Молодым человеком Ши много путешествовал со своим отцом, побывал в Персии и даже в Хайфе. Он помнил, как отец показывал ему надгробные камни с ивритскими надписями на тамошнем кладбище.
Однажды, во время поездки в Шанхай, он показал находившемуся там проездом раввину из Минска бумагу со своей родословной.
Раввин внимательно изучил документ и сказал, что его предки действительно были евреями. По совету раввина он начал учить иврит. Он с гордостью показал нам образцы своих письменных упражнений на иврите.
В доме Ши отмечались три еврейских праздники — Рош-а-Шана, Пурим и Песах, а заодно и три китайских — Новый Год, Праздник Луны и Праздник Дракона. Свинину он не употреблял в пищу, потому что дед когда-то сказал ему, что «евреи не едят свинину».
Однажды он посетил Кайфенг, но нашел там всего три еврейских семьи, которые жили в ужасающей бедности и зарабатывали на хлеб, работая уличными разносчиками или рикшами.
Они еще помнили, что их предки были евреями, но уже ничего не знали об иудаизме.
Мистеру Ши особенно приглянулась наша Двора. Он искренне обрадовался, узнав, что она обращена в иудаизм. Возможно, он усматривал в этом обращении продолжение цепи, звенья которой уходили на тысячу лет в прошлое. Он сознавал, что ассимиляция, смешанные браки и веротерпимость китайского общества привели к тому, что эта цепь — если не считать его самого — уже прервалась. Может быть, ему показалось, что благодаря Дворе ее можно будет теперь восстановить.
Проведя около часа в такого рода приятных разговорах, мы оставили ему пасхальные подарки и мацу и пожелали доброго здоровья. Он проводил нас до конца переулка, где мы распрощались. Пройдя несколько шагов, он обернулся и крикнул нам вслед:
«Ле-шана а-баа бе-Иерушалаим —в следующем году в Иерусалиме!»
Глава 9. Поезд в Каошунг
ПОСЛЕ ИСТОРИИ С РЕБРЫШКАМИ в подливке я уже старался держаться поближе к дому; тем не менее, время от времени мне все-таки приходилось читать лекции в других колледжах и университетах Тайваня.
Однажды, как раз из-за этих выездных лекций, мне пришлось ехать поездом в Каошунг, находящийся на самом юге острова. Мне нравилось путешествовать поездом, тем более, что купе первого класса на Тайване были вполне комфортабельными.
Проводники в голубых мундирах разносили чай и раздавали пассажирам горячие освежающие напитки. Пейзаж за окнами менялся с калейдоскопической скоростью. Обнаженные, пожалуй, печальные после осенней жатвы, мелькали справа и слева рисовые поля. Иногда за крутым поворотом внезапно появлялся висячий мост, а внизу, прямо под его хрупким каркасом, плескались в ручье ребятишки. Медлительные буйволы провожали проходящий поезд снисходительным и равнодушным взглядом.
На этот раз состав делал множество остановок, высаживал и подбирал пассажиров на маленьких придорожных станциях, и в Тайване в мое купе вошла какая-то женщина, тащившая за собой огромный глиняный кувшин.
Она уселась на скамью напротив и усердно принялась устраивать свою поклажу непосредственно рядом с моими коленями.
Поскольку места в купе, естественно, не хватало, ей, в итоге, пришлось поставить кувшин к себе на колени. Мне никогда не доводилось видеть, чтобы кто-нибудь тащил за собой в пассажирский вагон такую громоздкую поклажу, и, поскольку кувшин вторгся отчасти и на мою территорию, я, в конце концов, решился и спросил соседку, почему она не сдала его в багаж.
«Что вы! — воскликнула она. — Это совершенно невозможно!»
Поезд мчался через горные перевалы. Вокруг, на покрытых террасами склонах, виднелись крохотные возделанные поля. Пейзаж был привычный, делать было нечего, а любопытство продолжало меня подстрекать.
«Ваш кувшин, наверно, очень тяжелый, — снова заговорил я. — Вам будет неудобно все время держать его на коленях. Почему бы вам все-таки не сдать его в багажное отделение?»
«Это было бы большим неуважением.»
Ее ответ совсем сбил меня с толку.
«Не понимаю, — сказал я. — О каком неуважении может идти речь, если ваш кувшин поедет в багажном отделении? Там ведь все равно никого нет. Он там никому помешать не может.»
