Она взглянула в сторону Юлиана. Она не вспыхнула бы так внезапно, если бы в первый момент не узнала привлекательного молодого офицера с «Аларии» в оборванном слуге вождя вольфангов, ибо он был тогда в коридоре возле люка. Она отлично его узнала даже в лохмотьях и заволновалась. Ее реакция, несомненно, была замечена, но еще сильнее смущала открытость, с которой этот оборванец смотрел на нее — пристально, с легкой улыбкой, которую он даже не пытался скрыть. Покраснев еще сильнее, она вспомнила, что этот человек видел ее у ног вождя, тогда еще простого гладиатора в доспехах ортунгов.

В шатре поднялся шепот. Позвякивая цепями, рабыни смотрели на Ге-руну. Когда-то она тоже была такой же беспомощной в руках мужчины, какими были сейчас они.

Однако Геруна оставалась свободной. Она не удостоила рабынь ни единым взглядом.

«Она действительно прекрасна», — думал Юлиан. Геруна отвернулась.

— Подойди, благородная и возлюбленная сестра, — приказал Ортог.

Многие варвары, как и жители цивилизованных планет, их политические и иные организации, предпочитали относиться к женщинам в известной манере — манере, которая была совершенно неуместна по отношению к аристократкам со всей деликатностью и сложностью их натуры и глубиной чувств.

Ортог указал место рядом с собой, где должна была встать его сестра. Подобрав длинные юбки, Геруна начала пробираться к помосту. Откуда-то справа, из толпы мужчин, донесся ехидный смешок, но Ортог сердито вскинул голову, и смех прекратился. Услышав этот смех, Геруна на мгновение замерла, но затем вновь продолжила свой путь.

Она взошла на помост и встала рядом с Ортогом.

— Я нездорова, господин, прошу меня простить, — сказала она.

— Принесите принцессе стул, — приказал Ортог, и тут же им подали стул, на который неохотно опустилась принцесса.

В шатре наступила тишина.

— Итак, начнем суд, — объявил Ортог.

Вперед выступил писец с тремя покрытыми воском дощечками. В их верхних углах имелись отверстия, через которые протягивали тесьму, связывая дощечки вместе. На таких дощечках за неимением бумаги можно было рисовать письмена и стирать их, а потом опытной рукой окончательный вариант переписывали на пергамент и относили на подпись Ортогу.

— Цель нашего суда — рассеять непристойные слухи, недопустимые для дома Ортога, — объявил писец.

Присутствующие рассмеялись. Несомненно, среди них были невольные свидетели унижения принцессы Геруны.

— Или выяснить их достоверность, — добавил Ортог, и в толпе присутствующих пронесся ропот.

Геруна казалась изумленной.

— Говорят, — продолжал писец, — что на четвертый день предпоследнего кодунга принцесса Геруна публично обнажилась на корабле «Алария» — так же бесстыдно, как презренная рабыня.

— Это ложь! — воскликнула Геруна, вскакивая на ноги.

Одна из белокурых рабынь насмешливо взглянула на нее, не убирая, однако, рук со своих раздвинутых бедер.

На большинстве планет рабынь ставили на колени, приказывая держать бедра раздвинутыми — поза была действительно красивой, к тому же она напоминала рабыням о том, кто они такие. Кроме того, она усиливала чувство беспомощности и физиологического возбуждения у женщин. Некоторым рабыням такая поза помогала преодолеть фригидность.

— Нет, — возразил Отто, руки которого по-прежнему были скрещены на груди. — Это правда.

— Геруна, благородная принцесса, узнаешь ли ты этого человека? — спросил писец, указывая на Отто.

— Нет! — закричала она.

— Странно, принцесса, — удивился Отто, — а вот я хорошо тебя помню.

— Глупец, — крикнула она, — ты не понимаешь, в какой опасности оказался!

— Хочешь, я расскажу тебе, какое у нее тело? — спросил Отто у Ортога.

— Зверь! — взвизгнула принцесса.

— Это не обязательно, — отказался Ортог.

— Позвольте мне уйти, господин, — взмолилась Геруна.

— Нет.

— У меня ужасно болит голова!

