– Чего ждешь? Пока в тебя «пилюлю» всадят?

Не успел отзвучать голос Кайзера, как десантник в броске подхватил пистолет и магазин, покатился по земле, одновременно заряжая оружие, и стал стрелять из совершенно невероятных позиций, изгибаясь, как будто уходя от выстрелов противника Выглядело это не очень эффектно, но Кайзер смотрел одобрительно, видимо зная толк в такого рода делах. Расстреляв последний патрон, Юрий поднялся и подошел к Логвиненко.

– Ну что, «качаешь маятник» неплохо, но мне надо, чтобы ты и в мишень попадал. Идем посмотрим...

Осмотрев мишени друг друга, оба стрелка переглянулись пули Кайзера прочертили прямую линию ото лба к подбородку изображенного на мишени лица, Юрий же просто продемонстрировал меткость, влепив все заряды по центру мишени совпадавшему с носом обреченного.

– Да, десантник и помрет десантником, – во взгляде Кайзера легко читалось уважение, смешанное с удивлением. – Ну хорошо. Потешил ты меня. Я и надеяться не мог, что заполучу такого исполнителя, – решил польстить ему «Валерий Филиппович». Юрий молча пожал плечами.

– Теперь к делу. Сегодня ты – мой гость, но с завтрашнего утра – подчиненный. Во-первых, тебе придется изменить внешность – борода твоя тебя не спасет, и то, что тебя до сих пор не узнали обычные постовые на улицах или менты в тюрьме, – чудо. Портретики-то висят... Придется тебе познакомиться с нашим Институтом красоты. Мир она, красота, может, и не спасет, а тебя – должна. Но до этого поступишь в распоряжение спецов, которые тебя научат кое-чему полезному. Десант десантом, но многому вас там не учили, да и времена изменились. Завтра с утра поедешь на Волгу-матушку... Ладно, я доволен. «Юрий Филатов», оказывается, звучит не хуже, чем «Антонио Страдивари», – Логвиненко ухмыльнулся. – Пошли, скрипач.

Вернувшись в усадьбу, хозяин велел подавать обед. Стены столовой украшали картины, большей частью старинные натюрморты гастрономического содержания, и, как признался хозяин, он иногда велел готовить то, что на них изображено. Так и сегодня: к столу был подан омар, словно сошедший с одной из картин. Никогда не пробовавший такого гигантского ракообразного, Юрий озадаченно посмотрел на многочисленные ножи и ножички, вилки и вилочки, ложки и ложечки, а также щипчики, расположившиеся в порядке на белоснежной скатерти. Проследив за его взглядом, Кайзер самодовольно хмыкнул:

– Это тебе не общепит. Учись, авось в Европу попадешь...

– И что, там все так... хавают? – поинтересовался Юрий.

– Там не «хавают» и не «принимают пищу», там кушают, – с ударением на последнем слове произнес Логвиненко. – А если наши, даже те, кто при деньгах, жрут, как скоты, то я не хочу. Омара едят вот этими щипчиками. Попробуй, это вкусно...

Потом они сели у камина, по сторонам которого стояли, словно в старинном замке, два комплекта рыцарских доспехов. Пили коктейль, курили; откуда-то пришел важный огромный котяра, забрался на колени к хозяину и громко заурчал. Расслабившийся Кайзер пустился в философию.

– Вот скажи, ты не удивляешься, что я тебя принимаю, как посла английской королевы? Удивляешься. А зря. Посла я угостил бы не дохлым омаром и не таким вином, как сегодня пили, а вынес бы такую, знаешь, бутылочку разлива времен Наполеона Третьего. Есть у меня с десяток. Ты не удивляйся – я хоть и не граф Монте-Кристо, но мне многое доступно. И по той же причине – я многое могу узнать о людях такого, что они бы не хотели выносить на «суд общественности». Банально, думаешь? Знаю, но мое эстетство, все эти картинки-табакерочки – только подтверждение тому, что любая власть держится на знании не только человеческих достоинств, но в большей степени человеческих пороков. Отсюда же – и предвидение будущего, без которого человеку честолюбивому, как я, например, никак не обойтись...

– Валерий Филиппович, а вы не задумывались, что слабости людей – достаточно сильное оружие их носителей? Оно делает их неподвластными нормам морали и, следовательно, весьма опасными в первую очередь для тех, кто им угрожает, не так ли?

