— Почему нет? У меня тоже есть револьвер.

— Вам он зачем? Для фокусов?

— Разное бывает.

— Короче говоря, этот человек понял, что имеет дело не с ребенком. Он хотел пометить карты, но я его поймал. Зевтл сказала, вы знаете фокусы с картами. Какие?

— Не шулерские.

— Но какие?

— Давайте колоду, покажу.

— Герман, тебе пора идти, — нетерпеливо вмешалась госпожа Мильц.

— Только не погоняй! Дела не убегут, а если убегут, так я их имел тебе известно где. Знаете что? Пойдемте в ту комнату, съедим что-нибудь.

— Я не голодный, — соврал Яша.

— Необязательно быть голодным. Аппетит, как говорится, приходит во время еды. Здесь, в Польше, не имеют понятия, что значит поесть. Только и делают, что вливают в себя лапшу с куриным бульоном и опять лапшу с бульоном. А что такое эта лапша? Вода. Надувается живот, и больше ничего. Испанец в себя запихивает трехфунтовый бифштекс, и от этого у него прибавляется мозг в костях. Вы заходите к испанцу — он среди бела дня лежит и спит как убитый. Жарко как в аду, а вокруг летают такие мухи, которые высасывают из вас кровь, как пиявки. Летом вся жизнь начинается ночью. Там, если у кого-то есть деньги или на ужин, или на шлюху, идут к шлюхе. Но с голоду не умирает никто… Как вы относитесь к рюмочке?

— Временами.

— Тогда прошу. Выпьемте рюмочку водки. Рейцинька, принеси нам что-нибудь, — обратился Герман к рыжей женщине. — Испанцы обожают фокусников. За хороший фокус они душу отдадут, — снова повернулся он к Яше.

В средней комнате стоял стол, накрытый клеенкой, диван и платяной шкаф. Керосиновая лампа, свисавшая с потолка, была полуприкручена, и Герман выкрутил фитиль побольше. Еще тут были чемоданы, залепленные пестрыми наклейками, и разные коробки. На стуле висела визитка, сюртук и лежал жесткий воротничок, а также палка с серебряным набалдашником. Повеяло дальними дорогами и заграничными странами. На стене висели две фотографии — еврей с белой бородой и еврейка в глухом парике.

— Садитесь, — сказал Герман. — Моя сестра сейчас что-нибудь принесет, чтобы стало веселей на душе. Она может позволить себе квартиру получше, но тут ей привычно, и она не желает переезжать. У нас дома не такие большие и все делается во дворе. Называется «патио». Испанец терпеть не может подниматься по лестнице. Он сидит себе на воздухе с семьей и пьет чай, который называется «матэ». Каждый втягивает по глотку через одну и ту же соломинку, и так оно попадает каждому в рот. Пока привыкнешь, кажется, что пьешь тухлую воду с лакричным молоком, но приучиться можно ко всему. В Северной Америке жуют табак. Одну вещь вы должны знать. — мир везде одинаковый. В Буэнос-Айресе людей не едят. Поглядите на меня: разве меня кто-нибудь съел?

— А кого съели вы?

— Что? Отлично сказано! Вы, я вижу, не дурак. А если кто-то не дурак — он живет не кое-как. Вы из Песков?

— Нет, из Люблина.

— Зевтл сказала — из Песков.

— От вора и слышу.

Герман расхохотался:

— Ого! Нет, вы не дурак! Не все песковские — воры, и не все из Хелма — дураки. Так только говорят. Но скажите мне, кто не ворует? Моя мама, пусть она покоится с миром, всегда говорила: «Честно — невместно». Можно делать что угодно, но с умом. Я — как вы меня видите — уже попробовал всё. Зевтл сказала, что вы можете открыть любой замок.

— Это правда.

— У меня бы не хватило терпения. Зачем тратить время на замки, когда можно высадить дверь? На чем висит дверь? На петлях. Но это уже дело прошлое. Теперь я, как говорится, остепенился. У меня жена и дети. Зевтл рассказала мне, что и как. Про мужа, который сбежал, и все такое. Если она получит развод, у нас она будет иметь самого богатого мужа.

— А кто ей даст развод, вы?

