— А Дракула, а Георг, а Яга, да и вообще все? — спросил я, надеясь, что он опровергнет сказанное мне Михасем и увидел, как вновь погрустнели глаза моего товарища.

— Сгинул Дракула, как есть сгинул, — у меня захолонуло сердце. — Вместе с замком своим, крепостью. Как что было и сам толком не знаю — не ведаю. Вы уж простите, но об этом Вам святые отцы лучше расскажут. У меня и слов-то таких не будет… И про Ягу я тоже ничего не знаю с Августиною, — при звуке её имени я вздрогнул. Хотелось узнать про неё хоть что-то, спросить, что ему про неё известно, но не спросил. И как не хотелось мне ещё посидеть побеседовать, но издерганному и, похоже, не спавшему много дней подряд Андрею требовался отдых.

— Что ж поделать, раз так жизнь сложилась! — чувствуя, что несу чепуху, сказал я и, положив свою руку ему на плечо, тихо добавил: — Иди отдыхай, друг мой, день у тебя сегодня трудный выдался. И я тоже пойду, бог даст, ещё свидимся. — Я оставил его и поспешно, словно куда-то торопясь, удалился.

Спрятавшись в тени деревянного щита, служившего для метания ножей, я долго смотрел, как тяжело поднявшись, сгорбленная фигура Дубова побрела в сторону призывно распахнутого полога палатки. Когда он уже скрылся из виду, я двинулся своей дорогой, но, задумавшись, как лучше пересечь светлую полосу, оставляемую всполохами разгорающегося костра, я, оставаясь в тени, невольно прислушался к степенному разговору двух ратников, старого с прямой окладистой бородой и молодого, в грязной платяной рубахе и остроконечной кожаной шапке (точь-в-точь будёновке). Говорил старый.

— Ты ить из ополчения призван, а я весь как есть кадровый. Почитай в ратниках без малого двадцать годков будет. Рехформы всё идуть, идуть, а легше не становиться. Помню ишо, когда рядовым ратником начинал, десять медяков на каждую седьмицу получал. Бывало, зайдёшь в трахтир, яствов накупишь, да ещё мужикам проезжим выпивку поставишь от щедрот душевных… да девкам беспутным сладостей прикупишь. Э-хе-хе, теперь — то особо не разгудишься, не разгуляешься.

— Дядько Фрол, так ты вроде щас как отделённым десятником стал, в седьмицу ажно серябряк в ладонь загребаешь.

— Тю на тебя, сгребаю мож я и серебряк, а тока прикупить на него как на медяк давешний можно. Раньше-то петух на веретеле сколь стоил, а?

Молодой парень, сидевший напротив десятника, развёл руками.

— То-то же, копеечку, а сколь теперяча? Во-во, энтот самый серебряк и стоит. Оклада моя и впрямь растёть как тесто дрожжевое, тока в цены, видать, дрожжей поболе добавлено.

— А скажи — ка, дядько Фрол, ты по семье-то тоскуешь?

— Да вот нистолечки!

— Эт как же, разве ж можно так: жёнка, детки — кровиночки… Я по своей Настьке и то обстрадался, хоть и не женаты ещё.

— Так ведь и я не женат, дурень.

— Шуткуете? — увидев отрицательное покачивание головой, разинул рот от удивления. — Да неужто? Разве ж можно в Ваших-то годах да без супруги законной? Это ж грех — то какой…

— Ишь ты, грех! А откель же ей появиться, коль я и дома, почитай, не бываю?

— Энто как же, вы ж, ратники, народ свободный! Послужил государю днём, вечером роздых.

— Эх, мало ты знаешь нашей службы. Эт тока на бумаге королевской всё гладко описано, а на деле — то как?

— Как?

— На деле с петухами на службу явишься, по ночи тёмной в халупу свою вернёшься, если, конечно, она есть, твоя халупа-то. А бывает, что и ночь в учениях проведёшь. У нас и сотники, почитай что все неженатые будут. Тока в дни седьмые куда и вырвешься, а какая любовь да женитьба, когда на неё времени нету? Это не любовь, это морока да непотребство одно! А служба — то у нас какая: тысячник орёт, сотник орёт, десятник… — Он смолк, вспомнив, что он сам и есть десятник, потом всё же досказал: — Десятник тоже орёт. Чуть что — батогами грозят, мошну урезают. Я вона прошлый раз за ратником — то не углядел, порвал он упряжь казённую, так с меня пол — серябряка и удержали, за недогляд, значится.

Я бы ещё послушал этот показавшийся интересным и даже чем-то знакомый разговор, но мне нужно было идти. Я повернулся и пошёл прочь во всё сгущающуюся темноту вечерних сумерек.

