— Иди, — не то приказал, не то попросил Ник и притянул ее к себе.

Его поцелуй был ароматный, как персик, пьянящий, как выдержанный арманьяк, и раскаленный, как июльское солнце Аризоны.

Она обвила его шею тонкими, гибкими руками. Когда набежала волна и слегка подняла ее, она скрестила длинные ноги у него за спиной, не волнуясь о том, что под кимоно на ней ничего нет. Лорена покачивалась в его крепких объятиях, как в кресле-качалке, и упивалась ощущением упругой пульсации его плоти. Обжигающий жар ответной страсти обдал ее, опалил огнем неутоленного, неутолимого желания и разжег пламя, погасить которое мог только он.

И Ник почувствовал это, застонал, не отрывая губ, наполнив ее рот этим сладострастным стоном. Нашел маленькое ушко, зашептал-забормотал страстные, шокирующие, откровенные и волнующие слова:

— Хочу тебя, хочу быть внутри тебя, хочу почувствовать, как ты кончишь…

Он провел пальцами вниз по ее животу, поглаживая настойчиво, почти повелительно, пока не ощутил ответное волнение ее плоти, не услышал слабый полувсхлип-полустон. Лорена ослабела от желания, жаждала осуществления того волнующего, что обещали эти руки.

— Да? — неожиданно хриплым голосом выговорил он.

— Да… Да…

Он взял ее руку и потянул к своим плавкам, прося освободить его от слишком тесных объятий мокрой ткани. Лорена повиновалась и ощутила твердость стали и мягкость шелка, когда напряженная плоть рванулась ей навстречу из тягостного плена. Он ждал и жаждал ее, как и она его.

— Иди, погуляй, Цезарь, малыш. — Неожиданно в соседнем доме открылась дверь и в освещенном дверном проеме показался огромный золотистый ретривер.

Он побегал по саду, деловито обнюхал пару-тройку кустов и направился к берегу. Сразу учуяв знакомый запах Лорены, пес с радостным тявканьем зашлепал к ней по мелководью.

— Черт! — Ник уронил ее, как мешок с картошкой.

— Он дружелюбный пес, — отплевываясь от соленой воды, сказала Лорена.

— Легко тебе говорить, — буркнул Ник, поспешно возвращая свою высоко ценимую собственность в уже, увы, не столь тесные ему плавки.

Момент был безнадежно испорчен. Смущение и уныние затмили магическое очарование летней ночи и лунного света. Ник проявил себя в достаточной степени рыцарем и отвернулся, пока Лорена пыталась прикрыть наготу мокрыми обрывками, бывшими не так давно дорогим шелковым кимоно. Она видела, что он пришел в себя удивительно быстро и не сожалеет, что их так неэлегантно прервали. Даже более того, когда она начала выговаривать виляющему хвостом Цезарю за его поведение, Ник глубоко вздохнул и сказал:

— Не ругай его. У этого пса мозгов намного больше, чем у меня.

— Лорена, Лорена. — Голос Ника заглушил монотонный вой двигателей и вырвал ее из плена воспоминаний.

— Простите, я задумалась. Вы что-то хотите? — Она пытливо смотрела в эти синие глаза, как будто хотела спросить: «Может быть, меня? Или ты рад, что прошлая ночь завершилась так нелепо?»

— Я хотел узнать: вы не помирились с отцом?

Помирилась? Что ж, можно выразиться и так. Лорена вспомнила утреннюю встречу с отцом и их неловкое объятие. Она не думала, что такое возможно, когда направилась на пляж вслед за Доналдом.

— Я хочу извиниться за свое поведение вчера вечером, — сказала она, бредя по песку рядом с ним. — Я была не в лучшей форме и сожалею о том, что наговорила. Я вижу, для мамы очень важно сейчас, чтобы ты был рядом, и я буду считаться с ее желаниями. Ты, возможно, хотел бы, чтобы я забыла о прошлом и приняла тебя с чистым сердцем и открытой душой, но пока об этом говорить рано. Я попытаюсь, но на это уйдет немало времени. И от тебя полностью зависит, сколько именно.

Доналд молчал, да Лорена и не ждала ответа. Она повернулась к дому, но увидела одинокую слезу, медленно ползущую по его щеке. К своему удивлению, она не почувствовала злорадства, вспоминая свои пролитые за многие годы слезы. Только глубокую жалость к покорности и страданию, которые читались в его глазах, и уважение к молчаливому достоинству, с которым ее отец пытался скрыть слезы.

