Дочитав это послание, Андрей долго не мог успокоиться. Он уже представил себе, как дебелые парни из ОГПУ заталкивают отца в «воронок», как его ставят к стенке или, в лучшем случае, ссылают туда, где Макар телят не пас, как его, Андрея, прорабатывают на партийном собрании редакции за то, что притупил большевистскую бдительность и не разглядел в собственном отце классового врага, а затем в райкоме отбирают у него партбилет и с треском вышвыривают из «Правды» притаившегося троцкиста и двурушника, а Ларису мучают на допросах и вменяют ей в вину то, что она вовремя не сообщила о настроениях своего мужа. Он мучительно искал выход из создавшейся ситуации, но абсолютно безуспешно.
Андрей тихо позвал Ларису. Она медленно раскрыла глаза, непонимающе глядя на него.
— Ты уже не спишь?
— Я всю ночь не сплю,— едва ли не грубо отрезал Андрей,— С таким правдолюбцем нам обеспечена гильотина.
— Ты о письме? Дай почитать.
— Не советую. Впрочем, как хочешь
Лариса взяла с тумбочки письмо и быстро пробежала его.
— Твой отец мыслит разумно.— И, видя, что Андрея бьет нервная дрожь, спросила: — Андрюша, скажи, разве мы за то воевали на фронте, чтобы сейчас жить в таком ужасном страхе?
Он посмотрел на нее дикими глазами, как на юродивую.
— Пойми! — закричал он, забыв, что в доме они не одни.— Существует большая политика! И совать туда свой нос…
— Перестань! — оборвала его Лариса.— Иначе мы поссоримся. И не травмируй отца. Сделай хотя бы вид, что ты успокоился. Сейчас уже ничего нельзя изменить. Письмо-то уже в Кремле. Будем надеяться, что верные оруженосцы не захотят огорчать своего повелителя. Ты же знаешь: кто приносит дурную весть — лишается головы. Думаю, что они радуют своего вождя только хвалебными письмами,— Она строго посмотрела на него и добавила: — Пощади отца.
Андрей глубоко вздохнул. Спокойствие не приходило. Сейчас никто не сумел бы вернуть ему душевное равновесие.
Едва они оделись, как в дверь постучал Тимофей Евлампиевич.
— Подъем! — Это восклицание было схоже с петушиным криком.— Уже светает. А ты что это такой хмурый? — спросил он Андрея.— Не выспался? Или расстроился, прочитав письмо?
— Ни то ни другое,— слукавил Андрей, помня, что есть ложь во спасение.— Видимо, вчера слегка перебрал. Всю ночь голова трещала.
— Как может болеть голова от такого божественного напитка? — изумился отец,— У меня она такая свежая, что хочется говорить стихами. А как вы, милая синьора?
— Готова говорить стихами вместе с вами!
После завтрака Тимофей Евлампиевич велел им надеть полушубки и валенки, вооружился топором, и они отправились в лес выбирать елку. Собственно, Тимофей Евлампиевич приглядел ее еще с осени и теперь уверенно вел их к цели, по пояс проваливаясь в снегу.
Лес простирался по склону, обращенному к реке, и был совсем поблизости от дома. Могучие разлапистые старые ели, пригнувшиеся под тяжестью ослепительно белого снега, стройные березы, стволы которых, казалось, излучали свет, подлесок, почти с макушками ушедший под снег,— все это в розоватом сиянии морозного утра походило на сказочное Берендеево царство.
— Господи, хорошо-то как! — запрокидывая голову к высокому, синему, без единого облачка небу, воскликнула Лариса.
Даже Андрей здесь, в лесу, почти избавился от того гнетущего состояния, в котором он пребывал всю ночь. Он глубоко дышал морозным воздухом и не мог надышаться.
— А вот и моя знакомая! — Тимофей Евлампиевич топорищем показал на ель.— Ты, красавица, как раз нам и нужна.
Ель и впрямь была красавицей. Она поражала юной стройностью, в ней было столько гармонии, удивительной цельности, что нельзя было на нее не заглядеться. Тимофей Евлампиевич постучал топором по стволу; снежное облако обрушилось с нее, и упруго расправились ярко-зеленые ветви, такие молодые и свежие, словно она, эта елочка, родилась прямо на глазах. Андрей разгреб валенками снег вокруг елки. Тимофей Евлампиевич занес над ней топор.
— Не надо! — вдруг отчаянно вскрикнула Лариса.— Не губите!
