Он сидел и размышлял, кто мог позволить себе такую дорогостоящую затею: шпик в метро, две машины, четыре агента с уоки-токи. Вряд ли это была полиция. У той могли бы возникнуть подозрения после встречи с наркоторговцем, но им не составляло труда обнаружить, что Уэйлин не принял сделанного ему предложения. А может, это люди наркоторговца? Он вспомнил газетные истории о похищении богачей с целью выкупа, но отмел эти мысли в сторону. Похитители действовали бы не так грубо.

Кофе, выпитый им в кафетерии, был очень жидким. Уэйлина охватила вялость. Он подумал было, не позвонить ли Кэйрин, но решил, что не стоит. Он знал, чем это кончится. В последнее время она говорила с ним по телефону холодным, ироничным и чужим голосом. Хватало и того, что его преследовали в Иорквилле дождь и сыщики. Услышать такую Кэйрин было бы уже чересчур.

Мы разговаривали с Кэйрин о сексе и злости. Она призналась, что для нее эти две вещи неразрывно связаны. Она чувствует, что, если мужчина хочет ее, она должна по возможности осложнить ему жизнь. Вот почему у нее всегда длинные ногти, объяснила она, — чтобы царапаться.

Она вспоминает, как ругались ее родители. Однажды ее отец заорал что было мочи: «Да любая шлюха в Денвере лучше тебя в постели!» Мать парировала: «Рада слышать, что у тебя еще встает хоть на денверских шлюх!»

Она сказала, что хотела встать и позвонить ему прошлой ночью. Ей не давала уснуть смесь напряжения, неудовлетворенности и возбуждения. Если бы она нашла меня и занялась со мной любовью, ей удалось бы легко уснуть. Для Кэйрин секс — что-то вроде наркотика. Она постоянно твердит, что я скован в сексе, так что ей тоже приходится симулировать холодность, чтобы не испугать меня. Из-за этого она чувствует себя женщиной викторианской эпохи, которой приходилось скрывать свою страстность, чтобы не прослыть развратной. Она обвиняет меня в том, что я хочу, чтобы она была абсолютно пассивной, ни о чем не просила и при этом с готовностью отдавалась мне в любую минуту, когда мне этого захочется.

Она считала своей главной задачей заставить меня полностью отказаться от самоконтроля в жизни и в сексе. Она говорит, что я бесстрастен и сосредоточен только на себе, что я не способен на подлинные гнев, радость или печаль. Наверное, я утратил эту способность за время жизни на чужбине, говорит она. Как будто эта способность была у меня раньше.

Снизу позвонил портье и сказал, что пришел посетитель.

— Он сказал, что вы его ждете, мистер Уэйлин.

— Да, я его жду.

Лысоватый, слегка сутулый мужчина лет сорока с лишним вошел в комнату и нерешительно протянул руку.

Уэйлин пожал ее.

— Я хочу, чтобы вы готовили для меня и для моих друзей, — сказал он.

— Понимаю, сэр.

Он посмотрел на Уэйлина:

— Хотите ознакомиться с моими рекомендательными письмами?

— Можете мне их оставить. Но если хотите, расскажите вкратце, где вы работали.

Повар улыбнулся:

— Много где, сэр. Я окончил гостиничное училище по специальности «Кулинарное искусство, сервировка и ресторанное дело». Три года проработал в отелях «Бо Риваж» в Лозанне и «Л'Этрие» в Кран. Затем стал шеф-поваром в «Принс-Ройяль-отель» в Бург-Леопольде, затем главным кулинаром «Отель Палас» в Мадриде. Потом служил в нью-йоркском «Лё Павийон», затем занимался закупкой продуктов для системы французских ресторанов в Америке. Затем вернулся во Францию, где преподавал на кулинарном факультете «Л'Эколь профессиональ дю Рон».

— Неплохо, — вставил Уэйлин.

Повар продолжал:

— Последние три года я работал для супруги мистера Роберта Элкотта Третьего. У меня есть рекомендательное письмо от нее. А до этого служил у миссис Шарлоты Нобб-Маккей, а еще раньше…

— Понятно, что еще? — спросил Уэйлин.

— Проще говоря, сэр… — французский акцент повара стал более явственным. — Проще говоря, нет ничего такого в области haute cuisine, [1]чем бы я не владел. Но, разумеется, — тут он замялся, — разумеется, то, что я могу приготовить в Париже или в Кран, нельзя сравнивать с тем, что я могу приготовить в Нью-Йорке. Здесь продукты замораживают, и от этого вся тонкость теряется.

