После концерта девица бросилась на шею Дмитрию, уселась к нему на колени и, извиваясь как угорь, стала пить вино. Я видел, какой это производит на него эффект. Не то чтобы я пожалел о Жорже Блонски – вовсе нет, – но я понял, куда нас занесло, и не сказать чтобы очень обрадовался. Я бы предпочел, чтобы моя дочь попала в более здоровую среду. Творческая братия – я имел с ними дело каждый день, временами водил их в ресторан и там встречал новых. Я видел, как они живут, какие у них несуразные повадки и вольные нравы. Особенно у молодых, пока они еще не начали подписывать чеки.

Теперь мне стало ясно, почему Лили ничего не ела и была бледна.

В три часа утра, стоя на диком холоде, я задумчиво наблюдал за тем, как Дмитрий входит в дом на окраине города.

Я продолжал расследование и вскоре узнал, что отец Дмитрия работал страховым агентом, а в молодости пел в группе «Диаблос», – по этой группе я сходил с ума, когда мне было шестнадцать.

Моя мать прекрасно их помнила. Впрочем, мне не очень хотелось воскрешать в памяти те годы, потому что мы с матерью страшно переживали тогда по поводу одной истории, которая даже теперь, по прошествии тридцати лет, никак не хотела уходить в прошлое. Но ведь не каждый день сталкиваешься с кумиром собственной юности, да еще таким, который в разгар одного из концертов спустил на сцене штаны.

Несколько лет назад моя мать какое-то время жила с одним субъектом – с тех пор все мои старые вещи томились в подвале. Я с волнением обнаружил среди них свои пластинки. Там было пять дисков «Диаблос» на 33 оборота, почти все новехонькие.

Мы решили их послушать. Тут как раз приехала Ольга, старинная материна подруга, с лицом, еще опухшим после второй подтяжки.

– Ах, боже мой, «Диаблос»! – воскликнула она. – Вот поистине терапия молодостью.

Соня, мать Лили и моя покойная супруга, была особой специфической.

– Не то чтобы меня это смущало, – сказал я дочери, когда за окном бесновался ветер, – но, по-моему, это не в твоем стиле. Вот, собственно, и все.

Стоял февраль, вечер был на редкость сырой и темный. Лили рылась в старых чемоданах – я сам был в этом виноват – и примеряла туалеты своей матери. Не знаю, что вдруг на нее нашло, – я побоялся спрашивать. Она сновала между своей комнатой и гостиной, где я сидел в кресле и безуспешно пытался читать газету, и то и дело спрашивала, нравится ли мне ее новый наряд.

– Скажи, тебе это неприятно?

– Да нет. С чего ты взяла, я же тебе сказал.

До этого Лили носила мешковатые штаны и свитера с длинными болтающимися рукавами, не говоря уже о кошмарного вида кроссовках. А тут вдруг предстала передо мной в костюме, капроновых чулках и на шпильках. Потом ушла и вернулась в мини-юбке и полупрозрачной блузке.

– Я похожа на нее? – спросила она наконец.

– Нет. Не очень.

– А чем не похожа?

Я был уже не в том возрасте, чтобы играть в эти игры. С Лили я старался крепко держать руль, но временами на меня точно налетал шквал, подобный тому, который проносился у нас по улице, сотрясая оконные стекла. И тогда у меня опускались руки и хотелось, чтобы кто-нибудь избавил меня от обязанности вникать в ее дела.

– Прежде всего, перестань за ней следить, – посоветовала моя мать.

– Я тебя умоляю, при чем здесь это?

– Да потому что это у нее пройдет.

– Я имею право хотя бы на минимум информации о моей дочери. Не хочу, чтобы в один прекрасный день она преподнесла мне сюрприз. Про такие вещи каждый день слышишь. Ты бы посмотрела на этого Дмитрия, у него такой вид, точно он на свет вообще не выходит.

– Тебе, наверно, больше нравился муж Шарлотты?

– Вот еще. И нечего становиться на их сторону.

