— Пропустите! — приказал Изенкранц, и его телохранители поспешно отскочили в стороны, пропуская ринувшегося к выходу генерала.

— Кто со мной братьям на выручку пойдёт? — разнёсся его окрик над приунывшим станом россов. Тут же засуетились, поднимаясь на ноги и примеривая амуницию, ратники. Войско росское хоть и впрямь было измотано ночным сражением, зная о заботе воеводиной, стало быстро готовиться к выходу. Но Всеволод понимал, что время безнадёжно упущено.

"Эх, если бы здесь была столь бездарно брошенная на погибель конница!" — подумал генерал-воевода, в бессилии хватаясь за голову руками. Нет, не успеть уже на помощь сотне особой, никак не успеть, разве что…

— Лёнька! Выводи коней, всех выводи! Феоктист Степанович! — крикнул воевода показавшемуся на виду тысячнику. — Бойцов мне два десятка выдели! Вы сами и остальные тысячники здесь оставайтесь, дабы указам не противоречить, а войска, добровольно вызвавшиеся, вслед за мной пусть идут!

Седой полковник согласно кивнул и едва ли не бегом бросился выполнять приказанное.

— Только я теперь с вами пойду, и не спорьте, всё одно не отступлюсь! — приведя требуемое количество дюжих добровольцев, Феоктист Степанович, что называется, упёрся рогом. Воевода устало махнул рукой. Спорить не было ни сил, ни желания. Собирались споро, и вскоре чуть больше двух десятков воинов, оседлав всех имеющихся в наличии коней, припустили по горной дороге вслед за скрывшимся противником.

Поначалу всё шло, как и было рассчитано. Но по мере того, как убегало время, как росли перед ущельем кучи вражеских тел, как сковывало мышцы от наваливающейся усталости, ряды защитников начали таять, стрелы у обороняющихся кончились, клинки иступились. Уже и от бессмертной тысячи вражеской лишь малая горстка осталась, а помощи всё не было. Вот упал сраженный стрелой мужественно сражавшийся сотник, вслед за ним рухнули два десятника. Уже и зарницы на небе играться стали, а помощь всё не шла. Или то не зарницы были, а лишь пожаров да молний далёких всполохи? А может, темнело, и сверкали звёзды в глазах ратников от неимоверной усталости? Андрей Дубов, стоя плечом к плечу со своим десятником, отбивал, колол, рубил, не чуя рук и видя только бесконечное мелькание стали. Кровь, разбрызганная по лицу, перемешанная с потом и каменной крошкой, покрывала его чёрной маской, под которой блестящими остались только глаза и зубы. В какой-то момент Андрей почувствовал, что росских воинов из всей сотни осталось лишь их двое.

— Уходи! — свистящим шёпотом приказал Евстегней Родович вставшему за его спиной Дубову. — Не придут наши. Уже не придут.

Андрей хоть и понимал справедливость сказанного, но отрицательно покачал головой.

— Уходи, кому говорят! — отчаянно вращая мечом, вновь приказал десятник. — Кто поведает о нашей доблести, если никого в живых не останется? Кто детей в память Богуславами да Евстигнеями назовёт? Уходи, богом прошу! Я бы и сам ушёл, коли силы б были. Из ущелья выберешься, вверх уходи! В погоню если бросятся — только там твоё спасение, а я их сдержу, — молил Андрея десятник, понимающий, что здесь их ждёт только погибель, но тот лишь упрямо покачал головой и с места не сдвинулся.

Их окружили. Гора трупов, лежащих под их ногами, множилась, а они всё стояли и сражались. Казалось, никакая сила не сможет их сокрушить и стронуть с места.

— Демоны! — раздался чей-то истошный крик, когда сразу два орка, срубленные мечом Дубова, рухнули на гору своих приятелей. — Демоны! — с ужасом повторила толпа орков.

— Да того быть не может! Где ж это видано, чтобы вои росские с демонами потусторонними сговор держали? Быть того не может! — донеслось откуда-то сзади, со стороны тех, кто напирал, но не видел происходящего.

— Их нельзя срубить в честном бою, заговорённые они! — тогда по рядам атакующих стала гулять другая версия происходящего.

— Точно! — сквозь свист мечей обрадовано поддакнули стоявшие следом за сражающимися, которым предстояло идти в бой вслед за падающими и падающими на землю орками, и которым вовсе не улыбалось попасть под острые мечи росских ратников.

— Отхлынь! — находившийся в рядах атакующих телохранитель самого эмиреда Джаад, до сих пор руководивший сражением и которому стала надоедать затянувшаяся развязка, принял простое и мудрое решение.

