«Мы оба одновременно надели монашеское одеяние, я — в аббатстве Сен-Дени, она — в упомянутом выше монастыре в Аржантейле». Эта фраза, которая для Абеляра служит как бы эпилогом их любви, скрывает довольно неприятную, если не сказать более, истину, ибо двумя строчками выше он пишет с немного сбивчивой откровенностью: «Элоиза, следуя моим настоятельным просьбам, проявила полное самоотречение, уже к тому времени надела на себя покрывало монахини и вступила в монастырь». Из чего мы должны сделать вывод, что Элоиза по его настоянию стала монахиней в том самом монастыре, где она тогда находилась; поначалу она носила монашеское одеяние, но не покрывало — знак пострига и отречения от мирской жизни. Принятие покрывала состоялось по настоятельной просьбе Абеляра — прежде, чем он сам постригся в монахи. А это означает, что именно он принял такое решение и практически навязал его Элоизе. Быть может, он счел это совершенно естественным: ведь Элоиза была его женой перед Богом и перед людьми, но он сам не мог более быть ее супругом по причине своей телесной немощи, и узы брака могли быть разорваны только в том случае, если они оба вступают в монастырь.

Разумеется, вступление в монастырь в ту эпоху не было таким же деянием, каким оно представляется в наших глазах сегодня. Да, в наши дни такой поступок означает, что человек обрекает себя на жизнь за высокими стенами монастыря, на строгое затворничество, отрекается от всякой свободы и от всяческих мирских радостей; монастырь — это особое место, где избранники и избранницы в ответ на услышанный призыв Небес, призыв, обращенный к каждому из них лично, служат Господу; по мнению верующего, монашеский обет означает, что человек осознает свое высокое призвание и добровольно соглашается подчиниться требованиям, налагаемым этим призванием. Примерно так же обстояло дело и в XII веке, но в несколько ином «контексте»; монастырь был своеобразным общежитием, которое, как и всякое учреждение, вовлекало в свою сферу множество людей различного положения, имевших высокий сан, и простых братьев, монахов и послушников, людей, пожертвовавших свое имущество монастырю и проживающих в нем, а также мирян, которых связывала с монастырем определенная материальная зависимость, потому что они родились на его землях, выращивали на них пшеницу или виноград, а также и тех, кого соединяли с монастырем некие духовные узы, выражавшиеся в потребности приезжать туда на богомолье и для раздачи милостыни, а еще и тех, кто находился с монастырем в определенных отношениях в силу своей общественной функции — это поверенные в делах, управляющие делами общины, прокуроры, прочие должностные лица. Можно сказать, что концепция монастырской жизни на протяжении веков прояснилась, выкристаллизовалась, но зато оказался утрачен тот непосредственный контакт с обществом, который и превращал монастырь в убежище для преступника и в приют для бродяги. Весьма характерна для той эпохи пословица, существующая и поныне: «Не всяк монах, на ком клобук», или в другом варианте: «По наружности не судят». Это означало, что в тот период множество людей носили монашеское одеяние, не давая монашеского обета, который в строгом смысле слова и составляет суть монашеской жизни. Итак, в контексте жизни того времени выражение «пойти в монастырь» не имело точно такого же смысла и не вызывало таких чувств, как в наши дни, хотя правила монастырской жизни были столь же суровы и предъявляли к обитателям монастырей примерно одинаковые требования как тогда, так и сейчас.

Для Элоизы личная жертва была столь же значительна, как была бы значительна и в наши дни. Она, двадцатилетия я, безвозвратно отреклась от своей свободы. Абеляр принял решение принять постриг и удалиться в монастырь, и ни на единый миг он не усомнился в том, что Элоиза, может быть, не столь уж сильно расположена последовать его примеру; в своем повествовании он уточняет, что она это сделала «с полнейшим самопожертвованием». Позднее Элоиза отзовется на его слова эхом: «…после нашего совместного и одновременного пострижения, совершенного только по вашему решению…» Именно это решение позволяет с наибольшим основанием упрекать Абеляра, который настаивал на том, чтобы Элоиза первой надела монашеское покрывало (на что указывает Жильсон). Она была глубоко уязвлена. Ее любовь была такова, что она без малейшего колебания постриглась бы в монахини, чтобы последовать его примеру. Но Абеляр не выказал ей должного доверия, и это надолго оставило в ее душе глубокий след и чувство горечи. Позднее, много позднее эта горечь выльется в упрек столь резкий, что супруг Элоизы будет поражен его неистовой силой.

Однако в тот момент в поведении Элоизы нельзя было усмотреть ни сомнений, ни колебаний. Абеляр повелел ей надеть покрывало — она наденет его сама, по своей воле. В описании сцены, происходившей в монастыре в Аржантейле, заметны некие противоречия. Родные и друзья Элоизы выражали сожаление по поводу ее участи и убеждали отказаться от решения надеть покрывало; они говорили ей о ее молодости и о суровости монашеской жизни; они восклицали: неужели она наденет столь тяжкие оковы на свое будущее и на себя…

«Она отвечала на все уговоры только тем, что сквозь слезы и рыдания произносила жалобу Корнелии». [18]

«„О благородный супруг мой, ты не создан для столь позорного брака. Ужели моя злая судьба имела право занести свой топор над столь высокой головой? О, я преступница! Должна ли была я вступить в брак, чтобы стать причиной твоего несчастья? Так прими же во искупление это наказание, навстречу коему хочу я пойти по своей воле“. И с этими словами Элоиза приблизилась к алтарю, приняла из рук епископа освященное и получившее благословение покрывало и во всеуслышание произнесла слова монашеского обета».

Не раз исследователи обращали внимание на то, что это было довольно странно и необычно: вступать на монашескую стезю, приближаясь к алтарю со стихами Лукана на устах. Элоиза — достойная ученица Абеляра. Подобно ему, она глубоко прониклась духом классической древности. Если сам Абеляр ощущал себя раздавленным под тяжестью стыда — памятуя об участи евнухов в библейские времена, — то она чувствовала себя раздавленной, уничтоженной от отчаяния при мысли о том, что она, подобно героине «Фарсалии», стала причиной жизненной драмы своего супруга. Здесь становится очевидной направленность интеллектуального развития обоих наших героев.

Но если эти разнообразные цитаты из древних авторов придают повествованию Абеляра некий легкий налет искусственности, то собственно драма остается драмой и по прошествии многих столетий, касается ли это Абеляра, навсегда лишившегося надежды обрести ту славу, которой он так жаждал, или Элоизы, принужденной в двадцать лет согласиться на суровую жизнь вдали от мирских радостей, жизнь, которую выбрала не она сама. Вне зависимости от личных судеб Элоизы и Абеляра их история символизирует собой трагический конец несравненных историй любви, безвозвратное разъединение двух созданий, которые более не имеют возможности принадлежать друг другу, пусть даже и в мыслях. Две судьбы чрезвычайно одаренных людей на краткий миг сблизились и соединились; перед ними открылся сад наслаждений, но вот однажды их изгнали более жестоко, чем Адама и Еву, потому что теперь между ними воздвиглась та стена, что отделила Адама и Еву от земного рая.

«Признаюсь, скорее чувство стыда, чем склонность к благочестию заставило меня искать спасительную тень монастырских стен». Абеляр желал обрести забвение столь же страстно, сколь прежде он жаждал славы. Раньше его повседневная жизнь сопровождалась множеством знаков внимания, и он жаждал этих знаков: он хотел слышать, как люди перешептываются, когда он проходит мимо, хотел, чтобы прохожие на улицах оборачивались ему вслед, чтобы при его появлении на кафедре слушатели приветствовали его одобрительным, радостным гулом, — и вот теперь он столь же страстно желал везде и всюду проскальзывать незамеченным. Да, ему хотелось где-нибудь спрятаться, скрыться, похоронить себя, исчезнуть хотя бы на время, достаточное для того, чтобы забылось горькое событие, столь унизившее его человеческое достоинство… А когда-нибудь потом, когда возникнет уверенность, что вниманием к своей персоне он будет обязан не состраданию, не жалости и не иронии, можно будет появиться на людях.