— Тут не обошлось без автомобиля, — предположил кто-то. Однако беглый опрос местных жителей показал, что между этими двумя географическими точками отродясь не существовало не то чтобы шоссе, а и сообщения как такового. Вся эта местность опутана сетью узких, непролазных, извилистых троп, пересекающих друг друга под самыми разнообразными углами на протяжении семнадцати миль. Чтобы добраться до обрыва, нужно пройти еще две мили по тропе через поля. Что же до каменоломни, так она вообще расположена аж в целой миле от ближайшего проселка и надежно ограждена кольцевыми стенами дрока, папоротника-орляка и изрытой земли.

И, наконец, на тропах не обнаружили ни единого следа автомобильного или мотоциклетного колеса, а ведь они непременно должны были запечатлеться на дороге между этими двумя гибельными местами.

— А что вы скажете насчет аэроплана? — произнес человек, ранее предложивший версию с автомобилем.

И в самом деле, неподалеку от одного из мест преступления располагался аэродром, однако при всем желании никто не мог представить себе, что в Королевские военно-воздушные силы смог пробраться безумец, страдающий манией убийства. А потому оставалось заключить, что к ужасам в Мэйрионе были причастны по меньшей мере двое убийц. И доктор Льюис самолично уничтожил свою версию.

— Как я сказал в клубе Ремнанту, — заметил он, — вероятность и невероятность суть поводыри жизни. Так вот, я не могу допустить, что в наших краях может набраться шайка маньяков, пусть даже всего из двух человек. Я отвергаю это.

Вскоре выявилось новое обстоятельство, повергшее всех в смятение и побудившее местных жителей к самым диким предположениям. Люди вдруг осознали, что ни одно ужасное происшествие из тех, что с автоматической закономерностью случалось в их местах, почему-то не было освещено в прессе. Я уже говорил о судьбе "Мэйросского обозревателя". Эта маленькая газетенка была запрещена лишь за то, что поместила на своих страницах туманную заметку о неком человеке, который был убит "при загадочных обстоятельствах". С той поры одно ужасное событие следовало за другим, но ни в одной местной газете о них не было сказано ни слова. Любопытствующие толпами наведывались в редакции этих изданий — а таковых в округе осталось два, — но так и не добились ничего, кроме решительного отказа обсуждать этот вопрос. Таким же образом были прочесаны и прорежены кардиффские газеты. По всей очевидности, лондонская пресса также ничего не ведала о преступлениях, ввергших в беспримерный ужас население целого края. Каждый жаждал понять, что происходит; а скоро поползли слухи и о том, что местному коронеру запрещено проводить какое-либо дознание но факту этих тяжких и в высшей степени загадочных преступлений.

— В соответствии с инструкциями, полученными из Министерства внутренних дел, — заявил по согласовании с верхами один из коронеров. — я должен сообщить присяжным, что в их обязанности вменено заслушать результаты медицинского освидетельствования пострадавшего и немедленно вынести вердикт в полном соответствии с этим освидетельствованием. Все посторонние вопросы я буду вынужден отклонить.

Один из присяжных заявил протест. Старшина присяжных вообще отказался выносить вердикт.

— Прекрасно, — сказал коронер. — Тогда я позволю заявить вам, господин старшина, и вам, господа присяжные, что в силу Королевского закона я обладаю властью пренебречь вашим мнением и приобщить к делу соответствующий освидетельствованию вердикт, представив его суду так, как если бы он исходил от всех вас.

Старшина присяжных и его коллеги были сломлены. Им пришлось безропотно принять неизбежное. Но слухи об этом процессе, широко распространившись по округе и соединившись с осознанием того факта, что ужасные происшествия были начисто проигнорированы прессой (без сомнения, по указке свыше), еще более усилили панический страх, охвативший население края, и придали ему новое направление. Люди пришли к выводу, что правительственные ограничения и запреты могли быть продиктованы только войной или же некой грозной опасностью, связанной с военным временем. А раз так, то преступления, которые полагалось держать под строжайшим секретом, были делом врагов — тайных германских агентов.

Теперь, полагаю, настало время внести некоторую ясность в эту историю. Я начал ее с описания несчастного случая с авиатором, чья машина рухнула наземь после столкновения с огромной стаей голубей, а затем подробно остановился на взрыве, случившемся на военном заводе в одном из северных городков страны. Взрыве, как я уже отмечал, весьма странного свойства. Вскоре после того я оставил свое жилье вблизи Лондона и одновременно переключил внимание на череду таинственных и ужасных происшествии, (мучившихся летом 1915 года в Уэльсе — в местности, которую я ради удобства назвал Мэйрион.