Она просила так, будто Тимофей Евлампиевич занес топор не над елью, а над человеком. Он растерянно посмотрел на нее.
— Тимофей Евлампиевич, миленький, не губите ее! У меня идея! Давайте нарядим эту красавицу и здесь встретим Новый год!
Тимофей Евлампиевич хлопнул себя ладонью по лбу:
— Господи, а мне, старому идиоту, не пришло в голову! Спасибо тебе, дочка!
Сразу после обеда они отправились наряжать елку. Тимофей Евлампиевич разыскал в кладовке игрушки — плюшевого зайчишку с оторванным ухом, куклу без одной ноги, медвежонка с плутоватыми глазами. Лариса привязала к конфетам ниточки, Андрей обернул грецкие орехи в золотые и серебряные фантики. Все это развесили на елке, и она вдруг стала праздничной и веселой среди сумрачных, укрытых снегом подруг.
— Однако ночью тут будет темно,— заметил Андрей.
— Здесь, к твоему сведению, будет светло как днем,— воскликнул отец.— Небо чистое, ветра нет, луна заменит нам люстру. А на всякий случай повесим на сучок вот этой березы «летучую мышь».
Лариса, как девчонка, запрыгала от восторга.
За полчаса до полуночи с двумя бутылками шампанского они вернулись к елке. Было очень тихо, таинственно, лишь из деревни доносился собачий брех. От крепкого морозца в лесу что-то поскрипывало, повизгивало.
— Самые точные часы у меня! — объявил Тимофей Евлампиевич.— Это же настоящий «Мозер»! — Он достал из внутреннего кармана небольшие круглые часы, матово блеснувшие перламутровой крышкой.— Я их сверял по радио!
Стоя у елки, они притихли, словно в ожидании чуда.
— Слушайте, друзья мои, бьют кремлевские куранты! — тоном кудесника возвестил Тимофей Евлампиевич. Он проворно освободил пробку шампанского, она гулко выстрелила. Быстро наполнил протянутые к нему бокалы.— Раз, два, три… Слушайте, слушайте! Семь, восемь, девять…— Он пристально смотрел на циферблат.— Десять, одиннадцать… Двенадцать! С Новым годом! — закричал он на весь лес, как мальчишка.
— С новым счастьем! — добавила Лариса.
— И чтобы все напасти нас миновали,— со значением произнес Андрей.
Так они и встретили здесь, в лесу, на окраине Старой Рузы, новый, 1930 год…
Через два дня Андрей и Лариса собрались возвращаться в Москву.
— Как пролетаю время! — сокрушалась Лариса.— Так бы всю жизнь и прожила здесь.
— А ты почаще вытаскивай этого шалопая из каменных джунглей,— сказал Тимофей Евлампиевич.— Буду рад видеть вас в любое время дня и ночи. Растеребили вы мою душу,— печально добавил он.
Собравшись, они по заведенному у русских людей обычаю присели на дорожку. И тут в дверь громко и настойчиво постучали. Тимофей Евлампиевич пошел открывать.
— Наверное, мои дружки,— бросил он на ходу.
Однако вернулся он с двумя рослыми мужчинами в коротких и добротных белых полушубках, обутых в бурки. Они стремительным цепким взглядом окинули Ларису и Андрея, стеллажи с книгами, как бы запечатлевая их навсегда.
— Товарищ Грач? Тимофей Евлампиевич? — осведомился один из них, брюнет с черными усиками и смуглыми щеками, которые не взял даже мороз.
— Я — Тимофей Евлампиевич. С кем имею честь?
Тот, кто спрашивал, выпростал из кармана какой-то документ и протянул ему.
— Понятно,— сказал Тимофей Евлампиевич.— Остается лишь выяснить, зачем я понадобился ОГПУ.
— Отвечать на вопросы предстоит вам,— непререкаемым тоном отрезал чекист.— А сейчас попрошу одеться. Поедете с нами.
— Куда? — не выдержал Андрей.
— А вас это и вовсе не касается,— оборвал его тот. Он не спускал с Ларисы восхищенных глаз.
— Мы тоже поедем,— настойчиво заявила Лариса.— Мы не отпустим его одного.
— Пустой номер,— широко улыбнулся чекист, и усики его нервно дернулись.— Прошу не волноваться. Мы везем его не в тюрьму и тем более не на эшафот.
— А куда? Мы должны знать! — не отступала Лариса.
Чекист загадочно ухмыльнулся и, подойдя вплотную к Ларисе, негромко сказал: