Во имя Митры, великого, животворящего, справедливого!

К югу от великих заморанских городов Шадизара и Аренджуна, к северу от туранской провинции Замбулы, к востоку от богатого Кофа и древнего Шема лежит маленькая страна под названием Хауран. В державе сей, кроме столицы, называемой тоже Хауран, нет других городов; и правит ею королева Тарамис, добродетельная и прекрасная, милосердная и справедливая, почитающая светлого Митру, Подателя Жизни. Впрочем, несмотря на достоинства владычицы Тарамис, ее несомненную красоту и благочестие, речь в этой истории пойдет не о ней.

Местности в Хауране и окрест него все больше равнинные и сухие, до ближайших гор Карпашских на западе и хребта Ильбарс на юго-востоке скакать не один день. По правде говоря, незавидное местечко этот Хауран; большая, западная часть его поглощена пустыней и, если не считать верховьев полноводной реки, текущей в море Вилайет, плодородных земель здесь немного. В этих землях и расположен град прекрасной Тарамис, ее столица; там живут мирные ее поданные, там снимают по три урожая в год; к закату же от сей зеленой речной долины простираются солончаки да пески, в коих между Шемом и Тураном кочуют разбойники-зуагиры.

Но, как и эти бандиты, пустыня не ведает границ. Начинается она у Замбулы, и тут вид ее тут угрюм и страшен: раскаленные на солнце камни, жаркие барханы, засыпанные мелким колючим щебнем пространства, где не водятся даже ящерицы и змеи. Затем пустыня переползает в Хауран и восточную часть Шема, родину безбожных грабителей зуагиров, обретая здесь не столь дикий облик, как на юге. В шемитских и хауранских пределах чуть прохладнее и влажней, барханы тут обрастают сухим колючим кустарником, а кое-где, в низинах, желтеют кустики травы. Наконец, перешагнув рубежи Кофа и Заморы, пустыня превращается в засушливую степь, вполне подходящую для быстроногих сайгаков, коз, шакалов и диких ослов. Надо отметить, что ослы, уродившиеся в этих суровых местах, отличаются особым упрямством и боевым нравом, но, кроме того, они на удивление выносливы и сильны. Вот почему люди, не менее упорные, чем ослы, издревле отлавливали их, приручали, холили и берегли, дабы продать в нужное время с выгодой в Шадизар либо Аренджун, в Хоршемиш, столицы Кофа, в Замбулу, Самарру и в другие туранские города. Постепенно диких ослов становилось все меньше, а прирученных и покорных человеку все больше, пока наконец степь меж Хаураном и Заморой не превратилась в одно огромное пастбище. И поделили его пастухи различных кочевых племен, воинственные и задиристые молодцы, коих даже зуагирам не давалось одолеть; тут, как говорится, нашла коса на камень, а сабля на топор.

Пастухи-номады, повелители ослов, обитали вокруг некой неопределенной точки, где сходились границы четырех держав - Заморы и Турана, Хаурана и Кофа. Никто не мог в точности сказать, где именно проходят рубежи, отделявшие одну страну от другой, и в силу этого кочевники, пользуясь столь удобной и выгодной ситуацией, не желали подчиняться и не подчинялись никому. Вдобавок, по крови не были они ни харуанцами, ни туранцами, а к населявшим Коф и Замору народам тоже не имели никакого отношения. Поговаривали, что высокие крепкие молодцы клана Хирш пришли в незапамятные времена из восточной Стигии; люди племени Катта, пониже ростом, смуглые и с плосковатыми носами, заявились из Вендии; сероглазые Гизы считали себя потомками древнего народа, изгнанного хайборийцами не то из Бритунии, не то из Немедии; что же касается рыжих Секайдов, кровожадных Харра, заносчивых Дро-Па и всех прочих, то заявились они вообще неведомо откуда. Слава Митре, мир велик!

Итак, все племена ослиных пастухов были разными, и люди их сильно отличались видом, одеждой и обычаями. Если не считать языка (довольно примитивной помеси туранского с хауранским) роднили их лишь два обстоятельства: все они пасли да разводили ослов, и все они были отъявленными головорезами.

Меж собой номады жили немирно, ибо каждое племя было другим если не врагом и супротивником, то конкурентом. Спорили они из-за пастбищ и земель, спорили, чьи ослы лучше, а боевые доблести выше, спорили, кто удачливей в грабежах и кого больше опасаются купцы, спорили, чьи вожди и предводители мудрее, а воины отважнее. При всем том почитали они одни и те же святыни духов предков и общих богов, коим молятся во всем западном мире - светлозарного Митру, Подателя Жизни, луноликую Иштар, Ормазда, Аримана и других грозных владык вселенной. Нергала же и Сета кочевники не любили, и имена сих темных божеств использовались ими исключительно для проклятий и ругани.

