— Не спрашивай ее ни о чем.

Только тут Аннемари наконец заметила ее.

— Привет, Джулия, — сказала она и улыбнулась.

Джулия улыбнулась в ответ:

— Привет! — Она повернулась ко мне. — Как там твоя детская площадка, Миранда? Ну, для Главной улицы?

Она хочет поговорить о Главной улице? Сейчас?

Джулия настойчиво смотрела мне в глаза:

— Я слышала, твой проект утвердили. Молодец, поздравляю!

Поздравляю?!

— Мм… спасибо…

— А качели там у тебя будут? Из чего ты их собираешься делать?

До меня начало доходить, что Джулия пытается мне что-то показать. Что она хочет научить меня, как помочь Аннемари.

— Я думала про скрепки, — сказала я Джулии. — Цепи для качелей сделаю из скрепок, а сиденья из резины вырежу.

Джулия заинтересованно кивала.

— Отлично придумано! — сказала она. Еще чуть-чуть, и я бы поверила, что мы с ней добрые друзья и этот разговор происходит взаправду. — А еще что?

— В каком смысле?

Джулия нахмурилась; видимо, я слишком медленно соображала.

— Ну, на детской площадке! Что еще там у тебя будет?

— A-а. Ну… доска, на которой качаются вверх-вниз. Точно, доска.

Тут Аннемари заговорила:

— Доску можно сделать из пробкового дерева — оно хорошо режется, как по маслу. Кажется, у моего папы даже есть кусочек.

— Правда? — сказала я. — Класс! Мы ее выкрасим в оранжевый цвет, будет как в парке Риверсайд.

— Точно! — подхватила Аннемари. — Можем начать у меня дома — да хоть сегодня, если хочешь. — Она глянула на Джулию. — Пойдешь с нами? Делать Мирандину доску?

— Спешить некуда, — торопливо сказала я, не дав Джулии ответить. — Мне ведь только что утвердили проект. Можно и на следующей неделе начать. И кстати, Аннемари, ты же сегодня идешь ко мне в гости, не забыла?

Я почувствовала, как Джулия отодвигается в сторону.

— Пока, народ! — сказала она и встала со скамьи.

— Пока, — ответила я.

Аннемари подняла на нее глаза:

— Пока, Джулия.

Через несколько минут вдруг включилась система громкой связи. Аннемари вызывали в медицинский кабинет.

Она пожала плечами, улыбнулась и пошла к выходу со словами:

— Сейчас вернусь.

Но она не вернулась.

Джулия ждала меня перед входом в класс, уперев руки в боки:

— Идиотка. Господи, какая ж ты идиотка. Ты хоть понимаешь это?

— Я?! Я — идиотка?

— Ты ее затащила на эту дебильную работу, и она там жрала весь этот хлеб и прочую дрянь, которую ей нельзя. Нельзя, понимаешь? Вот идиотка.

— Я ее никуда не затаскивала! Я вообще не понимаю, про что ты говоришь!

— Про ее эпилепсию я говорю, идиотка ты! Нет, ну как можно быть такой идиоткой! У нее же особая диета, очень строгая. Папа за ней следит, готовит ей специальную еду. Ей ни хлеба нельзя, ни газировки, ничего!

— Нельзя?

— Вот именно, идиотка! Нельзя. И между прочим, давно хотела спросить: что я тебе сделала?

— Что-что?

— Что. Я. Тебе. Сделала.

— Ничего ты мне не сделала. Разве что назвала идиоткой шесть раз подряд. И стреляла резинкой мне в голову, а так — ничего.

Она с досадой махнула рукой, как будто я упомянула какой-то пустяк, недостойный внимания.

— Да не сейчас, раньше! Ты же всегда меня ненавидела. Класса, наверное, с третьего волком смотришь. Или будешь притворяться, что нет?

Я уставилась на нее. В животе у меня всколыхнулась какая-то волна и поползла к лицу, и я почувствовала, что, когда она доползет, я стану ярко-красной и в ушах у меня раздастся шум океана — так бывает, когда меня застают врасплох. Я либо реву, либо становлюсь вся красная и слышу шум океана. Одно другого не лучше.

— Я не знаю, о чем ты говоришь, — сказала я.

