Наконец, можно было записать детей в частные школы по месту жительства. Существовало две разновидности таких школ: так называемые «христианские академии» — недавнее порождение американской школьной системы — и частные «подготовительные школы» старого типа.

В «христианских академиях» царил такой неприкрытый, навязчивый и крикливый протестантский религиозный фундаментализм, что даже самые ассимилированные еврейские семьи понимали, что эти школы не годятся для их детей. Зато «подготовительные» школы, в которых с давних пор учились дети из наиболее состоятельных семей, казались кое-кому вполне приемлемой альтернативой. Хотя и эти школы зачастую были связаны с теми или иными христианскими учреждениями, большинству евреев эта связь представлялась вполне невинной. Они считали, что посещение церкви — не такая уж дорогая плата за более чем существенное повышение уровня образования, получаемого их детьми, а заодно и своего социального статуса. Но тут возникало другое серьезное препятствие — фантастически высокая плата за обучение, которая была по карману разве что самым зажиточным еврейским семьям. Поэтому многие евреи, в принципе, готовые пойти на этот вариант, попросту не могли себе его позволить.

Таким образом, для весьма заметной части еврейских семей все три возможности были совершенно исключены. Осознав это, они решили послать своих детей в Еврейскую дневную школу. Но по мере быстрого увеличения числа учащихся стало очевидно, что помещения нашей синагоги недостаточно — дети в ней попросту не помещались. Было принято решение немедленно строить новое школьное здание. Однако из-за быстро растущей потребности в классных помещениях строительство было начато чересчур поспешно, без обычного в таких случаях предварительного сбора средств. В результате счет новой школы с самого начала отягощал весьма значительный банковский долг.

Попечительский совет понимал, что доходы, получаемые школой в виде платы за обучение, никогда не покроют школьные расходы. И хотя совет предпринимал все мыслимые и немыслимые попытки сбора недостающих средств, включая организацию лотереи, было ясно, что они заведомо не могли помочь школе избавиться от постоянного бюджетного дефицита. Тогда совет решил обратиться за помощью к Еврейской федерации.

Было подготовлено соответствующее прошение и собрано заседание совета, чтобы это прошение утвердить. И тут, в ходе дискуссии, один из представителей Федерации поднял вопрос об условиях приема детей в школу.

Полученный ответ гласил, что школа была и будет открыта для всех еврейских детей. Представитель Федерации, однако, не удовлетворился этим ответом и стал допытываться, каким именно образом школа определяет понятие «еврей». Глава совета, рабби Гольдштейн, разъяснил, что ребенок считается евреем, если его мать — еврейка по рождению или в свое время прошла соответствующий гиюр. Представителю Федерации и этот ответ показался недостаточным.

«Как вам известно, — сказал он, — наша Федерация представляет всех членов еврейской общины, а не какую-либо одну ее часть. Мы стремимся удовлетворить нужды всех входящих в нее евреев, включая реформистов, консерваторов и даже тех, кто не принадлежит ни к какому определенному религиозному течению. Что произойдет, если к вам обратятся такие еврейские родители?»

«Мы с удовольствием примем их ребенка», — ответил рабби Гольдштейн.

«Нет, я имею в виду случай, когда мать ребенка прошла гиюр, совершенный реформистским или консервативным раввином, признанным в нашей общине?» — отчеканил представитель Федерации.

«В таком случае мы будем вынуждены потребовать, чтобы ребенок прошел надлежащий гиюр.»

«Иными словами, вы не признаете законность реформистского и консервативного гиюра?»

«Совершенно верно», — подтвердил рабби Гольдштейн.

«Отдаете ли вы себе отчет в том, — резко сказал представитель Федерации, — что свыше девяноста процентов членов нашей общины принадлежат либо к реформистской, либо к консервативной синагогам? Знаете ли вы, что на долю тех десяти процентов евреев, которые принадлежат к вашей ортодоксальной общине, приходится всего две целых и одна десятая процента средств, собранных в ходе нашей прошлогодней кампании? Вы требуете, чтобы вся община финансировала еврейскую школу, которая не признает никаких раввинов, кроме своих собственных, и считает многих членов общины вообще неевреями — причем зачастую именно тех людей, которые внесли гораздо больше денег и потратили куда больше времени на общинные дела, чем те, кто присвоил себе право судить о их еврействе!»

Рабби Гольдштейн, явно заранее подготовившийся к такому обороту дела, мягко ответил:

«В действительности, наша школа как раз и представляет всю еврейскую общину. Состав наших учащихся отражает все взгляды на иудаизм, представленные в ней. Что же касается поднятого вами вопроса, то он возникает лишь тех редчайших случаях, когда мать потенциального ученика не является биологической еврейкой, только и всего.»

«Допустим, что вы правы. Но ведь и такие люди являются полноправными членами нашей общины.»

В таком духе спор продолжался еще минут десять, после чего председательствующий вынужден был прервать заседание.

В конце концов, Федерация все же согласилась выделить школе определенные средства. В нашем трудном финансовом положении даже эта относительно небольшая помощь имела решающее значение. Я понимал, что, принимая помощь Федерации, школа одновременно теряет определенную часть своей независимости и вынуждена будет в какой-то мере приспосабливаться к интересам еврейской общины в целом. Это было неизбежно и, если угодно, даже справедливо, поскольку именно община в целом, через свою Федерацию, давала школе возможность существовать. Но в то же время я был уверен, что положение, согласно которому в школу могут быть приняты только «евреи согласно Галахе», должен соблюдаться и дальше.

Попечительский совет принял решение доверить решение всех вопросов, связанных с приемом учеников, лично директору школы. Мы полагали, что такие интимные дела, как усыновление или удочерение, гиюри повторный брак, которые могут всплыть во время беседы с родителями будущего ученика, лучше всего решать одному компетентному человеку и на строго конфиденциальном уровне.

До поры до времени я это решение не оспаривал. Но однажды мне на глаза попался новый ученик, мать которого, как мне было хорошо известно, прошла гиюру консервативного раввина.

Более того, я хорошо знал, что в этой семье не соблюдают ни кашрут, ни субботу. Помня, какие требования в свое время предъявили нам с Барбарой в случае с Дворой, я не мог не возмутиться.

Однажды вечером, после занятий, я заглянул в кабинет директора.

«Рабби Гольдштейн, можно отнять у вас минутку?»

«Разумеется, Алан. Заходите, располагайтесь. Я вас слушаю.»

«Рабби, меня гложет сомнение, — сказал я. — Этот новичок в третьем классе — как мы могли его принять? Он ведь нееврей.»

«Что вы имеете в виду?» — спросил рабби Гольдштейн, явно растерявшись.

«Я случайно знаю, что его мать не прошла гиюрсогласно Галахеи, стало быть, не является еврейкой. А ребенок, родившийся у нееврейской матери — тоже нееврей, кем бы ни был его отец. Значит, и наш ученик нееврей.»

«Видите ли, перед тем, как поступить в нашу школу, этот мальчик прошел гиюрс разрешения нашего бейт-дина. Поскольку он уже был обрезан, решено было, что достаточно провести “атафат дам брит”, то есть поручить моэлюсделать царапину, чтобы проступила капелька крови, а потом погрузить ребенка в микву.»

«Это все хорошо, даже замечательно, — упрямо сказал я, — но ведь его родители не соблюдают заповедей! Это не настоящий еврейский дом.»

«Вы правы, тут мы сталкиваемся с определенной проблемой. Но мы получили от главы уважаемой ешивыофициальное разрешение отступить в данном случае от наших обычных требований.»

«Почему? Что особенного в этом случае? Чем этот ребенок отличается от всех остальных?»