Приятели Эрни решили, что тот зашел слишком далеко, и хотели отвлечь его, когда к нему сквозь толпу стал пробираться вновь прибывший. Он мог показаться двойником Эрни, если бы не выглядел значительно моложе. Приблизившись, он спокойно сказал:

– Эрни, ты уже хорош. Пойдем.

– Не порть компанию, Сидней, – раздались голоса, хотя толпа явно выглядела смущенной. – Эрни рассказывал, как он жал руку Могильщику.

Но Эрни молча поднялся и последовал за братом. После их ухода в баре повисло неловкое молчание.

Уайклифф повернулся к своему соседу.

– Это тот самый Сидней Пассмор, что владеет городком на колесах?

– Точно, – кивнул человечек. – Сидней и его брат Эрни. Они внешне похожи, но между ними не меньше разницы, чем между солью и сахаром.

Спустившись утром к завтраку, Уайклифф обнаружил, что вестибюль гостиницы уставлен чемоданами – конференция закончилась, и народ разъезжался. Почти все уже успели позавтракать, и в столовой Уайклифф встретил лишь несколько человек. Утро было ясным, по голубому небу плыли пушистые облачка, а море так сверкало на солнце, что при взгляде на него у старшего инспектора заслезились глаза. Дома он обычно довольствовался тостом с джемом, но в командировках съедал полный завтрак. Это ему казалось естественным, хотя он и не мог объяснить причину такого избирательного отношения к еде.

Несмотря на хорошую погоду, настроение было подавленным. Он винил в этом маленький приморский городок, где жизнь зимой шла шиворот-навыворот. Он жалел, что люди здесь не впадают в спячку, как некоторые животные, и не пробуждаются от нее к Пасхе, вынужденные снова заняться работой. На самом деле причиной было убийство на почве семейной вражды, окруженное массой сплетен, покрытое флером суеверий, от которых сильно отдавало театральностью. Но больше всего угнетало, что никак не удавалось обнаружить тело жертвы.

Наконец Уайклифф добрался до своего маленького кабинета в помещении Армии спасения, завизировал несколько отчетов своих сотрудников и вызвал сержанта Кертиса. Тот вошел в своем вытертом бурого цвета плаще и выглядел абсолютно так же, как сутками раньше. Трудно было представить, что он может уходить домой к жене, к детям, что он спит, ест, умывается. Кертис относился к тем редким людям, которые были рождены полицейскими сержантами и глядя на которых невозможно было представить себе их кем-то иным.

– В этом деле начинает обнаруживаться излишек Пассморов, сержант. Прошлой ночью мне довелось познакомиться с двумя братьями, Эрни и Сиднеем.

– Эрни – тот еще тип, – ухмыльнулся Кертис. – Недаром Лора развелась с ним.

– А что он собой представляет? Просто тунеядец, при этом еще озлобленный?

– Я ни разу не слышал, чтобы он сделал что-нибудь толковое, – неуверенно сказал Кертис. – Хотя, выпив, может наговорить с три короба. Вообще это человек, который предпочитает плыть по течению. При всем том я уверен, что он искренне привязан к Лоре и обожает свою дочку Хильду.

– Его в последнее время не было в городе, так?

– Так. Он смылся, когда Лора выставила его, но денежки кончились и он возвратился две или три недели назад. Теперь он живет в одном из вагончиков в городке своего брата.

– Кстати, об этом городке… Дело с покупкой Риддлом участков земли – оно сильно может повредить Сиднею?

– Еще бы! – Кертис сделал широкий жест. – Это у нас большой бизнес. Но Сидней сам дал маху. Вот скажите; разве можно вложить все деньги в чужую собственность? Ты же будешь зависеть от любой прихоти владельца земли.

– А зачем Риддлу эти участки?

– Бог его знает! Может быть, под застройку. В любом случае он дал Сиднею полгода, чтобы тот выметался.

– Это Риддла, наверное, не очень украшает.

– Да уж, – рассмеялся Кертис. – Весь город кажется возмущенным. Но просто ботинок оказался не на той ноге – сыграй Сидней такую шутку с Риддлом, все были бы на его стороне и считали бы его поступок вполне нравственным.

– Вам как будто жаль его?

– В некотором роде. Риддл, конечно, белая ворона, и любой в нашем городке с удовольствием подставил бы ему ножку, если бы смог.

