Шпала, как и следовало ожидать, находился у себя в кабинете. Здесь царил интимный полумрак; в углу, на специальной полочке, подмигивал и переливался цветными огнями музыкальный центр, на столе поблескивала бутылка французского коньяка. Шпала сидел в глубоком кожаном кресле за письменным столом свесив набок размозженную крупнокалиберной пулей голову. Руки его лежали на столе, правая сжимала никелированный браунинг. За спиной у Шпалы было занавешенное желтой портьерой окно; Кастет закусил губу, увидев на портьере огромную неровную кляксу, при таком освещении казавшуюся черной, как мазут. Ясно, это был никакой не мазут; Кастет понял, что Шпала ему уже ничего не скажет, и, пятясь, вышел из кабинета.

В коридоре ему стало совсем скверно. Кастет привалился плечом к стене и закрыл глаза, пережидая приступ дурноты. Его мутило со страшной, пугающей силой, все тело покрылось липкой холодной испариной, в ушах звенело, и хотелось вернуться в кабинет, вывернуть из мертвых пальцев Шполянского пистолет и застрелиться к чертовой матери, чтобы покончить с этим кошмаром раз и навсегда.

Тошнота и слабость никак не проходили. Кастет повернулся к стене спиной, прижался к ней лопатками и обессилено съехал по ней, опустившись на корточки. Глаза его по-прежнему были закрыты, сердце тяжело бухало где-то у самого горла. «Туча, – думал. Кастет, – Туча, Туча... Неужели все это твоя работа? Неужели это ты, братан? Что же они, суки, с тобой сотворили! Что же мы с тобой сделали, Туча... Уж лучше бы тогда посадили не тебя, а меня. Я ведь, как пионер, был к этому всегда готов – всю жизнь, лет, наверное, с четырнадцати. А меня так ни разу и не взяли – наверное, потому, что ты принял на себя все наши грехи, все причитающиеся на нашу долю беды. Этакий Христос местного значения, принесенный в жертву не ради всего человечества, а ради четверых дураков, которые того не стоили... Ты же был самым лучшим из нас, Даллас говорил правду, это не должно было случиться с тобой... Туча, Туча, что же ты наделал? Что же все мы натворили?»

Он открыл глаза. Минутная слабость прошла. Никакого Тучи больше не было – во всяком случае, того Тучи, которого они когда-то знали. Не было Тучи, и Далласа, и Шпалы больше не было; был одержимый жаждой мести маньяк, были Кастет с Косолапым, их жены и близкие, и был простой выбор: или – или. Или они, или этот кровавый подонок, окончательно утративший человеческий облик...

– Я тебя достану, падло, – сказал Кастет, оттолкнулся от стены и встал одним плавным, хорошо рассчитанным движением. – Не жить тебе, сука. Восемь лет на зоне – не причина, чтобы такое творить, понял?

Вместе со злостью вернулась способность соображать. Кастету вдруг стало интересно, по какой такой причине этот кровожадный отморозок не закончил свою надпись, почему вместо «До седьмого колена» написал только «До седьмого ко»? Или это ему просто почудилось с перепугу?

Ступая твердо, но бесшумно, Кастет пересек коридор и снова заглянул в гостиную. Первым делом в глаза ему бросился пустой синий прямоугольник телевизионного экрана: кассета с. мультиками кончилась, видеомагнитофон негромко шуршал, в автоматическом режиме перематывая ленту. Видеомагнитофон!

Кастет с трудом удержался от досадливого восклицания. Как можно быть таким тупым? Сколько проигрывается кассета – час, полтора? Когда она включилась, все были еще живы. Он, Кастет, находился здесь уже минут десять; даже если предположить, что убийца вошел сюда сразу после начала мультфильмов, что представлялось Кастету сомнительным, то разминулись они совсем чуть-чуть. А если вспомнить десятиминутный период, в течение которого вход в подъезд никем не охранялся, если добавить сюда странное поведение дневного охранника, который куда-то ушел, не дождавшись сменщика, у которого внезапно и очень кстати забарахлила машина, если вспомнить, что кровь на стене была еще совсем свежей, когда Кастет впервые увидел надпись...

По спине у Кудиева пробежал нехороший холодок. Медленно, с огромной неохотой он повернул голову, посмотрел на надпись и обмер. «ДО СЕДЬМОГО КОЛЕНА», – было написано на стене, и от последней буквы «А» вниз по штукатурке сползала, оставляя за собой темный извилистый след, тяжелая черная капля. На глазах у переставшего дышать Кастета она проползла сантиметров десять и остановилась, иссякнув.

