— Допустим, факты таковы. Но что ты сам думаешь об этом? Немцы высадились в нашей стране и где-то попрятались — не видится ли тебе нечто экстравагантное в подобном предположении?

— Не знаю, что и сказать. С фактами не поспоришь. Что прикажешь думать о солдатах с винтовками и пулеметами на военных заводах Стрэдфордшира? Или о том, что эти пулеметы по ночам пускаются в ход? Говорю тебе, я слышал стрельбу собственными ушами! В кого же стреляют эти солдаты? Вот о чем мы спрашиваем себя там, в Мидлингеме.

— Да, разумеется. Вполне понимаю тебя. Положение и в самом деле исключительное.

— Более чем исключительное — оно просто ужасное. И, что хуже всего, весь этот ужас творится за завесой секретности. Как сказал тот парень, о котором я тебе рассказывал: "На фронте но крайней мере своими глазами видишь то, что тебе угрожает".

— Так, значит, это серьезно? Люди на самом деле верят, что немцы непонятно как переправились в Англию и теперь прячутся в подземельях?

— Люди подозревают, что они изобрели новый вид ядовитых газов. Некоторые полагают, что они зарылись в глубь нашей английской земли и производят газ прямо на месте, а затем по тайным трубам подают его на заводы; другие же утверждают, что они тайком подбрасывают туда гранаты с газом. И этот газ может оказаться куда опаснее тех отравляю щих средств, что они, судя по утверждениям властей, уже испробовали во Франции.

— Ты говоришь о властях? Неужели и они допускают мысль, что в подземельях вокруг Мидлингема прячутся немцы?

— Нет. Они называют это "взрывами". Но мы то отлично понимаем, что это никакие не взрывы. Мы в Мидлингеме умеем распознавать звуки взрыва, а также знаем, что при этом происходит. Еще мы знаем, что трупы убитых в результате этих "взрывов" людей прямо на заводах прячут в гробы. На погибших не позволяют взглянуть даже близким родственникам.

— Значит, ты веришь в эту версию о немцах?

— Если и так, то лишь потому, что она хоть что-нибудь да объясняет. Некоторые утверждают, что видели этот газ. Я слышал, будто один из жителей Данвнча однажды ночью видел нечто вроде черной тучи, пронизанной огненными искрами, — она плыла над верхушками деревьев в окрестностях этого городка.

В глазах Льюиса блеснул огонек непередаваемого изумления: ночь, когда к нему пришел Ремнант; трепетная вибрация воздуха; темное дерево, выросшее в его саду после захода солнца; его странная листва, испещренная огненными звездами; изумрудное и рубиновое свечение — все это напугало его и исчезло, когда он вернулся после посещения больного в Гарте, но вот теперь в его комнате прозвучало упоминание о таком же пламенном облаке, проплывшем над самым сердцем Англии! Что же это за мучительная, непереносимая тайна? Что за гибельную угрозу несет она в себе? Одно становилось ясным и неоспоримым: ужас, охвативший Мэйрион, и ужас, царивший в сердце Англии, были одинаковы по своей природе.

Льюис еще больше укрепился в решении держать свои страшные мысли втайне от зятя. Меррит приехал в Порт ради спасения от кошмаров Мидлингема, и потому его следует всячески оберегать от осознания того факта, что туча ужаса опередила его, нависнув уже и над этим мирным краем. Льюис передал зятю бутылку с портвейном и ровным голосом произнес:

— В самом деле, очень странно — черная туча с огненными искрами!

— Я не могу отвечать за истинность этого сообщения. Это всего лишь слух.

— Ты прав. Но ты и в самом деле полагаешь, что это сообщение, равно как и все прочее, о чем ты говорил, следует приписать проискам затаившихся немцев?

— Как я уже объяснял, никому — и мне в том числе — больше не приходит на ум ничего путного.

— Вполне тебя понимаю. И все же, будь это правдой, то был бы самый ужасный удар, когда-либо нанесенный одним народом другому. Враг утвердился в наших жизненно важных центрах! Но возможно ли что-нибудь подобное? Каким образом немцам удалось это устроить?