– Во-первых, пороки и слабости – вещи разные, а во-вторых, кто тебе сказал, что можно добиться цели и не подвергать себя опасности, тем более если эта цель – власть? И не локальная власть – над женой или над какой-то вульгарной бандой, промышляющей на заштатном базаре... Речь, сударь мой, идет о власти максимальной, если не абсолютной. Такой, какую имели Чингисхан, Тамерлан, Иван Грозный, Сталин, Гитлер... Путин, в конце концов. И какую мог бы не потерять Горбачев, если бы его интересовала эта деспотичная власть.

– А мне кажется, тот, кто грабит банк, и тот, кто грабит страну, – люди одного круга, рисковые люди, дело только в уровне...

– Согласен. Только уровень – сложное дело. На определенной ступени здесь количество переходит в качество. Шаблонное «власть портит...» тут не подходит, нет, тут задействованы более тонкие материи, более глубокие связи причины и следствия. Вот скажи, если бы тебе на какой-то период времени было позволено диктовать свои решения... скажем, цивилизованному миру, что бы ты сделал в первую очередь?

– Ну, скажем так: я сделал бы историю человечества его идеологией.

– Идеалист хренов! История – проститутка, шлюха, она только и делает, что развращает глупцов по заказу ее сутенера – власти! – Логвиненко заметно разволновался.

– – Этот бородатый идеалист Маркс вместе со своим другом, чьи книги когда-то сделали Библией, сочинял сказочки про роботов, а не про людей! Да он бы охренел, если бы ожил и посмотрел, как мы воплотили его учение...

– Хорошо, – перебил его Филатов. – А если бы тогда, после смерти Ленина, при НЭПе, у руля оказался не Сталин?

– А кто? Кто, скажи? Троцкий, готовый загнать всех в казармы и поставить фельдфебелей еврейской национальности? Или «любимец партии» Бухарин, который менял свои убеждения, как презервативы? Или Киров, такой, понимаешь, любимец питерских деток, который, вместо того чтобы построить тысячу домов для пролетариев, вышвырнул из квартир двадцать тысяч семей питерских дворян и интеллигентов? Или этот холеный щенок Тухачевский, стрелявший из пушек по русским деревням на Тамбовщине? Ты скажи мне, кто это мог быть, ну?.. – Кайзер тяжелым взглядом уставился прямо в глаза Филатову.

– Нашелся бы кто-нибудь, неужели порядочных людей власти не было?

– У той власти – не было. И быть не могло – ведь честные, искренние люди, которым чужда власть ради власти, власть ради мести, власть ради богатства, никогда не переживают начального этапа революции, ими же разбуженной. Да задумывалась ли интеллигенция, которую тысячами вырезали Ленин и Сталин, о том, что именно она своим перманентным подгавкиванием против законной власти в России создает ту волну недовольства, на гребне которой в историю влетает мразь и сволочь? Они ведь и начинают уничтожать ту самую интеллигенцию, которая молчать в любом случае не станет... Потому что не может. А тех, кто каким-то образом из них во власть пробьется, или скурвят, или тихо уберут. Да ладно, что-то расфилософствовался я ныне. Логвиненко потянулся к штофу, налил в рюмки громобойной смеси и с удовольствием выпил. Юрий последовал его примеру. На несколько минут у камина воцарилось молчание, нарушаемое только негромким треском горящих поленьев.

– Не понимаю, Валерий Филиппович, а вы сами-то чего добиваетесь? Не могу поверить, что вы – заурядное дитя эпохи первоначального накопления капитала... Причем, как я понял, имеющее не только финансовое влияние. Какая у вас сверхзадача?

– А никакой. Я по своему положению не могу выйти из игры и принимаю те правила, которые диктует время. Иначе я просто сойду со сцены... В гроб. И мне все равно, будут ли над моей могилой три раза стрелять из автоматов Калашникова.

– Да, кстати, – вспомнил Филатов, – а какое отношение к власти имел тот перстень, который я «увел» у Рашида?

– Этот перстень прислала в подарок Ивану Грозному королева Англии, к которой он сватался, правда безуспешно. Его в числе иных раритетов украли из Эрмитажа. Я этот перстень заказал, а ты его, понимаешь, перехватил. Нехорошо это, несправедливо.