Получасом позже, вплавь преодолев быструю, но не слишком широкую реку, я выбрался на другой берег и, слегка дрожа от холода воды и окружающей меня ночной свежести, торопливо оделся. За рекой, озаряясь многочисленными кострами, на сотни метров раскинулся лагерь росского воинства. И только бросив взгляд туда, где должен был гореть костёр моего десятка, я, наконец, до конца понял, что моя дорога с так полюбившимися мне ратниками нынче расходится. Что ж, другого пути у меня просто не было. Я намеревался побывать в Трёхмухинске и Кривгороде, найти святых отцов, и от них разузнать, что же сталось с остальными. Идти до ближайшего (не выбитого войной) селения, как я помнил, было не больше, чем четыре дня ходу, до Трёхмухинска шесть. Поклажей я был не обременён, а оно всей поклажи-то у меня мешок заплечный с краюхой хлеба, (как знал, с плеч снимать не стал) да кинжал длинный, Михаилом дарёный. К тому же, если постараться, то можно было пройти это расстояние и побыстрее. То, что съестного было немного — так это не беда, как-нибудь выживу, кореньями или чем бог даст пропитаюсь, основы выживания в голове накрепко сидят. А если по пути ничего подходящего не попопадётся — что ж, человек и без еды больше месяца обходиться может, лишь бы вода была. Три-четыре дня не емши — неприятно, конечно, но ничего, выдержу.

С этими мыслями я и отравился в своё путешествие. Если бы только в тот момент я мог себе представить, как близко была ко мне смерть, а точнее её вестник — Стилет. Но я того не знал и потому без всякой поспешности начал свой путь, а между тем щит метательный, в тени которого я прятался, не только ратниками добрыми для улучшения своих навыков использовался. Тать, воеводу погубивший, в тот день не единожды в него свой кинжал вонзал. И в эту ночь он искал средь воинства князя Тамбовского, в этих краях, по слухам, вроде как объявившегося. Так что по — всякому получалось, что ушёл я вовремя.

Близких друзей у меня в Трёхмухинске не было. Разве что с Ларионом я побольше прочих общался. Вот и решил я сперва к Лариону двинуть. Чтоб не смущать народ своим появлением, переоделся я в холщовые одежды, за день до моего бегства Михасем подаренные, надвинул шапку пониже и тихим-тихим сапом в город прокрался, то бишь нашёл в стене дырочку пошире да поудобнее. Дыр — то, как оказалось, в защитных стенах города хватало. И не враг, как потом оказалось, их понаделал, а сами Трёхмухинцы — кому дом строить надо, у кого амбар покосился, вот и таскали помаленьку, покудова в трёхметровых стенах дыры не образовались. Короче, дыру я нашёл, понаблюдал малость, и как только стемнело — в городок пробрался. А как же иначе, денег — то у меня не было. А под местного у меня замаскироваться не получилось бы, да я, собственно, и не старался, а зря. Понял я это сразу же, когда с рассветом выбравшись из скрывавшего меня до поры до времени полуразваленного строения, вышел на улицы ещё не слишком оживлённого города.

— Глянь — кось, росландец, а вырядился — то как! — зашипели сзади две идущие на небольшом удалении женщины. — Тьфу, поганец! Сколь нашей-то кровушки попили! На наших горбах свой Лохмоград отстроили!

— И не говори, соседка, мой — то муженёк грыжу себе нажил! — поддержал говорившую хриплый голос её соседушки.

— Окстись, Марусия, у твого же грыжа повыперла в прошлом годе, когда он домину твою перестраивал! — попеняла соседку женщина, начавшая говорить первой.

— Ты совсем с ума сберендила, что ли? Он же с Россландии таким приехал. Вот ужо который год мается.

— Это я сбрендила? Я? Да ты сама не в своём уме!

— Да я…

— Да ты…

Кажется, женщины переключились друг на друга, временно оставив меня в покое. А ведь и впрямь что-то не в порядке в королевстве "Датском". Конечно, я краем уха слышал, что Трёхмухинск и король Прибамбас рассорились, но не до такой же степени?! Даже при моём христопамятном пребывании Трёхмухинские хоть и именовали себя вольным городом, но от общности Рутеньской или, если хотите, Россландской, не открещивались. А эти говорили так, что можно было подумать, мы не на одном языке разговариваем. Так что настроение у меня подпортилось, но что дело совсем дрянь, я понял тогда, когда увидел впереди нескольких добрых молодцев, совсем не двусмысленно выламывающих штакетины из близстоящего забора. Похоже, парни принадлежали к одной шайке. Их волосы имели неестественный рыже-оранжевый цвет. Увидев их злорадные ухмылки, я понял, что решение надо было принимать немедленно. Вариантов было три. Первый — дать себя немного побить (отбирать у меня всё равно нечего), но если парни на немного не остановятся? Вариант два — накостылять оным самому, но стоит ли привлекать к себе внимание, когда я сам ещё не понял, зачем я тут оказался?! И вариант три — делать ноги. В этот момент вариант три мне почему-то показался наиболее предпочтительным, и я, с лёгкостью перемахнув тот самый штакетный забор, из которого "добрые молодцы" добывали своё оружие, припустил наутёк.