— Здорово, Ромарио. Я очень рад. Но, — на этот раз я подчеркнуто посмотрел на часы, — нам надо торопиться. Завтра здесь должно быть все чисто, будто ничего и не было. — Я показал на пулевые отверстия в деревянной обшивке. — Зашпаклюй стену и замажь чем-нибудь. А сейчас свари себе кофе и подумай, что ты можешь сделать одной рукой.

Вообще-то раздумывать, как выходить из нашей аферы, было некогда. Надо было срочно приступать к работе, пока ему не отрубили палец на другой руке, а завтра я планировал взять бутылку шнапса и посадить его на самолет. Если он смоется, будет довольно трудно доказать полиции, что он был только свидетелем. Тем более что мое слово, как частного детектива значившее несколько больше, чем признания Слибульского, будет против него. Мне было тридцать с небольшим — вполне достаточно, чтобы трезво оценить шансы и понять, что я вовсе не пользуюсь особым авторитетом и любовью, во всяком случае — среди полицейских.

— О’кей, — сказал Ромарио. — Я постараюсь.

Потом он поднялся и направился было в кухню, но вдруг оглянулся, пожал мне руку своей здоровой рукой и как-то странно посмотрел на меня.

— Спасибо тебе, Кемаль. Ты настоящий друг.

К счастью — из вежливости или потому что был пьян — он не стал ждать ответа, а, крутанувшись на каблуках, прошаркал в кухню. Я озадаченно смотрел ему вслед, спрашивая себя, верил ли он в то, что говорил, и верил ли в то, что я верю в то, что он сказал. А может, он просто думал, что в экстремальных ситуациях простительна любая болтовня. Оставалось лишь надеяться, что Ромарио не долго будет думать. Чем скорее он сядет в самолет, тем лучше.

— Послушай, настоящий друг, — раздалось за моей спиной, — не подсобишь мне упаковать второго типа?

Десять лет назад Слибульский был мелким наркодилером в привокзальном квартале Франкфурта, занимался контрабандой и продажей всего, что попадало ему в руки и не было чревато мгновенной смертью потребителя. Сам он употреблял только пиво. Кроме всего прочего, он был готов взяться за любое дело, не грозившее больше чем пятью годами отсидки. В связи с одним из таких дел мы с ним и познакомились. Он помог мне проникнуть в полицейское управление Франкфурта. Немного позже его застукали на кокаине, и он на год сел за решетку. Я посылал ему видеокассеты с записями футбольных матчей и говяжью колбасу, а он в знак благодарности прислал мне коробку бельевых прищепок собственного изготовления. Я был тронут до глубины души. Эта коробка до сих пор стоит у меня на кухне, и время от времени я очень сожалею, что у меня нет сада или дворика, где можно было бы натянуть веревку и развесить на ней белье. Выпушенный под залог, Слибульский устроился вышибалой в бордель, потом работал ди-джеем в пригородных дискотеках, пока, наконец, не пристроился к одному политическому деятелю в качестве телохранителя, хотя тому, собственно говоря, опасаться было некого. Предвыборная кампания велась под девизом: «Нет насилию на улицах нашего города!», причем присутствие Слибульского на выборных мероприятиях служило антирекламой выдвинутому лозунгу. В той части города, где этот политический деятель выставлял свою кандидатуру, преступность ограничивалась выброшенными на тротуар обертками от жвачки, а единственным имевшим место насилием были лающие собаки и брюзжащие пенсионеры. Выборы были выиграны, а Слибульский — уволен. На время он снова окунулся в наркобизнес, пока три года назад его не посетила счастливая идея открыть фирму, торговавшую едой с колес. Эти небольшие фургончики на велосипедной тяге, чаше всего разрисованные в духе итальянской национальной символики, разъезжали по воскресеньям под звон колокольчиков по улицам. Не помню, чтобы я в детстве покупал мороженое у таких продавцов или хотя бы видел подобное, однако сейчас, когда фургончик встречался мне на улице, где-нибудь у плавательного бассейна, например, то я каждый раз останавливался. А поскольку не только я, а почти все, кто мог позволить себе огромную порцию мороженого из семи шариков, не нанеся большого ущерба семейному бюджету, покупали товар Слибульского нарасхват, бизнес его процветал. Дети тоже покупали мороженое, но основную прибыль Слибульский делал на людях, которые за десять марок хотели наверстать прошедшее лето. У него было девять сотрудников, семь дней в неделю разъезжавших за комиссионные на тележках с товаром, а он сидел в конторе, оборудовав себе кабельное телевидение, считал деньги и смотрел «Формулу-1». Время от времени тележки требовали небольшого ремонта, изредка исчезал тот или иной сотрудник с дневной выручкой, дважды поступали жалобы на пищевые отравления, но в основном дни его протекали весьма благополучно: он сутками сидел у голубого экрана, смотря любимую передачу, — тысяча, две тысячи, Шумахер стартует первым! За это время Слибульский сумел сколотить небольшой капитал и серьезно задуматься — вместе со своей подружкой Джиной — о собственном доме со складским помещением и мастерской, откуда можно было бы руководить предприятием, не выходя из спальни.