– Твою мать, – хрипло прошептал Кастет, и в этот момент у него за спиной, в прихожей, негромко стукнула, закрывшись, входная дверь.

– Стой, сука! – закричал Кастет и бросился в прихожую.

Он перепрыгнул через труп домработницы, подскочил к двери, схватился за ручку и вдруг остановился, не в силах открыть дверь, за которой скрылся убийца. Так он и стоял, не дыша и ничего не чувствуя, кроме холодного, безнадежного ужаса, пока снаружи, в дальнем конце просторного холла седьмого этажа, не стукнули, сомкнувшись, створки лифта.

Тогда Кастет на дрожащих, негнущихся ногах вышел из квартиры, без стука прикрыл за собой дверь, добрел до лестницы и медленно, как восьмидесятилетний старик, спустился по ней до цокольного этажа.

Дверь подъезда стояла нараспашку, а позади своего пульта, запутавшись ногами в ножках перевернутого стула, лежал давешний охранник с дырой между глаз. Кастет почти не сомневался, что, если хорошенько поискать, его сменщик обнаружится где-нибудь под лестницей. Однако искать он не стал; вместо этого Кастет тихонько вышел на улицу, тихонько сел в машину, завел двигатель и рванул с места так, что задымилась резина.

Выезжая из двора на улицу, он с грохотом задел задним крылом фонарный столб, но даже не притормозил. Когда габаритные огни его «Лексуса» скрылись из вида, из глубокой ночной тени справа от крыльца бесшумно выдвинулась высокая сухопарая фигура с полупустой спортивной сумкой на плече. При свете уличного фонаря была видна снисходительная, многообещающая улыбка, игравшая на гладко выбритом, костистом лице. Поправив на плече ремень сумки, человек пересек газон, сел за руль немолодой, заметно побитой ржавчиной «восьмерки», повернул ключ зажигания и аккуратно покинул стоянку.

Проснувшись, Юрий посмотрел на часы и увидел, что они показывают только начало шестого. За окном уже рассвело, хотя солнце еще не взошло; в открытую форточку тянуло прохладой, снаружи доносилось шарканье дворницкой метлы и утробное воркование сексуально озабоченных голубей. Юрий повернулся на другой бок, мысленно ругая себя за то, что опять не задернул шторы на ночь, закрыл глаза и понял, что спать ему совершенно не хочется. Минуты две он обдумывал эту проблему, лежа на боку с закрытыми глазами, а потом решительно отбросил одеяло, сел на кровати и потянулся за спортивными штанами. Все тело переполняла какая-то непривычная, давно забытая бодрость; чувствовалось, что это утро будто специально создано для начала новой жизни.

– На зарядку по порядку, на зарядку по порядку становись! – немелодично пропел Юрий, натягивая спортивный костюм.

В ванной он плеснул в лицо пригоршню ледяной воды и, пока не пропало настроение, поспешил в прихожую. Там он надел на ноги старые разношенные кроссовки, сунул в нагрудный кармашек ключ от квартиры, задернул на кармашке «молнию», вышел на лестницу и захлопнул за собой дверь.

Продолжая бодро, хотя и немелодично напевать, Юрий вприпрыжку спустился по лестнице и прямо от подъезда перешел на ровный неторопливый бег. Бежалось ему легко, дышалось всласть, в удовольствие, и он чувствовал себя способным бежать в таком темпе на любую дистанцию, хоть вокруг земного шара по экватору. Правда, поврежденная осколком чеченской гранаты нога почти сразу начала давать о себе знать, но Юрий решил не обращать на нее внимания: ну, ноет и ноет, так что же теперь – оторвать ее к черту? Другая ведь все равно не вырастет, так что пускай ноет, лишь бы работала...

Он бежал через знакомые с детства дворы наискосок, перепрыгивая через песочницы, огибая скамейки и ныряя под низко протянутые, провисшие бельевые веревки, прокладывая самый короткий путь к ближайшему парку. Знакомая дворничиха в замызганном оранжевом жилете помахала рукой в ответ на его приветствие; знакомый лохматый пес, король окрестных помоек, увязался за ним и некоторое время бежал рядом, путаясь под ногами и делая вид, что хочет ухватить Юрия за штанину. Потом пес увидел кошку и погнался за ней, один раз оглянувшись на Юрия через плечо: не составит ли тот ему компанию? Однако Юрий не имел ничего против кошек, если они держались на расстоянии от его квартиры, и потому отказался от участия в погоне. Нога мало-помалу разработалась, перестала ныть, и Юрий начал понемногу наращивать темп, упиваясь давно забытым ощущением своей силы, ловкости и быстроты.