— Приду, — сказала Джун. — Как только пустят, так и приду. Я ведь живу рядом — в Карори…

Она улыбнулась, помахала рукой и побежала к стоянке машин. Мервин видел: большой черный лимузин бесшумно тронулся с места и через несколько секунд скрылся за поворотом.

Мервин долго стоял и смотрел на неиссякаемый поток машин. Гюйс уселся у его ног и попытался привлечь негромким повизгиванием внимание мальчика. Но тот не обращал на него внимания. Незнакомое, странное чувство владело Мервином — тревожное и радостное. Ему казалось, что он парит высоко-высоко над островом. Уплывают вдаль среброглавые вулканы и дремучие папоротниковые рощи, каменистые каньоны с бурными изумрудными потоками и выгрызенные ордами океанских волн угрюмые, пустынные фиорды. Древние военные тропы пересекают крутые склоны оранжевых гор, теряются в лиловых долинах, в медно-красных песках пустынь, вновь возникают на берегах сонных озер, чтобы снова исчезнуть возле кипящих грязей и горящих желтыми, синими, красными кострами великанов гейзеров.

А где-то далеко на горизонте, вверх по белой ленте широкого шоссе, мчится большой черный лимузин…

— Мервин, иди скорее! Тебя во дворе какая-то барышня спрашивает, — крикнул отец с порога. Повесив пиджак на гвоздь в углу крохотной прихожей, он направился в ванную сполоснуть лицо и руки перед ужином. Ухмыльнулся, пробормотал себе под нос: «Была бы жива мать, вот удивилась бы. Сын-то жених совсем! Жених — да и только, чтоб я сгорел, как те оптовые склады в Лоуэр Хатте…»

— Барышня? Придумаешь тоже, пап, — равнодушно ответил Мервин. — Просто знакомая девочка… из соседней школы…

А у самого радостно екнуло сердце: «Джун пришла!»

Он наспех причесался, надел новую рубашку, выскочил во двор. На тротуаре стояла Джун в синих шортах, белоснежной блузке, на шее — красный платок. На поводке она держала длинноногого коричневого пса.

— Привет, Джун, — стараясь не выдать своей радости, сказал Мервин, покосившись на стайку мальчишек, которые сражались в дальнем углу двора в регби. Те, как по команде, прекратили игру и уставились, перешептываясь, на Джун. Тем же занялись и две женщины, вышедшие во двор, чтобы развесить только что выстиранное белье. Оторвал взгляд от мотора своего старенького «остина» пожилой мужчина…

— Добрый вечер, Мервин, — ответила Джун, немного смущенная всеобщим вниманием. Помолчали, не зная, как продолжить разговор: стесняло назойливое любопытство всех этих окружавших их людей.

— У меня теперь тоже щенок, — сказала наконец Джун и погладила голову собаки. — Ее зовут Ширин…

— Красивая морда! Совсем как человечье лицо. Что это за порода? — спросил Мервин.

— Афганская овчарка.

Подбежал Гюйс, приступил к знакомству с Ширин, Вокруг Мервина и Джун собиралась толпа любопытных.

— Пойдем вниз, на спортивное поле, — предложила Джун, и, не дожидаясь ответа Мервина, крикнула: — Ширин, Гюйс — за мной!

Собаки с лаем кинулись вдогонку. Следом за ними побежал Мервин.

— А подружка нашего Мервина, видать, не из бедной семьи! — заметила одна из обитательниц дома пожарной команды, худая бледная женщина.

— Какая уж там может быть дружба между богатой пакеха [*] и бедным маори, — отозвалась другая пышногрудая маорийка…

[*] Пакеха — белый, белая (маорийск.)

Спортивное поле лежало в котловине меж двух холмов. Частенько подростки с близлежащих улиц до одури гоняли здесь мяч после школы. Футбольные команды городских колледжей под буйные крики болельщиков сражались здесь с командами английских, французских, шведских судов. По субботам и воскресеньям молодые матери и отцы совершали сюда вылазки со своим потомством.

Сейчас поле было пустынным. Ширин бросилась опрометью бежать вдоль его кромки. Гюйс, высоко вскидывая задние кривые лапы, не отставал. Вот Ширин остановилась, отпрыгнула в сторону, склонила тонкую голову набок. Гюйс тоже замер. Его черные навыкате глаза следили за каждым движением Ширин. Внимание собак привлекли две маленькие серенькие птички. Мгновенное раздумье — и оба щенка уже мчались наперегонки поперек поля…

— Твой Гюйс — славный малый, с характером, — Джун смотрела вслед собакам. — Ни за что не сдается. Хотя из последних сил, но бежит рядом!