— А я не знаю, как объяснить. Просто человек чувствует, когда его ненавидят. Я, по крайней мере, чувствую! — Она взмахнула рукой, и ее крошечные серебряные часики слетели с запястья и со звоном ударились об пол. Это был очень убедительный звон. Звон, который не оставлял никаких надежд.

Ее драгоценные часики. Сейчас мне стыдно об этом вспоминать, но этот звук, эхом отразившийся от каменных плиток, наполнил меня радостью. Я прикусила нижнюю губу, чтобы не улыбнуться.

Джулия наклонилась и подняла часы. Я думала, она начнет ахать и охать, но она только перевернула их на ладони и стала разглядывать. По стеклу разбежалась паутинка мелких трещин.

— Прекрасно. — Джулия глубоко вдохнула, надула щеки и медленно выдохнула. — Денек удался.

И она ушла.

По пути домой я плелась за Сэлом, отставая от него на полквартала. Я уже знала, что догонять его бессмысленно — все равно он будет идти молча, не сводя глаз со своих кроссовок. Поэтому я просто смотрела, как он трусит по тротуару и его голова в синей вязаной шапке слегка покачивается из стороны в сторону — она у него всегда так покачивается при ходьбе. Шапку он натянул по самые брови — наверное, думает, что это круто.

И тут из помятой железной двери рядом с гаражом вышел Маркус, в этой своей армейской куртке, и двинулся навстречу Сэлу.

Даже с расстояния в полквартала было видно, как Сэл съежился и замедлил шаг. Я знала, что он быстро-быстро перебирает в голове пути к отступлению. Наверное, сейчас притворится, что внезапно надумал перейти на другую сторону — как будто вспомнил, что ему надо что-то купить в магазинчике Белл. Но поздно: Маркус уже почти поравнялся с ним.

Я могла бы окликнуть Сэла. Запросто могла бы. Для него это был бы повод развернуться и пойти прочь от Маркуса. А Маркус — возможно, Маркус остановился бы и перекинулся бы со мной парой слов, и Сэл бы увидел, что все в порядке, и перестал бы его бояться еще тогда. Я много думала об этом, потому что теперь-то я понимаю, что после этого все пошло бы совсем по-другому.

Но я не окликнула Сэла. Я просто шла и смотрела, что будет дальше. А дальше было вот что. Сэл присел на корточки и сделал вид, будто зашнуровывает ботинок. Это означало «видишь, я не могу ни драться, ни бежать, я молю тебя о пощаде». К тому же, если бы Маркус его все же ударил, эта поза позволяла защитить важные части тела. Я продолжала идти, Сэл сидел скрючившись на тротуаре, и Маркус прошел мимо, даже не заметив его. А потом он точно так же прошел мимо меня.

— Ты представляешь? — сказала Аннемари, когда я позвонила ей в тот вечер — убедиться, что с ней все в порядке. — Кто-то оставил розу на коврике у нас перед дверью.

— Тебе?

— Не знаю… может быть.

Ну конечно ей. Кому же еще?

— А еще что-нибудь там было? Записка, например?

— He-а. Только роза, и все. — От волнения голос у нее был необычайно тонкий. — Странно, да? Что, если…

— Слушай, можно тебя спросить? Тебе правда нельзя есть хлеб?

Аннемари молчала.

— Это не очень важно, просто Джулия сказала…

— Нет, — перебила Аннемари. — Вообще-то это важно. Я должна была сразу тебе сказать. У меня эпилепсия..

— А-а.

— …и мне правда нельзя хлеб, и нельзя ничего такого, в чем есть крахмал. Мой папа где-то вычитал эту диету. Она кажется бредовой, но действует, и я хорошо себя чувствую. Никто даже не знает, что я больна, потому что у меня уже много лет не было приступов.

— А сегодня? Это был приступ?

— Ага. Потому что я не соблюдала диету. Знаешь, как здорово было работать с вами у Джимми. Ешь все что хочешь, и никто на тебя не косится и не читает моралей.

Так уж и никто, подумала я. А Джулия?

— Но ты и сейчас можешь работать у Джимми, — сказала я. — Просто не ешь всю эту вредную дрянь, и все.