Зазвонил телефон, и Уайклифф снял трубку. Береговая охрана обнаружила колесо, прибитое к скалистым островкам под названием Айдлеры в четырех милях от побережья.

– Я уверен был, что его найдут, – радостно провозгласил Кертис. – Надо было только этому чертову туману рассеяться. Вы отправитесь за ним, сэр?

– Хотелось бы. Но как это устроить?

– Попросим Тича. Я видел его лодку в гавани, когда шел сюда утром. Она, правда, еще была перед урезом воды, но сейчас прилив, и глубина для нее достаточная.

– Тич – это такой высокий, худой?

– Да, это он. Лучший мореход на побережье.

Кертис позвонил на причал, попросил найти Тича и передать ему просьбу перезвонить в офис Уайклиффа.

– Сейчас его найдут, сэр. Он всегда вертится там, где пахнет деньгами.

Телефонный звонок раздался менее чем через пять минут. Кертис снял трубку.

– Твоя посудина на воде, Тич?… Колесо видели в районе Айдлеров… Да, мистер Уайклифф хочет, чтобы ты отбуксировал его сюда… Разумеется, тебе заплатят… Нет, несколько человек полицейских отправятся с тобой… Да, я знаю, что поднимается ветер. Так что чем быстрее, тем лучше… О'кей, через пятнадцать минут.

Уайклифф решил отправиться с Кертисом и прихватить своего фотографа сержанта Смита, болезненного и угрюмого человека. Тот попытался было возражать, сказав, что страдает морской болезнью и на лодке его укачает.

Тич ожидал их на причале возле своего катера, пришвартованного у стенки. Он узнал Уайклиффа и поприветствовал его улыбкой. Уайклифф с Кертисом устроились на корме. Смит сел с подветренной стороны в укрытии на носу на маленьком сиденье рядом со Штурвалом. Тич принес несколько желтых непромокаемых плащей.

– Это вам пригодится, когда выйдем из гавани.

И действительно, они еще не миновали траверса входа в гавань, как катер стало обдавать брызгами, что очень удивило Уайклиффа, которому море показалось утром таким тихим под яркими лучами солнца. Тич держался недалеко от берега, и Уайклифф хорошо видел дорожку, по которой катилось колесо, и насыпной трамплин, оттолкнувшись от которого оно совершило свой последний полет перед падением в воду. Катер заливало все сильнее; Уайклифф и Кертис завернулись в плащи, а Смит скорчился на своем сиденье, его серые усы обвисли, на них блестели капельки воды. Неровная береговая линия впереди постепенно переходила в длинную косу, чья низкая ровная поверхность нарушалась двумя вышками заброшенных шахт.

– Коса Грамбла, Айдлеры лежат с ее подветренной стороны, недалеко от берега.

Волны покрылись барашками, и вода, плескавшаяся через борт, казалось, кипела. Время от времени катер форштевнем налетал на крупную волну и отскакивал от нее, как испуганный жеребенок. Уайклифф, чувствуя себя очень неуютно, испытывал угрызения совести, глядя на Смита, бледного, с несчастным выражением, ухватившегося одной рукой за оттяжку мачты, а другой державшегося за сиденье.

Медленно они заходили под защиту косы, и примерно через полчаса волнение стихло. По мере приближения к островам перед взглядом Уайклиффа возникали изъеденные морем черные скалы с плоскими вершинами, поднимавшиеся из воды, как колонны какого-то гигантского храма. Поначалу они казались расположенными так близко друг к другу, что представлялись непроходимым барьером, но вблизи выяснилось, что между ними были проливы в несколько ярдов шириной.

– Айдлеры, – махнул рукой Кертис.

Тич уменьшил обороты и медленно вел катер вдоль скал.

– Вон оно! – неожиданно крикнул он.

Тич указывал в самую середину архипелага, и Уайклифф похолодел, когда моряк направил судно в узкий пролив между двумя скалами. Сейчас они казались огромными, и волны с шумом и брызгами разбивались об их черные, блестящие на солнце бока. Двигатель работал чуть слышно, и суденышко двигалось по лабиринту камней, как будто само знало дорогу. Несмотря на прибой, море было тихим и в темной маслянистой воде плавало много деревянных обломков, поднимаясь и опускаясь в медленном ритме, задаваемом зыбью.