То, что Слибульский помог мне в эту ночь, поставив на карту все, что заработал за последние три года, было, конечно, невероятно.

— Не туда! — Он показал рукой, куда ехать. — Там дискотека, сто метров отсюда патруль каждую ночь регулярно проверяет на алкоголь.

Мы направлялись в сторону Таунуса, чтобы где-нибудь в лесу закопать трупы. При мысли напороться на полицейского, который поинтересуется документами, меня бросало то в жар, то в холод. Даже если бы полиция проявила великодушие, а слово «Каянкая» было бы для нее воплощением честности и благородства, нелегко будет объяснить, как я оказался в данном автомобиле, не говоря уже о содержимом багажника и двух лопатах из гаража Слибульского, лежащих на заднем сиденье.

— Езжай прямо и направо, — дирижировал Слибульский. — Да не тащись как черепаха!

— Пятьдесят, как и положено.

— Кто в два ночи едет с такой скоростью в автомобиле, который может выжимать двести?

Я ничего не ответил, но скорость не прибавил. Пусть лучше я буду дураком, чем лихачом, да еще при данных обстоятельствах.

— И дальний свет отключи.

— О, Господи, Слибульский!

— Ну, что задумался?

Да, Слибульский оказал мне неоценимую услугу. Без него я бы не пережил эту ночь, не говоря уже о том, что у Ромарио не было бы ни одного шанса уцелеть в этой бойне, но сейчас мне хотелось побыть одному. Слибульский за много лет стал мне родным. Иногда он был для меня старшим братом, дающим советы и вразумляющим своего младшего несмышленыша, прикрывающим меня сзади и спереди, и перед которым у меня не было тайн. А иногда я воспринимал его, наоборот, как младшего брата, надоедавшего своим нытьем и упрямством, болтавшегося у меня под ногами и мешавшего в делах.

— Слушай, давай сначала зароем этих типов, очистим забегаловку бразильца, а самого Ромарио отвезем в аэропорт. Потом можно немного и вздремнуть. А остальное — с какой скоростью мне ехать и все прочее — обсудим завтра.

Слибульский искоса посмотрел на меня, хотел возразить, но, пробурчав что-то, взял в рот конфетку и наклонился включить музыку. Дисплей вспыхнул разными цветами радуги, как ярмарочная площадь. Слибульский вставил компакт-диск, и салон наполнился грохотом в стиле техно, причем на полную мощность.

— Слибульский, выруби ты эту хрень!

Раскачиваясь взад и вперед, он заорал, стараясь перекричать грохот:

— Да погоди! Ты только вслушайся! Совсем неплохо!

Но ждать я не стал. Оглушающий рев четырех динамиков, еще свежие воспоминания, два трупа в багажнике, мелькающий перед глазами калейдоскоп огней на дисплее и неосвещенная улица… У меня было ощущение, что мы несемся в ад. Я снял ногу с акселератора и шарахнул ею по дисплею.

— Ты что, рехнулся?

— Нет, это ты рехнулся. Ты только вслушайся!Во что тут вслушиваться? Дерьмо и есть дерьмо!

Некоторое время слышался лишь тихий гул мотора. Наконец Слибульский холодно заметил: