— Для моей цыганки… испанки… а может, итальянки — все яства скатерти-самобранки,— в рифму возвестил Андрей.

Он начал открывать шампанское. Пробка вырвалась из его рук и угодила в потолок, едва не задев хрустальную люстру.

— За встречу! — Андрей поднял бокал.— За то, чтобы никогда не расставаться!

От шампанского, от сверкания хрусталя, от тихой музыки у Ларисы закружилась голова. А может, это сказалась бессонная ночь в поезде… Лариса побледнела, примолкла, в зеленых ее глазах засветилась легкая печаль.

— Расскажи о себе,— тихо попросил Андрей.— Как ты жила? Что было с тобой в эти десять лет?

Лариса грустно смотрела на него и молчала.

— Если хочешь, я расскажу о себе,— предложил он.

— Не надо,— спокойно ответила она.

— Но мы же, надеюсь, узнаем друг о друге все?

— Нет, наверное. Человек всегда полон тайн и загадок. И в каждой душе есть что-то такое, чего не хочется открывать даже родной матери. Даже самой себе. Да и зачем нам узнавать о нашем прошлом вот таким образом? Как на вечере вопросов и ответов. Или на перекрестном допросе. Будем жить. И все узнаем. Вот сейчас я вспомнила, как поезд медленно подходит к платформе, я прилипла носом к окну и сразу же увидела тебя. Ты был весь занесен снегом. Это было совсем недавно — и уже стало прошлым. Вот я сказала слово, и жизнь укоротилась на несколько секунд. И слово мое, только что сказанное, в тот же миг уходит в прошлое. Тебе не кажется это трагедией человеческой жизни?

— Да, это, к сожалению, так. Но что можно изменить? Человек и могуч и бессилен. А ты не пожалела меня, когда увидела там, на платформе,— бедного влюбленного, занесенного снегом?

— Еще бы! Мне тебя до сих пор жалко. Я даже всплакнула.

— Что слезы женщины? Вода! — попробовал пошутить Андрей.

— Ты думаешь, Пушкин говорил это всерьез? Кровь людская — не водица.

— Любимая,— прошептал Андрей, пересел к ней поближе и поцеловал ее глаза.

— Я ослепну от твоих поцелуев!

— Хочешь, потанцуем?

Они танцевали до тех пор, пока оркестр не сделал перерыв. Музыканты пошли подкрепиться в буфет и перекурить. И тут кто-то по-свойски тронул Андрея за плечо. Он быстро обернулся и увидел прямо перед собой веселое смуглое лицо Миши Кольцова. Очки без оправы на прямом, с приметной горбинкой носу, шикарный заграничный пиджак, умопомрачительно яркий галстук и шикарные модные брюки.

— Привет, старик! — Кольцов стремительным цепким взглядом, словно вспышкой магния, охватил Ларису с головы до ног.— Рад с вами познакомиться. Вы когда-нибудь слышали такое великолепное и крайне редкое имя — Михаил?

— Первый раз в жизни,— приняла она его шутку, а про себя подумала: «Ну вот, еще один Михаил»,— А я — Лариса. Первая в мире женщина, которую нарекли этим странным именем.

— Неплохой диалог. Таким можно начинать повесть. Или даже роман.

— Сатирический,— усмехнулась Лариса.— Вот только Бог таланта не дал.

— Скромничаете? — Кольцов не прочь был поговорить ни о чем,— Это весьма похвально. Сейчас у нас скромность ценится выше, чем золото. Но каков этот фрукт! — кивнул он на Андрея.— В глазах всего общества выглядел этаким стойким женоненавистником, и надо же! Ну приспособленец, ну перевертыш, ну хамелеон! Вот уж не думал, не гадал увидеть тебя с прекрасной незнакомкой!

— Прошу любить и жаловать,— опережая вопросы Кольцова, поспешил сказать Андрей.— Моя жена Лариса.

— Жена? — Кольцов сделал трагическое лицо, выражая крайнее, невероятное изумление.— Но еще позавчера мы выпивали с тобой как с законченным холостяком! Вот это, батенька, конспирация! Это достойно поэмы. Нет, нет, для поэмы ты еще не созрел. А вот в фельетончик я бы тебя непременненько втиснул!

Они были одногодки, дружили и потому позволяли в общении между собой всяческие словесные вольности. Они часто встречались в редакции «Правды». Порой на газетной полосе хлесткий фельетон Кольцова соседствовал с очерком Андрея Грача.