Породистые ослы, разводимые номадами, приносили им изрядный доход, однако и простые пастухи, и племенные вожди, называемые на туранский манер ханами, отнюдь не желали довольствоваться мирным скотоводческим промыслом. Ослы, как говорится, ослами, но были же еще и верблюды, шагавшие по пустыне и степи в длинных цепочках караванов из Замбулы в Аренджун, из Акита в Хоршемиш, из Самарры в Шадизар. И, по милости Митры, везли те голенастые горбатые твари великое множество превосходных вещей, при мысли о коих у кочевников вскипала кровь, начинали чесаться ножи и рыдать стрелы в колчанах. Были в верблюжьих тюках ковры и шелк, шерсть и бархат, расписная посуда и кувшины с вином, золотые монеты, драгоценные камни, ароматные благовония, отличное оружие, сладкие финики и сушеные фрукты. И были еще женщины, прекрасные невольницы, коих везли для утехи сильных мира сего. Великий соблазн!

Так что нередко ослиные пастухи забывали на время о своих питомцах и пересаживались на лошадей, дабы взыскать положенную дань с купеческих караванов. Получив свое, они снова возвращались к стадам в родную степь, ибо лишь два занятия были милы их сердцу: грабеж да торговля ослами.

Но Конан, молодой киммериец, скитавшийся по заморанским городам и весям в поисках приключений и добычи, подобной раздвоенностью не страдал. Ослы его не интересовали, разве что ослиные спины, отлично подходившие для тюков с награбленным. Но верблюжьи горбы созданы Митрой с той же целью, и потому Конан не делал различия между верблюдами и ослами. Другое дело, кони; Конь был животным благородным; конь нес всадника в битву и спасал от погони, а значит, являлся не просто четвероногой тварью с копытами и крепкой спиной. Конь был другом, если не всякий конь, так тот, которого Конан украл под Акитом. Серый в белых яблоках Змей был боевым жеребцом лучшей туранской породы, и киммериец холил его и берег пуще глаза своего; случалось, резвые ноги Змея спасали не только глаза, но и голову хозяина.

Однако сейчас, в просторном шелковом шатре Сибарры Клама, хана гизов, Конан чувствовал себя в безопасности. В относительной безопасности, разумеется; Сибарра Клам не принадлежал к числу его задушевных друзей, а являлся скорее временным соратником и компаньоном. Два дня назад они вместе распотрошили караван замбулийских купцов, самонадеянно направлявшихся в Аренджун по землях гизов, и теперь праздновали победу. Добыча, правда, была невелика: сотня кувшинов с хмельным хоарезмским вином да сотня тюков с овечьей шерстью. Шерсть Сибарра собирался сбыть в том же Аренджуне, а вино уничтожить не сходя с места, разумеется, с помощью Конана.

Итак, они сидели на пушистом ковре, перед блюдом с искусно зажаренным диким козленком, ели и пили хмельное из больших чаш, а прислуживала им темноглазая гибкая Сиявуш, юная жена Сибарры Клама. Шатер, под кровом коего пировали компаньоны, служил некогда наместником Акита; ковер соткали в Аграпуре, блюдо белого фарфора, украшенное синими цветами, сделали в далеком Кхитае, серебряные чаши в Шеме, а бархатный халат, парадное облачение Сибарры в Иранистане. Вино, как упоминалось выше, было хоарезмским, а разливавшая его Сиявуш досталась хану гизов в качестве награды, когда он с сотней своих лихих молодцов атаковал и разграбил караван из Шангары. Словом, все в шатре Сибарры Клама было результатом разбоя и грабежа, абсолютно все, если не считать стопки высушенных ослиных шкур, красовавшихся на самом почетном месте. То были останки многих поколений ослов, лучших производителей из бесчисленных стад, гордости и святыни гизов. Считалось, что, милостью Митры, в этих хрупких старых кожах с облезлым волосом пребывают предки Сибарры Клама, не сами предки, разумеется, но их бесплотные души. Совсем неплохое место для них, размышлял Конан, сидевший справа от ослиных шкур; даже уютное, если вспомнить, что все прочие покойники отправляются прямиком к проклятому Нергалу, на Серые Равнины, в мрачное царство владыки мертвых.