Уэйлин перебил его:

— Вы холосты?

— Моя жена и дети живут в Париже.

— Отлично, — сказал Уэйлин. — Как уже, наверное, успели сказать мои юристы вашему агенту, я готов платить вам три тысячи долларов в месяц. Вы будете свободны только, когда меня не будет в городе или когда я буду обедать не дома. Во всех других случаях вы должны всегда быть под рукой.

— Разумеется, сэр, — сказал повар. — Я буду жить у вас?

— Да, — ответил Уэйлин. — Я нанял двух горничных. Одна занимается посудой и кухней. Вторая будет убирать в квартире. Они обе швейцарки. Они вам понравятся.

— Спасибо, сэр, — сказал повар. Перед тем как уйти, он чуть-чуть помедлил и добавил: — Моя бывшая хозяйка, миссис Элкотт, часто говорила о ваших родителях, сэр. Она восхищалась ими.

— Они умерли, — сказал Уэйлин.

— Да, сэр, я знаю. Примите мои соболезнования.

В зеркале заднего вида он заметил идущую следом машину и нажал на педаль газа. Рванув, обошел два грузовика. На встречной полосе было пусто, и тогда он решил сделать разворот на сто восемьдесят градусов. Он резко вывернул рулевое колесо влево. Машина накренилась, и тогда он включил ручной тормоз, чтобы блокировать задние колеса. Машина пошла налево, приподнимаясь над землей, словно ее ухватили гигантским краном. И в это мгновение он перебросил руль направо и отпустил ручной тормоз, одновременно сбросив газ. Перед еще какое-то время швыряло из стороны в сторону, но наконец машина замерла. Он увидел, как преследователи, визжа покрышками, проскочили вперед, и понял, что они теперь вряд ли его догонят. Он проехал с той же скоростью еще милю, свернул на боковую дорогу, сделал милю и по ней и только тогда затормозил. Выехал на обочину, заглушил двигатель и стал прислушиваться к отдаленным звукам полицейской сирены.

Уэйлин походил по комнате, рассматривая современную живопись, и встал у окна. Он окинул взглядом улицы и дома Манхэттена, которые с этой высоты смотрелись как архитектурный макет.

— Помню, как я смотрел на город из окна отцовского офиса, когда был еще совсем маленьким. Я мог открыть окно и…

— Ах, да! — сказал Макоули. — Там были такие окна… старомодные. — Он приблизился к Уэйлину. — Офис твоего отца был на последнем этаже старого здания Монетного двора, верно? — С этими словами Макоули махнул рукой куда-то в сторону центра.

— Нет, не на последнем. На двадцать пятом.

Макоули вернулся к своему столу. Это было огромное сооружение, оснащенное миниатюрными экранами, кнопками, ручками и мигающими сигнальными лампами. Заметив, что Уэйлин смотрит на стол, Макоули любовно похлопал ладонью по полированной столешнице и сказал:

— Вот, недавно установил. Орех. Ручная работа. Одновременный просмотр восьми каналов телевидения. Плюс внутренняя телевизионная сеть с монитором и видеомагнитофоном, так что я могу наблюдать со стороны, как я беседую с посетителями. Можно сделать стоп-кадр и распечатать собственный фотопортрет. — Макоули рассмеялся. — А это, — сказал он, показывая направо, — селекторный телефон с кнопочным набором номеров и совмещенным видеофоном, так что я вижу любого, с кем беседую, не выходя из офиса. А еще правее — калькулятор с двенадцатизначной памятью, связанный с центральным компьютером. Могу в какие-то доли секунды получить любую цифирь, связанную с нашим бизнесом, за последние двадцать пять лет. А здесь — моментальный расчет рабочего времени и износа любого прибора. Твоему отцу эта штуковина бы очень понравилась, Джонатан. — Уэйлин кивнул, и Макоули продолжил: — Вот здесь факсимильный аппарат, который за сорок пять секунд передаст документ или цветную фотографию — хоть на другой конец коридора в этом здании, хоть на другую сторону Атлантики или Тихого океана. Здесь мой персональный биржевой телетайп. Котировки наших акций или акций дочерних компаний выделены ярко-желтым цветом. В центре стола — интерком, диктофоны, система пейджинга, система поиска данных…