Моя личная жизнь не клеилась уже много лет. Я с этим давно смирился, и сетовать мне было не на кого, кроме как на самого себя. Впрочем, это совсем другая история. Только мне все равно не нравилось то, чем собиралась огорошить меня Лили. Не нравилось, что между нами пробежала кошка. И не нравилась позиция, которую заняла моя мать: с тех пор как Лили понесло по течению, она стала выступать против меня. Вдвоем они взяли меня в осаду. Я вдруг осознал, что эстафета перешла от одной к другой. Интересно, откуда я взял бы время еще на одну женщину? Судя по всему, об этом нечего было и думать.

Моя мать считала, что Лили уже взрослая. Но однажды вечером, часов около одиннадцати, Лили позвонила мне в полной панике.

– Я не знаю, что со мной. У меня кровь идет. Отовсюду.

Я слышал, что она плачет. Спросил, откуда именно у нее идет кровь, но она была не в состоянии связать двух слов.

– Приезжай за мной, – прорыдала она.

С трудом мне удалось выяснить, что она неподалеку, у соседнего метро.

Я был совершенно уверен, что ее пырнули ножом. Я бежал по улицам, где свистел ледяной ветер, и перед глазами у меня стояла страшная картина. Мне вдруг вспомнилось: я в машине «скорой помощи» рядом с ее матерью, и она умирает.

Стоял жуткий холод, на улицах почти никого не было. Вдоль тротуаров еще лежали серые, твердые, будто деревянные, кучки снега. Я не сомневался, что на Лили напали, что она при смерти.

Лили зажимала себе подбородок, кровь текла у нее сквозь пальцы.

В кои веки она была рада меня видеть.

Я обхватил ее и стал искать глазами, не убегает ли кто по улице, не прячется ли кто-нибудь поблизости.

Лили казалась совершенно потерянной. Говорила, что поскользнулась, но не могла показать лед, на котором упала. Она качалась, распахивая глаза и удивленно оглядывая дома. Я спросил ее, что она приняла, но она твердила одно: упала.

К часу ночи мы вышли из больницы с шестью швами.

– И никто даже не остановился, – рассказывала она. – От меня все шарахались. Я запросто могла умереть.

– Заметь, – сказал я, – это случилось с тобой только теперь, когда ты возомнила себя взрослой. Раньше такого не бывало. Забавное совпадение.

Мы сидели на кухне и ели чипсы из одного пакета. На ней была одежда ее матери, вся запачканная кровью.

– Городишь сам не знаешь что, – вздохнула она.

– Да, но когда что-то не так, то рядом оказываюсь я, а не кто-нибудь другой. Это дает мне право размышлять вслух.

– Размышлять о чем?

– О чем? –переспросил я, улыбаясь.

Последний снег сошел в марте. Ночи уже не падали на землю, как нож гильотины, и на каштанах с удивительной быстротой появлялись первые листочки. Дни теперь долго не кончались.

Я был несказанно разочарован, встретившись с солистом «Диаблос». Он был почти лысым, желчным и так отвратительно обращался с женой, что я ушел, даже не попросив его подписать мои старые виниловые пластинки.

– Не хочу, чтобы этот козел вошел в нашу семью, – заявил я. – Или пусть свадьбу устраивают без меня.

Но приготовления к свадьбе пошли только быстрее.

Пока все были заняты предсвадебной кутерьмой, я несколько раз спокойно, планомерно напился – все равно ничего изменить я не мог. Силы были неравны. Что бы я ни говорил, на это не обращали внимания, моего недовольства никто не замечал. Я был пассивным зрителем. Они – адской машиной на полном ходу, дорожным катком, слепой и глухой силой, сметавшей все на своем пути. И направляла эту силу моя дочь – точно оседлав ретивого скакуна.

За несколько дней до бракосочетания я был близок к тихому помешательству и никого не хотел видеть. Потом я все же открыл окно, обнаружил зеленые деревья, услышал пение птиц. И позвонил Лили. Я сказал, что подумал и не собираюсь больше с ней ругаться, что на будущее мне наплевать и пусть делает что хочет.

Ведь на улице стояла весна.

Перед свадьбой мы встретились с отцом Дмитрия, чтобы обсудить, как помогать молодоженам материально.

– Какого черта ты приперлась? – рявкнул он на свою жену, когда та вошла в комнату. – Не видишь: мы разговариваем?

Она, казалось, с утра до вечера была занята только тем, что работала в саду или натирала до блеска мебель. Однажды я сказал ей: