Запись от 20 октября 1987 года

Помню, как поразил меня доклад Хрущёва на ХХ съезде в той части, где оценивались военные таланты Сталина: «А надо сказать, что Сталин операции планировал по глобусу. Да, товарищи, возьмёт глобус и показывает на нём линию фронта».

Теперь я уже старый человек, и могу сказать: многие относились к Никите Сергеевичу со скепсисом. Пустопорожняя болтовня, а дел-то и нет. Помню анекдот тех времён: «Можно ли завернуть в газету слона? Можно, если в газете напечатана речь Хрущёва». В этом он похож на нашего сегодняшнего перестроечного лидера. Такая же пустота мысли.

Но чего у Хрущёва не отнять, врал он виртуозно. Например, в своих воспоминаниях писал: «У него (Сталина — М. Семёнов) появился какой-то физический, животный страх перед Гитлером. И он всё делал, чтобы ублажить Гитлера». Или в докладе на съезде: «Он долгое время фактически не руководил военными операциями и вообще не приступал к делам и вернулся к руководству только тогда, когда к нему пришли некоторые члены Политбюро и сказали, что нужно безотлагательно принимать такие-то меры для того, чтобы поправить положение дел на фронте».

Лично я не мог наблюдать И. В. Сталина в первые дни войны. Простой красноармеец, я вместе с моим другом В. Одиноковым в составе стрелковой части ожидал отправки на фронт. Но позже я всё-таки был военным корреспондентом, говорил со многими, кто встречался со Сталиным, сам его трижды видел. Собрал большую библиотеку воспоминаний, и знаю, что Сталин каждый день был на виду!

23 июня 1941 года, утром, он пытался связаться с командующим войсками Западного фронта Павловым. Затем — с выехавшими на фронт Шапошниковым, Куликом и Жуковым. На этот счёт существуют неоспоримые документы. В тот же день была создана Ставка Главного Командования во главе с наркомом обороны С. К. Тимошенко, а затем, я так полагаю, Иосиф Виссарионович отсыпался. Он, сильно больной тогда человек, провёл больше двух суток без сна. А с природой не поспоришь, спать надо.

24 июняИ. В. Сталин занялся отладкой информационного механизма: по его личной инициативе ЦК партии и правительство приняли совместное постановление «О создании и задачах Советского Информационного Бюро».

В тот же день им был создан Совет по эвакуации. Возглавили его совсем не авторитетные Н. М. Шверник и А. Н. Косыгин, но его распоряжения мгновенно выполняли даже самые авторитетные наркомы: все знали, что на самом деле работу этого Совета курирует сам Сталин.

В тот же день он вызвал наркома связи СССР И. Т. Пересыпкина, расспросил о состоянии связи с фронтами, республиканскими и областными центрами. Обсудили работу московского узла связи. В то время наркомат, телеграф и Центральная международная телефонная станция располагались в одном здании на улице Горького. При попадании в здание одной только вражеской бомбы можно было потерять телеграфную и телефонную связь сразу на многих направлениях. Об этом мне рассказывал сам Пересыпкин.

25 июняСталин и Шапошников подписали директиву Ставки «О формировании и задачах группы армий Резерва Главного Командования», со штабом в Брянске. Фактически Иосиф Виссарионович учёл не просматривавшуюся тогда даже военными спецами угрозу поворота гитлеровских войск с центрального направления на юг.

В тот же день — до того, как замкнулись немецкие клещи у Минска — приказал комфронта Павлову осуществить форсированный отход 3-й и 10-й армий.

В тот же день было утверждено постановление «Об организации института фронтовых и армейских начальников охраны войскового тыла», поручившее охрану тыла действующей Красной Армии войскам НКВД.

В тот же день состоялся примечательный разговор. Запись о нём оставил Я. Е. Чадаев, тогда — управляющий делами Совнаркома СССР. К сожалению, Яков Ермолаевич умер около двух лет назад, в декабре 1985-го. Вот что он писал:

«…Тимошенко спросил Сталина: отправлять ли на передовую позицию его сына Якова, который очень туда просится.

— Некоторые, — молвил Сталин, сдерживая гнев, — мягко говоря, чересчур ретивые работники всегда стремятся угодить начальству. Я не причисляю вас к таковым, но советую вам впредь никогда не ставить передо мной подобных вопросов…»

В ночь на 26 июня он писал Военному совету Юго-Западного фронта, что решено снять с поста начальника штаба фронта Баграмяна, как неспособного извлечь урок из разразившейся на этом фронте катастрофы, которую Сталин сравнил с поражением русской армии в начале войны 1914 года в Восточной Пруссии. Далее писал об ошибках Тимошенко и Хрущёва: «Если бы мы сообщили стране во всей полноте о той катастрофе, с потерей 18–20 дивизий, которую пережил фронт и продолжает ещё переживать, то я боюсь, что с Вами поступили бы очень круто…»

26 июня, когда немецкие танковые группы были уже в 20 км от Минска, Сталин отправил на Западный фронт Ворошилова и взялся за организацию обороны Москвы. Отозвал с Юго-Западного фронта Жукова. Сам Жуков писал об этом:

«26 июня на командный пункт Юго-Западного фронта в Тернополь мне позвонил Сталин и сказал: „На Западном фронте сложилась тяжёлая обстановка. Противник подошёл к Минску. Непонятно, что происходит с Павловым. Маршал Кулик неизвестно где. Маршал Шапошников заболел. Можете вы немедленно вылететь в Москву?“»

Поздно вечером Жуков прилетел в Москву и поехал в Кремль. По его словам, «Сталин был не в лучшем состоянии»:

«В кабинете И. В. Сталина стояли навытяжку нарком С. К. Тимошенко и мой первый заместитель генерал-лейтенант Н. Ф. Ватутин. Оба бледные, осунувшиеся, с покрасневшими от бессонницы глазами. И. В. Сталин был не в лучшем состоянии.

Поздоровавшись кивком, И. В. Сталин сказал: „Подумайте вместе и скажите, что можно сделать в сложившейся обстановке?“ — и бросил на стол карту Западного фронта.

— Нам нужно минут сорок, чтобы разобраться, — сказал я…»

Интересно — и это отметил не только Жуков, — в эти дни Сталин не курил. Он только держал в руках трубку, по одним воспоминаниям, не раскуренную, по другим — не набитую табаком. А в воспоминаниях о других днях всегда наличествуют слова: «набивал трубку», «раскурил», «клубы дыма» и т. п.!

Тогда же, 26 июня, Сталину пришлось отдать приказ о поиске 16-й армии. В мае 1941 года её перебрасывали из Сибири на запад. Об этом узнал германский генштаб, и во избежание дипломатического скандала армию завернули на юг. Маршрут её движения засекретили столь капитально, что никто не знал точно, где она. Отдавая 26 июня приказ срочно найти эшелоны этой армии и быстро продвинуть их к фронту, Сталин по карте (а не на глобусе) обрисовал большой район предполагаемого их пребывания.

27 июняутром у Сталина собрались члены Политбюро. Подписали три постановления ЦК: о мобилизации коммунистов в целях усиления идейно-политической работы в РККА в духе советского патриотизма; о порядке вывоза и размещения людских контингентов и ценного имущества; о вывозе из Москвы государственных запасов драгоценных металлов, драгоценных камней, Алмазного фонда СССР и ценностей Оружейной палаты Кремля.

И затем — неизвестно, что он делал. По рассказу Чадаева, пропал:

«Во второй половине дня 27 июня я зашёл к Поскрёбышеву… Позвонил правительственный телефон, Поскрёбышев ответил:

— Товарища Сталина нет, и не знаю, когда он будет.

— Позвонить, что ли, на дачу? — спросил вошедший заместитель наркома обороны Лев Мехлис.

— Позвоните, — сказал Поскрёбышев.