Конечно, Ник был прав. Все люди совершают ошибки, и часто последствия их бывают мучительными для них самих и окружающих. И кому, как не ей, знать об этом, ведь только прошлой ночью она готова была совершить глупость, которая вполне могла закончиться нежеланной беременностью и разбить ей сердце. Какое же право имеет она так сурово осуждать отца, если сама не чужда человеческих слабостей?..

Лорена уже сделала несколько шагов по направлению к дому, когда Доналд заговорил.

— Спасибо, малышка, — произнес отец так тихо, что она еле расслышала слова. С давно забытой нежностью прозвучали они, вернули в то счастливое, безоблачное время, которого уже не возвратить, не возвратить…

Не в силах проглотить застрявший в горле комок, Лорена только кивнула.

Больше ничего не было сказано до самого отъезда. Но когда пришло время ехать в аэропорт и Ник уже ждал в машине, мистер Гордон вышел проводить дочь.

— Надеюсь, с мамой и с Грейс все будет в порядке, пока я в отъезде, — сказала Лорена и добавила: — Я рассчитываю на тебя.

— Положись на меня, малышка. Я не подведу, обещаю, — ответил Доналд.

Она повернулась к матери и нежно обняла ее.

— Я позвоню, как только узнаю что-то новое.

— Мы будем ждать, милая. — Элизабет поцеловала дочь.

Лорена снова взглянула на отца, не зная, что еще сказать.

— Будь осторожна, малышка. — Доналд быстро притянул ее к себе и обнял — как в детстве, тепло и любовно. Так до боли знакомо, что она задохнулась от нахлынувших чувств.

Боясь расплакаться, Лорена бросилась к машине и поскорее уселась рядом с Ником. Он внимательно посмотрел на нее, но на этот раз воздержался от комментариев и вывел «феррари» из гаража. Лорена оглянулась: ее родители махали им вслед, как будто это была самая обычная, привычная для них вещь — провожать дочь…

Она откинулась в самолетном кресле и вспоминала об этом, как о чуде, уставясь невидящим взором на безбрежную синеву за стеклом иллюминатора.

— Вы не очень-то разговорчивы сегодня, Конфетка, — заметил Ник.

— Как и вы, — отрезала она, повернув к нему голову.

— Я обдумываю наш визит к Уорренам.

— Весьма похвально, что вы так серьезно относитесь к своей работе, — ядовито произнесла Лорена.

Она злилась, что Ник и виду не подал, что помнит о событиях прошлой ночи. Неужели ему вообще все это было безразлично и лишь ее одну охватило волнение? Как может он быть таким безжалостным?

Ее тон не остался незамеченным. С самым невинным выражением лица Ник поинтересовался:

— А чем еще заниматься в самолете?

— Ну, мало ли… Вы ведь считаете себя неотразимым мужчиной. Могли бы, к примеру, приударить за стюардессой.

— Боюсь, я вырос из этих забав уже лет десять назад.

— Сколько же вам лет? — Этот вопрос, как и многие другие, сорвался с ее языка неожиданно; она никак не могла держаться с ним естественно.

— Тридцать шесть. Вполне достаточно, чтобы беспокоиться о том, чтобы не скомпрометировал даму домогательствами в общественном месте. — Ник искоса посмотрел на Лорену. — Вы поэтому кипите, как жаркое на плите? Потому что я не продолжил на том же месте, где остановился, после того как крошка Цезарь вернулся с прогулки домой?

Она уклонилась от прямого ответа, потому что он снова безошибочно угадал ее мысли.

— Мне хотелось узнать, сколько вам было, когда вы пришли в полицию.

— Двадцать один. Сразу по окончании Академии… Вы пахли вчера зубной пастой и шампунем. Я нахожу это весьма привлекательным.

Лорена не желала быть просто привлекательной. Она хотела быть обольстительной, роковой женщиной, чтобы он смотрел на нее полными желания глазами и все время стремился прикоснуться к ней.

— Вам надо было побриться, — сказала она.

— Мне надо было сходить на прием к психиатру. — Ник взял ее за руку. — Если я собираюсь заниматься с дамой любовью, Лорена, я не желаю все время смотреть на дверь или озираться, как бы нас не застали врасплох. Это дурно на меня действует.