— Вот видите, товарищ Грач. Товарищ Сталин — вовсе не Бог, не царь и ни герой, как думают некоторые. Когда дело касается безопасности государства, товарищ Сталин бессилен оправдать тех, кто на эту безопасность покушается прямо или косвенно. Тут мы уже не щадим никого — даже членов Политбюро. Если их жены будут в чем-то заподозрены — они не минуют такой же участи. Закон превыше всего. И не отчаивайтесь. Главное, что ваша сноха не будет расстреляна, а перековка в ссылке пойдет ей на пользу. Глядишь, и в Москву вернется совсем другим человеком — не подпевалой Троцкого и не ублажительницей бабника Тухачевского, а человеком, беспредельно преданным делу нашей партии, делу социализма.

Тимофей Евлампиевич обреченно молчал: все его надежды в одночасье рухнули, жаловаться было уже некому, умолять о пощаде было уже некого, оставалось положиться на волю Всевышнего. И хотя Сталин заверил его, что Ларису не расстреляют, кто знает, может, это лишь хитрая уловка, не более того? Он думал сейчас о Сталине как о своем личном противнике, которому нет и не будет прощения. И ему снова захотелось, пока Сталин еще не выпроводил его из своего кабинета, высказать ему все, что накипело на душе.

— Тухачевского вы загубили напрасно,— стремясь еще сильнее возбудить и разозлить Сталина, отчетливо и убежденно произнес Тимофей Евлампиевич.— Никакой он не предатель, не заговорщик и не изменник. Он — талантливый полководец, среди прочих наших военачальников, можно сказать, звезда первой величины. А что касается бабника, то, скажите, какой мужчина не бабник, если, разумеется, он не импотент? Я был потрясен сообщениями об аресте и расстреле Тухачевского. Суд жестокий, слишком скорый и неправый. Почему процесс не сделали открытым? Это же был не суд, а расправа. Вы же не объявляли в стране чрезвычайного положения, при котором можно расстреливать на месте преступления.

— Вы поете с чужого голоса,— спокойно отреагировал на его филиппику Сталин.— Военных заговорщиков мы обязаны судить по законам военного времени.

— Но что вы будете делать без таких полководцев? Гитлер спит и во сне видит, как бы ослабить Красную Армию. За то, что вы ее обезглавили, он будет вам рукоплескать.

— Кажется, вы слишком большое значение придаете тому, что скажет княгиня Марья Алексеевна? — прищурился Сталин.— Что же касается полководцев, то мы их выкуем в нашей большевистской кузнице, Тухачевский им и в подметки не будет годиться. Зато мы успешно и своевременно ликвидировали в нашей армии «пятую колонну». Вы, надеюсь, в курсе того, как Гитлер поступил с Ремом и его единомышленниками? Молодец фюрер, вот как надо расправляться с оппозиционерами, это впечатляющий пример.— Сталин замолк, будто хотел продлить чувство удовлетворения, возникшее у него при мысли о том, как действует Гитлер, когда надо убрать с дороги своих врагов.— Вы, товарищ Грач, кажется, не верите в заговор? — наконец нарушил он молчание.— Вот, ознакомьтесь.

Он раскрыл папку, лежавшую у него на столе, и протянул Тимофею Евлампиевичу несколько страничек с текстом, отпечатанным на машинке.

Тимофей Евлампиевич взял листки дрожащими пальцами, и со стороны могло показаться, что листки эти были живыми. Строчки прыгали у него перед глазами, но все же он принудил себя прочесть весь текст. Это было последнее слово на суде командарма Виталия Марковича Примакова:

«Я должен сказать последнюю правду о нашем заговоре. Ни в истории нашей революции, ни в истории других революций не было такого заговора, как наш, ни по целям, ни по составу, ни по тем средствам, которые заговор для себя выбрал. Из кого состоит заговор? Кого объединило фашистское знамя Троцкого? Оно объединяло все контрреволюционные элементы, все, что было контрреволюционного в Красной Армии, собралось в одно место, под одно знамя, под фашистское знамя Троцкого. Какие средства выбрал себе этот заговор? Все средства: измена, предательство, поражение своей страны, вредительство, шпионаж, террор. Для какой цели? Для восстановления капитализма. Путь один — ломать диктатуру пролетариата и заменять фашистской диктатурой. Какие же силы собрал заговор для того, чтобы выполнить этот план? Я назвал следствию более 70 человек заговорщиков, которых я завербовал сам или знал по ходу заговора…