Я нарочно подчеркнул эти слова, потому что мне-то ее кувшин мешал и даже очень — я то и дело отодвигался от острых краев этого вместительного сосуда, ибо они упорно грозили разодрать мне штанину.
«Нет, нет, я никак не могу с ним расстаться, — решительно сказала женщина. — Это было бы, знаете, как-то не по-дочернему.»
«Как это — не по-дочернему — изумился я. — Да что у вас в этом кувшине, наконец?»
«У меня там мой отец», — простодушно объяснила она. «Ого! — подумал я, внезапно вспомнив, на что способны китайцы ради того, чтобы как следует выполнить свои обязанности по отношению к родителям. — Как хорошо, что я не коген.»
Глава 10. Китайское письмо
ПОКА МЫ С БАРБАРОЙ один на один сражались с китайскими нравами и обычаями, наша маленькая Двора вела свою собственную борьбу — за овладение китайской каллиграфией.
В отличие от большинства других языков, китайский язык не имеет алфавита. Каждая китайская «буква»-иероглиф тщательно выписывается и представляет собой целую картинку, выражающую определенное понятие. Таких иероглифов существуют тысячи. Они состоят из горизонтальных и вертикальных линий, точек, крючочков и наклонных черточек, и поэтому обучение китайскому письму представляет собой медленный и довольно мучительный процесс.
Большинство людей испытывает большие трудности в овладении техникой начертания иероглифов, поэтому учиться каллиграфии лучше всего с раннего возраста. Китайские дети начинают с самых простых линий и, по меньшей мере, час в день посвящают тренировке в их начертании. Двора вместе со своими одноклассниками училась писать, снова и снова копируя иероглифы, начиная с самых простейших.
Но у китайцев каллиграфия — не просто наука письма; это еще и вид искусства, во многом сходный с живописью.
Для того, чтобы стать действительно каллиграфическим, изображение иероглифов должно отличаться оригинальностью, стилем, силой и иметь индивидуальный характер.
Современный китайский философ Лин Ю-Тань как-то сказал, что «каждая горизонтальная линия подобна скоплению туч в боевом строю, каждый поворот линии — это мощно натянутый лук, каждая точка подобна камню, низвергающемуся с высокого утеса, каждый изгиб напоминает медный крюк, каждая удлиненная линия походит на старую виноградную лозу, а каждый быстрый, размашистый мазок — все равно, что бегун на старте.»
Мы с Барбарой по сей день убеждены, что в почерке Дворы, даже когда она пишет на иврите или по-английски, можно обнаружить следы ее занятий китайской каллиграфией.
Каллиграфия — одновременно и самое уважаемое, и самое распространенное из китайских искусств. Преклонение перед написанным словом с детства входит в китайское сердце, и буквально в каждом доме можно увидеть хотя бы несколько образцов каллиграфического искусства.
В школах детей учат никогда не рвать и не выбрасывать исписанную бумагу, даже если она уже ни на что больше не годится.
Еще во время нашей первой поездки на Тайвань я заметил на улицах и дорогах множество стариков с бамбуковыми корзинами на плечах, которые собирали валявшуюся на земле бумагу. Тогда я, естественно, решил, что они просто убирают мусор, тем более, что хорошо знал, что они время от времени сжигают собранную бумагу в каких-то маленьких пагодах, стоявших на краю деревень.
Потом я понял, что уважение китайцев к любому клочку бумаги с начертанными на нем иероглифами столь велико, что они просто не могут видеть, как она валяется под ногами или вообще в неподходящем месте. Эти маленькие пагоды, где собранную бумагу предавали почтительнейшему сожжению, так и назывались Хси-Цу-Ту —«Пагоды уважения и сочувствия к бумаге».
Речь и письмо — два воплощения одного и того же импульса, одно и той же потребности передать другим людям наши чувства, мнения, реакции и мысли. Одна из этих форм воплощения опирается на слух, другая — на зрение; одна передает информацию при помощи звука, идущего от органа речи к органу слуха, другая — при помощи изображения, создаваемого рукой и впитываемого глазом. Китайцы придали обоим этим вариантам человеческого общения ясные, четкие и, главное, глубоко эстетичные формы. Китайская речь достигает вершин мелодичности, а китайская каллиграфия позволяет начертанным на бумаге словам подняться до уровня поразительных художественных образов.