— Что такое развод? Клочок бумаги. Всё, мой дорогой, только бумажка, даже деньги. Я имею в виду большие деньги, не маленькие. Те, у кого перо, пишут. Моисей был мужчиной, поэтому он написал, что мужчина может иметь десять жен, а если женщина поглядит на другого — ее надо побить камнями. Если бы держала перо женщина, она написала бы наоборот. Вы меня поняли? На Ставках живет переписчик — официальное лицо, так если дать ему десять рублей, он напишет отличную бумажку с подписью и свидетелями. Но я никого не принуждаю. Я готов был одолжить ей денег на дорогу и на все остальное.

Яша нахмурился:

— Пане Герман, я не совсем идиот. Оставьте Зевтл в покое. Это товар не для вас.

— Что? Можете ее взять себе прямо сейчас. Она мне уже обошлась в пару целковых, но пусть это будет мицва.

— Не надо никакой мицвы. Сколько вы истратили? Я заплачу за все.

— Подождите! Не трогайте кошелек! Чай готов!..

К чаю были булочки и бабка. Рейца с Зевтл тоже пришли за стол. Герман пил чай с вареньем, заедал бабкой и затягивался толстой сигарой, лежавшей на блюдечке. Он хотел угостить сигарой и Яшу, но тот сказал, что не курит.

— В целой Варшаве такую не купите, — похвалялся Герман. — Это же гаванская. И не фальшивая, а прямо из Гаваны. Один человек привез специально для меня. В Берлине они идут по две марки штука. Я люблю, чтобы все было прима, но за это надо платить, а где платишь, там переплачиваешь. Что такое гаванская сигара? Те же листья — не золото. А что такое интересная дамочка? Тот же человек. Плоть и кровь. Испанец ревнивый. Вы улыбнулись его жене, а он сразу хватается за нож, хотя двумя улицами дальше имеет любовницу и детей от нее. Потом из любовницы получается ведьма, и он идет куда-нибудь искать утешения. Я читаю польские газеты, и меня смех разбирает. Чего только там не пишут! Девушка вышла вечером купить молока, подъехала коляска, и ее туда затащили. Потом увезли в Буэнос-Айрес и, как теленка, продали на рынке. Я тут несколько недель и никакой коляски пока не видел. Как можно провезти девушку через границу? А привести на пароход? Те еще басни! Но то, что девушки едут по доброй воле, — правда. Вы идете в Буэнос-Айресе в такой квартал, и, пожалуйста вам, женщины со всего света. Хотите черную — берете черную, хотите белую — имеете белую. Захотели литвинку из Вильны или Эйшишек, не надо даже искать, а захотели паненку из Варшавы, получаете ее не сходя с места. Я туда, правда, не захаживаю. У меня жена и дети. Но польским газетам надо, чтоб их читали, вот они и печатают всякую глупость. Всё опять, как я говорил, зависит от того, кто держит перо. Я вам что-то скажу: мужья сами посылают жен в этот квартал. И знаете почему? Потому что мужьям лень работать. Где ваши фокусы? Вот колода.

— Если ты начинаешь с картами, ты уже никуда не пойдешь, — сказала рыжая женщина.

— Завтра тоже день.

Герман стал тасовать, и Яша сразу понял, что имеет дело с шулером. Карты мелькали в пальцах Германа точно живые и словно бы сами по себе. «Ага, вот ты что за птица, — подумал Яша. — Ну ты сейчас увидишь, что есть и почище тебя». Яша дал ему показать фокусы с тремя картами, с четырьмя семерками, с одной подмененной. При этом он качал головой и удивлялся: «ц-ц-ц…» Однако чуть не сказал, что умел это, когда еще под стол пешком ходил… Яша не забывал, что время к ночи, и, если навещать Эмилию, надо делать это сейчас, но продолжал сидеть. «Раз она такая недотрога, пусть подождет!» — нашептывал ему некий злорадный голос. Яша знал, что главный его враг — скука. Все свои сумасбродства он объяснял желанием от нее избавиться. Она его буквально изводила. Из-за нее случались все его неприятности. Но сейчас Яше было не скучно. Он взял у Германа колоду. То, что Герман сказал «покупщики подождут» и предпочел его компанию, указывало, что и Германа снедает схожий недуг, роднивший низший свет с высшим, картежников в воровской малине с игроками в Монте-Карло, альфонса из Буэнос-Айреса — с салонным Дон Жуаном, бандита — с революционером-террористом, подзаборную шлюху — с парижской Мессалиной. Тасуя карты, Яша метил их ногтем.

— Выберите одну, — сказал он Герману.

Герман вытащил короля треф.

Яша ловко согнул колоду.