Сразу же следует оговориться: изложенные мною подробности событий в Мэйрионе ни в малой мере не означают того, что этот западный край был единственным в своем роде, равно как и того, что он был в особой степени поражен ужасом. На самом деле кошмарные дела творились по всей стране. Мне рассказывали, что даже стойкие сердца населявших Дартмур девонширцев содрогались, как это бывало во времена чумы или какого другого гибельного поветрия. Ужас царил и на равнинах Норфолка, и в далеком графстве Перт, где никто не осмеливался ступать на дорогу, ведущую мимо Скопа к лесистым возвышенностям над Тэем. То же самое происходило и в густонаселенных промышленных районах. Однажды в одном из трущобных закоулков Лондона я наткнулся на приятеля, который с ужасом поведал мне о том, что слышал от других.

— Не спрашивай меня ни о чем, Нэд. — сказал он, — но тут на днях я был в Бэйрнигене и встретился с одним парнем, который собственными глазами видел, как с расположенного неподалеку завода выносили целых триста наглухо заколоченных гробов.

А что сказать о корабле, на всех парусах вынесшемся из устья Темзы и болтавшемся из стороны в сторону, не отвечая на сигналы и не зажигая на борту огней? Береговые укрепления открыли по нему огонь и сбили одну из мачт, после чего, поймав единственным оставшимся парусом внезапно переменившийся ветер, он сделал поворот оверштаг, стремительно пересек Ла-Манш и закончил свое путешествие на поросших соснами отмелях Аркашона. I I все это время на его борту не было ни единой живой души — лишь груды гремучих костей! Последний рейс "Семирамиды" заслуживает отдельного трагического повествования, но слух о нем дошел до меня из десятых рук, и я поверил ему лишь потому, что он вполне согласовывался с другими фактами, в достоверности которых я не сомневался.

Я хотел сказать, что принялся писать об ужасных событиях в Мэйрионе лишь потому, что имел возможность лично познакомиться с тем, что там в действительности происходило. О происшествиях в иных местах я слышал из третьих, четвертых и пятых уст, но об ужасных событиях близ Порта и Мэртир-Тэгвета мне рассказывали люди, которые наблюдали их последствия своими собственными глазами.

Я уже упоминал о жителях графства, расположенного на крайнем западе нашего острова, которые осознали не только тот факт, что смерть широко рассеялась по их мирным дорогам и древним холмам, но и что по какой-то причине она была окутана атмосферой глубочайшей секретности. Газеты не имели права печатать известий о новых трагедиях, а жюри присяжных, созываемые для расследования этих зверств, не имели права ровным счетом ничего предпринимать. Местные жители поневоле пришли к заключению, что эта завеса секретности была каким-то образом связана с войной, а отсюда было уже недалеко до следующего вывода: убийцами ни в чем не повинных мужчин, женщин и детей являлись либо немцы, либо их отечественные агенты.

Все согласились на том, что надо совершенно уподобиться диким вандалам, чтобы измыслить подобную дьявольскую затею, коварство которой подчеркивалось еще и тем, что она была наверняка продумана загодя. Немцы рассчитывали захватить Париж в первые недели войны [39], но после того как им задали взбучку на Марне [40], засели в окопах на Айсне и преспокойно занялись подлинной войной. Все это было подготовлено ими в начале века. А раз так, то стоило ли сомневаться в том, что именно они привели в осуществление направленный против Англии ужасный план, разработанный на тог случай, если им не удастся победить нас в открытом бою; весьма вероятно, что уже несколько лет по всей стране были рассеяны люди, готовые но первому же сигналу из Германии начать убийства и разрушения. Таким путем немцы намеревались посеять ужас по всей Англии и наполнить наши сердца паническим страхом, надеясь до такой степени ослабить своего врага в его собственном доме, что его сыны, сражающиеся на фронте за пределами родины, впадут в отчаяние и малодушие. Все та же старая доктрина Цеппелина [41]оборачивалась другим боком: немцы совершали эти ужасные и таинственные злодеяния в надежде на то, что мы от испуга лишимся всяческого соображения.