— Боец, — согласился Мервин. — Встретит на улице пса в три-четыре раза больше, чем он сам, стрелой к нему — выяснять отношения. Он уже в три месяца был как взрослый. Самостоятельный.

— Ширин из Афганистана, из самого Кабула. Так папа сказал. — Джун погладила подбежавших к ним собак.

— У тебя все заграничное, да? — настороженно осведомился Мервин.

— Почему? — удивилась Джун.

— Собака из Афганистана, гувернантка из Франции.

— Ну и что? — возразила Джун — Просто таких собак никогда не было в Новой Зеландии. А мне Ширин очень понравилась. А мадемуазель Дюраль… Знаешь, я была не права к ней. Она просто несчастная женщина…

— Несчастная? А про тебя небось прошлый раз наябедничала.

— Да, она сказала папе, что я дурно вела себя с ней, — подтвердила Джун. — Папа меня при ней поругал, а потом под секретом рассказал ее историю…

Девочка испытующе взглянула на Мервина:

— Никому не скажешь?

— Никому.

— Слово?

— Слово.

— У нее была… — Джун посмотрела вокруг, будто проверяя, не подслушивает ли кто, и прошептала в самое ухо Мервина: — У нее была… невероятно несчастная и… трагическая любовь!

— Да? — так же шепотом недоверчиво переспросил Мервин.

— Клянусь богом! — пылко и теперь уже громко воскликнула Джун. — Мне папа рассказал, что мадемуазель Дюраль ужасно любила одного юношу. Это было давным-давно, — начала Джун. — Нас тогда с тобой, наверно, еще и на свете не было. Она у себя в Париже жила. А там были тогда немецкие нацисты. Она сама и человек, которого она любила, боролись с ними. Немцы его поймали. Долго пытали, а потом расстреляли. Узнав об этом, мадемуазель Дюраль чуть с ума не сошла. Вот как она его любила!.. Когда война кончилась, она решила навсегда уехать из Франции. Так далеко, как только можно. А замуж не вышла, потому что до сих пор любит того юношу. Теперь понял, почему она несчастная?

Мервин молча кивнул. Вздохнул, тихо сказал:

— Все равно ябедничать-то не надо…

— Папа сказал, она не ябедничает — рассказывает ему обо мне, желая мне добра, — так же негромко проговорила Джун. — Мне теперь очень жаль ее. Я хотела бы с ней дружить…

Подбежали собаки. Ширин опустилась на передние лапы, прижала морду к земле. Гюйс боком наскакивал на нее, отпрыгивал назад, морщил розовые щеки — улыбался. Мервин сбросил рубашку, встал на четвереньки. Он грозно рычал, звонко лаял, волчком вертелся вокруг собак. Джун, обессилев от смеха, повалилась на траву. Мервин, отогнав расшалившихся собак, сел рядом с ней.

— А ты сильно загорел! — сказала Джун.

— Это не загар, — после продолжительного молчания ответил Мервин. — Моя прабабка была маори…

Джун провела пальцами по плечу Мервина. Потом легла на спину и несколько минут молча смотрела на проплывавшие над ними плотные белые облака. Вдали облака темнели, превращались в серые тучи, которые тяжело нависли над горами. А еще дальше гор уже почти не было видно — их закрывала белесая кисея дождя. Потянуло прохладой. Мервин встал, надел рубашку.

— А твои дети тоже будут такие… смуглые? — спросила Джун.

— Почем я знаю, — не глядя на нее, ответил Мервин. — Может, будут, а может, и нет…

— Хорошо, если б были. Красиво. И загорать не надо!

— Я читал, — сказал Мервин, — что почти у всех, кто здесь родился, у всех пакеха есть хоть чуть-чуть маорийской крови.

— Пожалуй, — согласилась Джун. — Жаль, что у меня кожа такая белая-белая. И загар ко мне не пристает…

— Помню, бабка моя, мать отца, рассказывала древнюю маорийскую легенду, — сказал Мервин.

— О чем?

— О том, почему у людей кожа разного цвета…

Помолчали.

Потом Мервин начал негромко:

— Давно это было. Так давно, что помнят об этом лишь Те Ра, Солнце, да Маунгануи, Великая Гора. На благословенной земле Хаваики, потерянной навсегда родине предков, жили четыре могущественных племени. Мужчины охотились на зверей и ловили рыбу. Женщины растили детей и хранили тепло очага. Манговые и пальмовые рощи приносили обильные плоды. Арики Раху, вожди племен, берегли и хранили мир и покой. Тебе интересно? Ну тогда слушай дальше…