Мехлис привычно набрал по вертушке номер Ближней дачи и ждал полминуты. Но никто не ответил.

— Непонятно, — сказал Поскрёбышев. — Может быть, выехал сюда, но тогда мне позвонили бы из охраны.

Подождали ещё несколько минут. Поняв, что ждать не стоит, пошли к Молотову. В это время позвонил телефон, и Молотов кому-то ответил, что не знает, будет ли Сталин в Кремле.

На следующий день(28 июня — М. С.) я(Чадаев — М. С.) пришёл в приёмную Сталина. Но Сталин не приехал. У всех было недоумение — что случилось?

Ближайшее окружение было встревожено, если не сказать больше. Мы все всегда знали: проходило немного времени, чтобы тот или иной работник не был к нему приглашён. А теперь телефоны молчат, известно только одно: он на Ближней даче, но никто не решается поехать к нему. В эти дни его уединения(день и вечер 27 июня, утро 28-го — М. С.) у Молотова собрались члены Политбюро и стали решать, как быть? По сообщению обслуживающего персонала дачи, Сталин был жив, здоров. Но отключился от всех, никого не принимает, не подходит к телефонным аппаратам. Члены Политбюро единодушно решили: ехать всем…»

О том, как ездили к Сталину, а он был в плохом состоянии, и т. д., известно из писаний Микояна, Берии и Хрущёва. Хотя лично Хрущёва и в Москве-то не было, уж он точно не ездил. По Хрущёву, можно понять, дело было 24 или 25 июня («долгое время фактически не руководил»); Берия даты не называет; по контексту воспоминаний Микояна, ездили 29 июня. Кстати, по Микояну, перед поездкой то ли Лаврентий Берия, то ли Вячеслав Молотов предложил создать Государственный Комитет Обороны. Я в это поверить не могу: такое мог придумать только Сталин.

Что же произошло? Полагаю, вечером 27 июня у Сталина сам собою прорвался нарыв в горле. Он никогда ни с кем не обсуждал своего здоровья, не любил обращаться к докторам. У него на даче даже аптечки не было. У охраны была, а у него нет. И вот произошёл, говоря медицинским языком, «кризис». Я такими болячками не страдал и не знаю, как оно происходит, но подозреваю, что физическое состояние человека в такие моменты не самое бодрое. Не до разговоров по телефону. Хотя это поворот к выздоровлению.

Со слов Н. А. Булганина, записанных Чадаевым: «Всех нас поразил тогда вид Сталина. Он выглядел исхудавшим, осунувшимся… землистое лицо, покрытое оспинками… он был хмур». А. С. Микоян пишет: «Застали его в малой столовой, сидящим в кресле. Увидев нас, он буквально окаменел. Голова ушла в плечи, в расширенных глазах явный испуг. (Сталин, конечно, решил, что мы пришли его арестовывать.) Он вопросительно смотрит на нас и глухо выдавливает из себя: „Зачем пришли?“ Заданный им вопрос был весьма странным. Ведь, по сути дела, он сам должен был нас созвать».

Но, если подумать, действительно: «Зачем пришли?»

Я уже давно на пенсии. Однако работал немало и правила знаю: когда сотрудник заболевает, ему дают немного поправиться, потом профком выделяет деньги, кого-то отправляют в магазин, чтобы купил апельсинов, и делегация коллег навещает больного. Если заболевает директор, денег выделяется больше, делегацию составляют начальники отделов. Директор — заранее, конечно, осведомлённый — встречает их. Все усаживаются за стол. Принесённую провизию раскладывают по тарелкам, остальное разливают по рюмкам. Даже и мысли у директора не возникает, что его пришли арестовывать.

Сталин о своей болезни никого не оповещал и на апельсины вряд ли рассчитывал. Но это появление в его столовой сразу всех высших лиц государства, ведущего войну, его, конечно, поразило. Они должны делом заниматься! «Зачем пришли?»

Какие там аресты! Его не было меньше суток, а они уже не знали, что без него делать.