— Надеюсь, ты уже нанял охрану и частного детектива? Нет? Тогда не обижайся, я все равно ее у тебя уведу. Тебе на роду написано быть вечным холостяком. Нет. Вы посмотрите на этого отъявленного собственника! За какие такие заслуги ты получил право владеть этим произведением искусства?

— Насчет того, чтобы увести, так тебе, Мишенька, слабо,— засмеялся Андрей.— Да, на охрану у меня нет хрустящих бумажек. Зато еще с Гражданской сохранился наган. К тому же именной.

— А вот это уже совсем паршиво. Не для нагана, разумеется, а для тебя. Только круглые идиоты стреляют из именных револьверов. Ты же очень облегчишь работу следователя по особо важным делам. И ничего не выиграешь, а совершишь сразу два ужаснейших преступления. Ларисе придется, как декабристке, тащиться через всю Сибирь на санях, чтобы навестить тебя в долгосрочной, может, пожизненной ссылке. Если, конечно, тебя сразу не поволокут на гильотину.

— А где они возьмут Гревскую площадь? — парировал Андрей.

— А они четвертуют тебя и на Красной. Благо, Лобное место, к счастью для тебя, сохранилось. И это было бы в высшей степени справедливо. Но я еще не сказал о втором твоем преступлении, оно еще более ужасно. Ты же оставишь все человечество страдать и бесноваться без великого фельетониста Михаила Кольцова!

И они весело рассмеялись.

— Раздели с нами торжество,— попросил Кольцова Андрей.— Представляешь себе встречу почти через одиннадцать лет?

— Простите за вольнодумство, но все же я не очень верю, что вам будет так уж приятно находиться в обществе столь колючего и даже ядовитого человека, как я. Что поделаешь, неизбежная издержка профессии. А она, как вы знаете, относится ко второй древнейшей, слава Всевышнему, что не к первой.

Все это он, не умолкая ни на секунду, произносил уже по пути к столику.

Они выпили и посидели молча.

— Ох, ребята,— вдруг озабоченно сказал Кольцов.— Заглядевшись на Ларису, я едва не запамятовал, что приглашен на торжественный прием. И, положа руку на сердце, готов от него отказаться, чтобы до рассвета оставаться с вами. Хотя бы до первых петухов. Но, друзья мои, прием такой, что если на него даже слегка запоздать, этого тебе никогда не забудут.

— Прием по случаю юбилея товарища Сталина? — серьезным тоном поинтересовался Андрей.

— Попал в точку. А иначе какой бы из тебя был, к черту, газетчик?

Ларисе очень захотелось, чтобы этот весельчак подольше побыл с ними.

— Это вы составили крокодильскую анкету? — неожиданно спросила она.

— С этого мгновения, Андрюшка, я окончательно одобряю твой выбор. Женщина, которая читает и, смею надеяться, любит, нет, просто-таки обожает мой «Крокодил»,— это, поверь мне, не просто женщина!

Лариса в ответ на фейерверк похвал и восторгов сказала нарочито буднично:

— Читала «Крокодил» в поезде. Просто от скуки.

— Вот те на! И удалось вашему зубастому спутнику развеять дорожную скуку?

— Да. Анкету могу процитировать. На вопрос о возрасте — ответ: «Семь с хвостиком». Верно? Вопрос: «Происхождение?» Ответ: «Пролетарское». Как это великолепно: не просто крокодил, но пролетарский крокодил,— попутно комментировала она анкету,— Род занятий: «Борьба с бюрократизмом, вредительством, головотяпством, бесхозяйственностью, глупостью, предрассудками и всеми врагами пролетариата и революции». А вот интересно: хоть разочек поднимет этот пролетарский крокодил на свои острые вилы… ну, скажем, не буду брать очень высоко, хотя бы какого-нибудь головотяпа-наркома?

— Но наркомов при отборе просеивают через такое сито, что среди них просто не может быть головотяпов! — принял ее шутливый тон Кольцов.

— А вредителей? — лукаво допрашивала его Лариса.— Или хотя бы врагов пролетариата и революции?

— Лариса…— негромко сказал Андрей.

— Ладно,— махнула рукой Лариса.— Продолжу анкету. То, что удержалось в памяти. Там был и такой вопрос: «Кто вас может рекомендовать?» Ответ: «Рабочий класс СССР». А куда же он дел остальных? Ну, крестьянина, например. Который его, кажется, кормит. Или интеллигента. Вот он-то уж наверняка попадет в разряд «врагов пролетариата и революции».