— Отхлынь! — повторил он своё приказание ещё громче, и толпа орков, окружившая храбрецов, и впрямь подобно морской волне отхлынула вспять.

— Лучники, готовьсь! — Повинуясь его команде, сразу три десятка лучников нацелили свои стрелы в застывших с поднятыми мечами героев.

— Стреляй! — тетивы тренькнули и утыкали обоих ратников словно иглами, но, вопреки ожиданию, оба росса остались стоять на ногах. По толпе орков пронёсся испуганный шёпот.

— Заговорённые, заговорённые! — перешёптывались они, а ближайшие к ратникам орки вновь попятились.

— Стреляй! — яростно вскричал на чумеющих от происходящего Джаад, и ещё несколько десятков стрел впились в окровавленные тела россов. На этот раз они не устояли и, пошатнувшись, рухнули средь тел порубленных врагов. На несколько мгновений наступила мёртвая тишина. Джаад облегчённо вздохнул и, вытерев пот, заорал на стоявших с раскрытыми ртами воинов.

— Что столпились, белены ягодной обожрались? Живо в дорогу готовиться, уходить всем приказано! — на этом он смолк и, глядя на усеивающие окружающее пространство трупы, невольно подумал, что будь у россов все воины, подобные этой легшей костьми сотне, недолго продержалось бы горное владычество их халифа!

Всеволод спешил, но как ни гнал коней, как ни торопился, а к месту побоища конники прибыли с опозданием. Под кучами орочьих трупов лежали исколотые, истерзанные, обезглавленные тела ратников. Возле сотника Любомира Прохоровича Всеволод сполз с коня и, упав на колени, свесил до земли буйну голову.

— Что ж ты, воевода, так кручинишься? — спросил остановившийся подле него старый тысячник.

— Принесены были жертвы напрасные! — понуро ответствовал воевода и ещё ниже в поклоне склонился.

— Не напрасные, воевода — батюшка, не напрасные! Вон оно, сколько ворогов вокруг полегло, за одного восьмеро!

— Эх, Феоктист Степанович, да мне и за десятерых таких орлов жалко! Чувствую я пред ними долг неоплаченный, пред самим собой и богом не прощаемый. Я не я буду… — воевода хотел сказать что-то ещё, но был прерван громким возгласом.

— Жив, живой! Батюшка — воевода, один жив ратник-то! — обходивший тела конник, остановившись возле большой кучи вражьих тел, услышал тихий стон и, подойдя ближе, увидел истыканного стрелами, но ещё живого Дубова. Орки, так и не посмевшие к ним приблизиться, обошли его и десятника стороной. Да если бы и посмели, Джаад всё одно не позволил бы им истязать тела таких героев. Он хоть и был плоть от плоти своего народа, но ценить мужество и стойкость врагов умел. А эти двое, как никто другие, вызывали его уважение.

— Везёт тебе, паря! — второй раз за день раздалось над ухом у истерзанного болью Андрея, когда его осторожно подняли на руки подоспевшие росские воины. — Ишь как стрелами — то утыкали! Осьмнадцать штук насчитали, так все как одна лишь рядом со смертью прошли! Любят его, видать, боги, коли от такого уберегли! Теперь уж наверняка сто лет жить будет!

— Осторожнее, осторожнее, балаболки! Парень и так едва дышит, а вы вокруг него разговоры разговариваете. Тащите его сюда, на травку тащите! Сейчас мы его, "ёжичка", человеком делать будем! — лекарь вроде бы пытался шутить, а в глазах слёзы стояли.

— В долгу мы пред ним неоплатном! — тихо сказал тысячник, глядя, как ратники осторожно обихаживают раненого.

— Мы пред всеми в долгу неоплаченном, — добавил воевода и, воспользовавшись темнотой сгущающихся сумерек, смахнул с лица ненароком набежавшую слезинку…

Три недели Дубов находился на излечении в войсковом лазарете. Раненых кроме него было много, так что он среди них и затерялся, своего Я не показывал, подвигами не хвастался, так что удивлял лекарей лишь ранами многими да здоровьем дюжим. А вначале четвертой недели, как только на ногах держаться начал, так и вовсе из лазарета утёк. Испросил у сестрички милосердной одежку свойскую, по улице пройтись — прогуляться и сбежал, никому не сказавшись. В войско подался, благо стояло оно недалече, трудами Изенкранцевыми с места не двигаясь. В сотни особые Андрей проситься не стал, понимал, что мало пока здоровьечка, чтобы за прочими на равных угнаться. К своей сотенке прежней, где раньше был, и прибился. А тут как раз Изенкранц, подлостью своей натешившись, в столицу засобирался. А значит, войска росские вновь на врага пойти должны были.