Патрика разбудил гулкий, оглушительный раскат грома. Джорданы в его объятиях не было. Охватившее его чувство потери было столь же горестным, как завывание пропитанного дождем ветра, забравшегося под крышу. Очередной раскат грома зарождался вдалеке глухим рычанием, близился и докатился, наконец, до вздрогнувшего дома. На пике его ярости одинокая лампочка, слабо светившаяся в полутьме комнаты, замигала и погасла.

Его жаждущие руки наткнулись лишь на смятую простыню, еще хранившую тепло ее тела.

– Джордана! – Голос Патрика терялся в раскатах грома, звучавшего на всех регистрах – от пронзительного воя, едва не сокрушившего его барабанные перепонки, до басовых нот, настолько низких, что он скорее ощущал их, нежели слышал. Отшвырнув простыню в сторону, он как был, обнаженный, встревоженный, звал ее, перекрикивая яростные взрывы грозы.

Потом отчаянным жестом запустил пальцы в волосы, проклиная грозу и самого себя. Ей сегодня и без того досталось. Чего стоила бедняжке одна только дорога в аэропорт! А теперь еще и погода решила внести свою лепту.

Он позабыл о проклятиях, когда увидел эбеново-черный силуэт на фоне озаренного вспышками неба.

Откинув назад голову, с развевающимися волосами в порыве ветра, разносившего по саду ее смех, Джордана казалась языческой богиней, повелевавшей стихиями.

– Боже мой! Джордана!

Она была так прекрасна, а он так напуган, что вместо крика с его губ срывался только шепот. Но она услышала, будто их связывали таинственные флюиды.

А может, это было просто шестое чувство. Джордана обернулась, и ее глаза встретились с его взглядом.

Она призвала его кивком, и ему в который раз почудилось, что она может видеть.

– Патрик! – Он прикоснулся к ней, и она взяла его руку в свои. – Тебе нравится? Гроза!

Электричество!

Звуки окрашены! Они отливают всеми цветами радуги. Во время грозы я могу ощущать то, чего не видят мои глаза., – И ты не боишься?

– Ощущений? – Она смеялась – и никогда еще не была прекраснее. – Вот еще!

Обхватив руками ее ладонь, он всматривался в лицо женщины, способной видеть разноцветные звуки грозы. Со страхом продвигающейся по жизни и одолевающей свой страх. Женщины, которая взяла в плен его сердце.

– А любить меня? – спросил он дрогнувшим голосом.

– Не боюсь, чем бы ни обернулась для меня эта любовь.

И тогда Патрик заговорил. На звучном, раскатистом галльском наречии. Он произносил прекрасные слова. Слова любви. Слова, которым он когда-нибудь научит и ее.

Снова пошел дождь, плотный, резкий, порывистый, и в ее желании, когда она привлекла его к себе, чувствовалась мощь не меньшая, чем в бушующей вокруг грозе.

Патрик проснулся первым. И ночь, и гроза остались позади. Уже занялся сверкающий, обновленный, как и он сам, день. Рассматривая котенком свернувшуюся у его груди спящую Джордану, он испытывал радость, сметавшую с его души все прошлые боли. Ее любовь избавляла его от горьких воспоминаний, и на их место пытались пробраться мечты, в которых он прежде не желал признаваться.

Он знал, какую цену она заплатила, какие принципы принесла в жертву, безоглядно доверившись ему.

Ей нужны его слова; она имеет на них право. Но он тоже должен быть уверен. В ней, в Джордане, только в ней.

Он никогда не произносил "я люблю тебя". Возможно, ему и не выговорить такого.

Сожаление за все, что он потеряет, если эти слова так и не будут сказаны, рвало его душу безжалостными когтями, и сладостная любовная истома прошедшей ночи оборачивалась отчаянием.

Осторожно, чтобы не разбудить ее, он поднялся с постели и, тихо ступая босыми ногами, прошел к балконной двери. Кудесник Осака сотворил чудо. Сад, всего лишь несколько недель назад заброшенный и дикий, теперь поражал буйством жизни. Кивали головками бессчетные розы, источавшие волшебный, слегка пряный аромат, разносимый ветерком по всему саду.

Азиатские розы. Он узнал о них все – от названий до времени цветения – в поисках самых благоуханных.

