и спокойствие – это скорее маска на лице этого человека.

– Давай знакомиться, – продолжил зек. – Ты чей будешь?

– Моя фамилия Филатов, – четко и довольно громко ответил новый арестант.

– Филатов, говоришь? – еще раз прокашлявшись, отметил старший. – Имя-то у тебя есть?

– Юрий, – коротко ответил Филатов.

– Чем занимаешься, или какой масти, если таковая имеется? – спросил собеседник и неожиданно протянул сигарету. А потом, видя, что у Филатова в руках спальное барахло, – сказал: – да ты не стесняйся, матрац положи вот сюда. А пока давай побалакаем немножко.

– Я работал шофером в коммерческой организации «Фармацея», занимающейся производством лекарств.

– По какой статье сюда попал?

– Пока по 210 УК РФ.

– Да вроде ты на организатора-то не похож.

– Это скорее уловка.

– И что, сразу сюда попал?

– Нет, пять дней в «Петрах» сидел.

– Ну, ясно, о подвигах твоих мы тебя позже поспрашиваем. А сейчас ложись вон туда – там есть свободное место.

В этот момент Филатов смог разглядеть в полумраке лицо собеседника. На вид ему было под пятьдесят. Хотя, возможно, и меньше, подумал Филатов, просто тюремная жизнь наложила свой отпечаток. Глаза выдавали в нем по-своему мудрого человека, – пронзительные и одновременно спокойные.

Собеседник всем видом показывал, что собирается отходить ко сну, но потом неожиданно развернулся и представился:

– Я – смотрящий за камерой – Копченый.

* * *

Утро наступило с лязгом замков в коридоре и грохотом сапог и ботинок охранников. Филатов, хоть и не спал всю ночь, но ощутил, что такое тишина в тюрьме – совершенно не зловещая, а благостная. Как в армии, здесь была важна каждая минута сна, однако привычный ритм мог нарушить обычный шмон.

В кружки втыкаются кипятильники. Сначала розетки занимают старшие. Неудивительно, что у одной из них сидел первый знакомый в этой камере человек, авторитет Копченый. Он, встретившись глазами с Филатовым, предложил отведать утреннего чаю.

– Что, небось, не спал, первую ночь-то? – вместо приветствия спросил Копченый.

– Есть такое дело!

– По первости почти у всех так, – продолжил тему Копченый. – Правда, бывает и иначе: зарежет кого в подворотне и спит, как сурок, хоть бы хны. И что, много надумал? – снова улыбаясь, спросил Копченый.

– Да чего думать, я и сам не могу понять, откуда подстава.

– Подставляют обычно свои, – неожиданно с верхнего яруса спустился незнакомый посиделец в тельняшке и пошел, так и не продолжив своей реплики, к параше.

– Всяк бывает, – подытожил Копченый, – но ты, я чувствую, долго тут не задержишься.

Наступившую тишину разорвала реплика одного из сокамерников Филатова, необычайно говорливого и постоянно корящего свою судьбу.

– Я тоже по первости на волне сидел, даже хотели заявленьице подавать, – завыл один из сидельцев. – Пацаны с соседних шконок поинтересовались, а не «декабрист» ли я, запальчик вышел и никто, естественно, меня не дождался, хотя ведь знала, трехдырая, что нагонят меня еще до суда, семье спасибо да пацанам, что не забыли!

– Да отстань ты от него, Таракан, – обратился Копченый к говорливому сокамернику, – достал уже всех! Это успокоило незадачливого говоруна, который на время отвернулся к стене. – Сейчас о себе подумать нужно, – продолжил он разговор, обращаясь к Филатову. – Если чекистам кость не бросишь – обязательно зеленкой лоб смажут: им ведь тоже отчитываться надо. А ты как думал? В жизни только так: ты – мне, я – тебе. Сам сперва для себя реши, что можешь им сказать, а чего – нет. И не на допросе колись – мало ли что еще они там из тебя выжмут, – лучше напиши заявление Генеральному прокурору. Расскажи все, что считаешь нужным, а дальше – молчок. Больше, дескать, ничего не знаю. Но после этого уже не расстреляют – ведь следствию помог.

– А ты, часом, не мент? Может, тебя мусорки к нам подослали разузнать, что да че? – неожиданно к говорящим подошел еще один сокамерник Филатова. Лицо это человека хранило несколько отвратительных шрамов, какие получают или в жестокой драке, или в поножовщине.

– Копченый, чего ты с ним бакланишь? – продолжал незнакомец.

– Кот, успокойся и закрой рот, – спокойно отреагировал на реплику сокамерника Копченый. – Это не твоего ума дело!

И, действительно, реплика старшего успокоила всех сидельцев, которые тут же переключились на другие проблемы и бытовые дела. Снова камера зажила своей жизнью. Кто-то говорил о бане, кто-то об обещанной администрацией прогулке на свежем воздухе, а кто-то о долгожданных передачах и о сволочах ментах, которые, по мнению сидельцев, не только шерстили передачи, но иногда отбирали то, что им было интересно.

– Мне бы совета спросить у знающих людей, – неожиданно сказал Филатов.

– Вот это правильно, – одобрительно заметил Копченый. – А люди, это старые посидельцы, люди в законе. У них надо спрашивать. Они знают, кто за кем стоит. Только это информация дорого стоит. Простым мужикам никто такой информации не даст.