— Сядь, женщина, — приказал Ортог. Белокурые рабыни захихикали.

— Наказать их, — велел Ортог, и удары плети посыпались на бывших гражданок Империи. Рабыни завизжали. Мужчины в шатре грубо захохотали.

— Хватит, — сказал Ортог, даже не взглянув в сторону рабынь. Плеть прекратила работу.

Плачущие, дрожащие, перепуганные рабыни простерлись на земляном полу, прикрывая головы, стараясь сжаться в своих цепях.

Всесильные господа расхохотались еще громче. Юлиан испытал смущение за женщин. Вероятно, теперь они лучше поймут, что они только рабыни.

Геруна села на место. Ее лицо выражало гнев и беспокойство.

Она злилась на рабынь, которые смеялись над ее унижениями, над ней, будто она была всего лишь женщиной, поставленной на место сильными мужчинами — то есть женщиной, ничем не отличающейся от них. Но еще больше ее разозлила выходка брата, по милости которого ей пришлось вернуться на место и остаться в шатре. Значит, теперь ей придется, вопреки своему желанию, дослушать суд до конца. Она вдруг встревожилась, ибо ей показалось, что весь суд задуман против нее и что вождь воль-фангов, несмотря на то, что он явно в здравом уме, будет настаивать на своих словах. Оказалось, что ее собственного слова недостаточно, и, что самое удивительное, этот вольфанг признал свою роль в событиях четвертого дня недавнего кодунга. Она могла быть принцессой, но после всего сказанного и сделанного оставалась только женщиной. Подобно другим свободным женщинам и рабыням, она всецело зависела от милости мужчин. Эта мысль проявилась в голове Геруны яснее, чем когда-либо в прошлом, за исключением тех событий на «Аларии», которые потрясли и ужаснули ее до глубины души. Она только теперь осознала, что до сих пор не могла себе представить, кто она такая и чем может обернуться для нее подобный случай. Казалось, ее подхватило и вовлекло в какое-то мощное, тайное политическое течение.

— Принцесса отрицает предъявленные ей обвинения, — сказал писец.

— Да, — решительно подтвердила Геруна.

В шатре послышался смех. Рабыни не осмелились приподнять головы.

— Правда ли, что стоящий перед нами человек подверг принцессу насилию? — продолжал писец.

— Никакого насилия не было. Все они лгут, это просто россказни, — возразила принцесса.

— Да, это сделал я, — ответил Отто.

При таком ответе толпа удовлетворенно зашумела. Рабыни приподняли головы и с трепетом взглянули на Отто, который осмелился поступить с принцессой так, как будто она была простой рабыней.

— Следует выяснить два вопроса, — провозгласил писец. — Во-первых, мы должны быть уверены, что насилие действительно произошло, а во-вторых — убедиться в том, что человек, смело приписывающий себе такой поступок, действительно имеет на это право.

— Кто из вас, — обратился Ортог к толпе, — хочет быть свидетелем?

— Как видите, таких свидетелей здесь нет, господин, — после минутного молчания толпы торопливо сказала Геруна.

— Насколько я понимаю, господин, — отважился один из воинов, — мы можем говорить открыто и свободно?

— Таков обычай судилищ у дризриаков и ортунгов, — ответил Ортог. — Так вообще принято у алеманнов.

— Сотни человек были свидетелями шествия той, кого они приняли за пленницу или рабыню, — сказал высокий воин в длинном плаще, с золотым браслетом на левом предплечье.

— Это была не я! — закричала принцесса. — Это был кто угодно, но не я!

— У шатра ждут семьдесят простолюдинов, — продолжал воин, — которые готовы прояснить дело, каким бы запутанным оно ни было. Мы привели сюда отряд, обнаруживший неизвестную женщину в коридоре «Аларии», которая тогда решительно и упорно утверждала то, что она принцесса Геруна.

— Не верьте этому, брат, — взмолилась Геруна.

— Приведите сюда людей, которые обнаружили женщину, называющую себя принцессой, — приказал Ортог.

— Прошу вас, не надо! — протестовала Геруна.

В шатер ввели нескольких человек, среди которых были и те, что обнаружили неизвестную женщину.

— Подними голову, — приказал Ортог сестре.