Да, вот эти, очень хороши – отливают пурпуром и золотом. Он вдыхал дивный аромат и представлял себе, какое наслаждение получит от него Джордана. На следующее лето, в июне, когда старинные садовые розы с такими удивительными названиями – Дамасская, Глория, Румянец девушки – расцветут во всей красе, он будет гулять с ней по саду и рассказывать были и небылицы, связанные с прославленными цветами.

В июне, почти через целый год. Кто знает, где он будет через год – и что случится с ним, с Джорданой? О времени думать не хотелось. Их день – сегодня, долгий, блаженный день. Подхватив по пути розу из вазы на столе, он опустился перед кроватью на колени.

– Джордана. – Ее имя прозвучало как вздох, дыханием коснулось ее щеки, такой же бархатной, как лепестки розы, поднесенной к ее лицу.

Он смотрел, как вспорхнули ее ресницы, поднялись, протянулись к нему руки. Ее губы изогнулись в улыбке, густые ресницы пушистой тенью окружили глаза, завораживающие его своей тайной. Ее пальцы прикоснулись к его лицу, задержались на губах.

– Доброе утро. – Она мягко рассмеялась. – Должно быть, уже утро, я чувствую себя чудесно.

– Правда? – Его голос звучал хрипло, сдавленно. Только потому, что наступило утро?

– Потому что наступило наше утро… – Она запнулась, и легкий румянец медленно окрасил ее щеки.

Бледно-розовый, оттененный пурпуром цветка у ее лица. -Время…

– Сожалений, любовь моя?

– Никаких сожалений! – Позабытая роза вздрогнула, рассыпав свои лепестки, как драгоценные бусинки, на ее груди. – Никаких и никогда.

Когда их тела слились, Патрик понял: что бы ни принес завтрашний день, пока на свете существуют розы, ему не забыть Джордану.

– И ты с этим управился за несколько недель? Взявшись за руки, они бродили по дому. Обернувшись к высоким окнам, когда-то занавешенным тяжелыми шторами, Джордана ощутила свет на своем лице. – Дело даже не в свежей краске или новой мебели, даже не в том, что ты убрал портрет бабушки. Вместе с темнотой ты вымел отсюда все прежние воспоминания.

– Мы начинаем новую жизнь. Воспоминания допускаются только хорошие. И это еще не все.

– Не может быть! – Выпустив его пальцы, она закружилась на месте, как ребенок, раскинув руки.

Словно собиралась обнять все, что он ей показал. Разве можно еще что-нибудь добавить к такому чудесному дню?

– Можно. – Снова поймав ее пальцы, он прижал ее руку к себе и направился в сад.

– Как?! – Лицо Джорданы выражало неподдельное изумление. Она трогала изгородь, розы, улыбалась глупым "четырехчасничкам". – Наш заброшенный сад давно уже одичал. Бабушка прогнала садовника.

– Как только поняла, что для тебя значат цветы, вставил Патрик. – С этим покончено раз и навсегда.

Жестокости и предательству сюда ходу не будет – в наш дом и в наш сад. Мы не пустим в этот райский уголок злых людей. Ни твою бабушку, ни мою мать.

Джордана сорвала розу. Патрик и вправду сотворил рай! Тут можно укрыться от всего мира. На какое-то время. Все равно придется этот рай покинуть, и, быть может, скоро. Сохранит ли ее память этот пропахший розами день, похожий на сказку? Страх начал протачивать лазейку в сердце, которое хотело только любить и быть любимым.

Восторг исчез, Она так притихла, что Патрик почти физически ощутил ее страх. Обняв ее за плечи, он развернул Джордану к себе. Слезы блестели в ее глазах, повисали каплями на ресницах.

– Не плачь. В жизни ничего вечного не бывает. Надо принимать мгновения блаженства, когда они приходят, и уметь наслаждаться ими.

Звонкие нотки еще таяли в воздухе, когда Джордана отложила старинную гитару. Последние полчаса, откинувшись на разбросанные по постели подушки, она, как дитя, прижимала к себе инструмент, рассеянно извлекая из него мелодичные аккорды.

Удивленный наступившей тишиной, Патрик поднял голову от работы и отложил документы в сторону.