Я составил себе суждение о социальном лице заговора, то есть из каких групп состоит наш заговор, руководство, центр заговора. Состав заговора — из людей, у которых нет глубоких корней в нашей советской стране потому, что у каждого из них есть своя вторая родина. У каждого из них персонально есть семья за границей. У Якира — родня в Бессарабии, у Путны и Уборевича — в Литве, Фельдман связан с Южной Америкой не меньше, чем с Одессой, Эйдман связан с Прибалтикой не меньше, чем с нашей страной…»

Читая эти невероятные признания, Тимофей Евлампиевич помимо своей воли перенесся в кабинет следователя, где до начала суда допрашивали Примакова. Было такое ощущение, что Примакова заставили силой выучить протокол допроса, а затем и свое последнее слово на суде: череда вопросов — череда ответов. В голове промелькнули слова Сталина, сказанные Ежову: «В ваших подвалах подследственные могут подписать показания даже о том, что они покушались на самого Иисуса Христа…»

— Ознакомились? — осведомился Сталин.— Имейте в виду, это не фальшивка, изготовленная в ведомстве товарища Ежова. Это — подлинные признания героя Гражданской войны, кавалера трех орденов Красного Знамени. И напрасно вы пытаетесь оправдать Тухачевского и его камарилью. Кроме всего прочего, Тухачевский — законченный карьерист. Он слишком легко променял кивер гвардейского офицера на буденовку. Примазался, втерся в доверие, а сам как был дворянчиком, так и остался. Армия, возглавляемая такими бонапартиками, запросто могла открыть ворота нашего государства иноземным захватчикам. Так что мы, вопреки вашему утверждению, не ослабили мощь Красной Армии, но, напротив, обезглавив ее фашистскую верхушку, укрепили эту мощь во много раз.

— Иосиф Виссарионович, я не могу поверить в добровольность признаний Примакова. Судебные процессы, которые сейчас идут у нас в стране один за другим, похожи на самый натуральный фарс. Они просто чудовищны по своей неправдоподобности. Этими варварскими спектаклями вы отвращаете от нашей страны даже тех, кто всегда относился к числу наших друзей.

— И снова вы впадаете в явное заблуждение, товарищ Грач. Я дам вам почитать одну любопытную книгу.— Сталин подошел к книжному шкафу и достал нужный ему томик.— Вот эта книга. Думаю, что она развеет все ваши предубеждения.

Тимофей Евлампиевич взглянул на обложку и прочитал имя автора; «Лион Фейхтвангер».

— Автор не относится к числу коммунистов и потому свободен от субъективизма. Вот вам хотя бы один фрагмент: «Объяснить эти процессы — Зиновьева и Радека — стремлением Сталина к господству и жаждой мести было бы просто нелепо. Иосиф Сталин, осуществивший, несмотря на сопротивление всего мира, такую грандиозную задачу, как экономическое строительство Советского Союза, марксист Сталин не станет, руководствуясь личными мотивами, как какой-то герой из классных сочинений гимназистов, вредить внешней политике своей страны и тем самым серьезному участку своей работы…» Ну как, товарищ Грач? — победоносно взглянул на Тимофея Евлампиевича Сталин, оторвавшись от книги.— Между прочим, товарищ Сталин господина Фейхтвангера за язык не тянул. О процессе Зиновьева и Каменева ему рассказывали очевидцы, что же касается процесса Пятакова — Радека, то на нем он присутствовал лично. И если прежде ему казалось, что истерические признания обвиняемых добываются какими-то таинственными путями, а процессы, как и вам, товарищ Грач, представлялись ему театральной инсценировкой, то теперь, под влиянием непосредственных впечатлений, его сомнения растворились, как соль в воде. Это дало ему право сделать вывод: если бы все это было вымышлено или подстроено, то он не знал бы, что в таком случае значит правда.