И тогда Меррит поведал Льюису, как это было устроено — вернее, как это объясняли себе люди. Суть дела заключалась в том, что все происходящее являлось частью — самой существенной частью — Великого Германского Заговора разрушения Англии и всей Британской империи.

План был разработан много лет тому назад — некоторые полагают, что сразу же после франко-прусской войны [52]. Уже тогда Мольтке [53]понимал, что вторжение в Англию (в прямом смысле этого слова) сопряжено с величайшими трудностями. Тема эта постоянно муссировалась в военных и политических кругах Германии, и в конце концов участники дискуссии пришли к заключению, что вторжение в Англию в лучшем случае вовлечет Германию в серьезнейшие осложнения, а Францию поставит в положение terlius gaudens [54]. Таким образом обстояли дела, когда некая высокопоставленная персона из Пруссии вступила в контакт с шведским профессором Хувелиусом.

Так говорил Меррит. Я же добавил бы от себя, что этот самый Хувелиус, по общему мнению, был необыкновенным человеком. Если не брать в расчет его писаний, то в личном плане он мог бы показаться самым милым и безобидным индивидуумом на свете. Он был богаче большинства шведов — и уж определенно богаче среднего шведского профессора. Но в университетском городке, где он проживал, Хувелиус неизменно появлялся в поношенном зеленом сюртуке и потертой меховой шляпе. Однако над ним никто не осмеливался смеяться, ибо всякому было известно, что каждый лишний пенни из своих личных средств, а равно и большую часть своего профессорского жалованья тот тратил на всякие добрые дела, включая прямую благотворительность. Говорили, что профессор ютился на чердаке, чтобы дать возможность другим жить на первом этаже, или что однажды он прожил целый месяц на черством хлебе и воде ради того, чтобы несчастная женщина легкого поведения, страдавшая от туберкулеза легких, могла со всеми удобствами умереть в дорогостоящей больнице.

Удивительно, но тот же самый человек написал трактат "De facinore humano" [55], в котором абсолютно искренне доказывал извечную и беспредельную испорченность рода человеческого.

Как ни странно, профессору Хувелиусу удалось написать одну из самых циничных книг в истории человечества (но сравнению с ним Гоббс [56]просто проповедовал розовый сентиментализм), и, нужно сказать, при этом он руководствовался самыми высокими побуждениями. Профессор утверждал, что большинство человеческих страданий, несчастий и скорбей происходят из ошибочного представления о том, будто человеческое сердце от природы и в основе своей предрасположено к добру и кротости, если не сказать к праведности. "Убийцы, воры, душегубы, насильники и целые сонмы прочих учинителей мерзости, — пишет он в одном месте, — рождаются из фальшивых притязаний и глупой веры в прирожденную человеческую добродетель. Разумеется, содержащийся в клетке лев есть свирепое животное, но что произойдет, если объявить его ягненком и настежь распахнуть дверцу? Кто будет в ответе за гибель мужчин, женщин и детей, которых он, несомненно, растерзает, как не те, кто выпустил его из клетки?" Далее Хувелиус доказывает, что короли и прочие правители народов могли бы в значительной мере сократить размеры человеческих несчастий, если бы опирались на доктрину о врожденной испорченности рода человеческого. "Война, — заявляет он, — являющаяся сама по себе худшим из зол, будет существовать всегда. Но мудрый правитель скорее пожелает вести кратковременную войну, нежели долгую, предпочтя длительному злу недолгое. Но он сделает это не из идущего от сердца великодушия по отношению к врагу, а всего лишь из желания победить легко, без великих людских потерь или утраты сокровищ, ибо понимает, что коль свершит этот подвиг, народ полюбит его, и корона его останется непоколебленной. А потому он предпочтет вести короткие победоносные войны, чтобы поберечь не только собственный народ, но и вражеский, ибо в кратковременной войне потери с обеих сторон меньше, чем в длительной. И таким образом из зла родится добро".