Поддержка графа Тибо была слишком драгоценна, чтобы Абеляр мог помыслить поселиться не в его владениях, а где-то в ином месте. «Итак, я удалился в некую пустынь, уже известную мне, в окрестностях Труа, и там некие лица подарили мне небольшой кусок земли, где я с согласия местного епископа возвел из тростника и соломы нечто вроде молельни во имя Святой Троицы».

Итак, магистр Пьер удалился от мира и от людей, стал жить в уединении. Произошло это в 1122 году, то есть спустя четыре года с тех пор, как Абеляр стал любовником

Элоизы, с чего и начал он, сам того не подозревая, «череду своих бедствий». С вершины славы к полнейшему унижению — таков был путь, проделанный за эти четыре года. Он достиг цели, которую поставила перед ним его гордыня, достиг как преподаватель, добившийся чести взойти на ту кафедру, на которую он желал подняться, он достиг поставленной цели и как мужчина, добившись любви желанной женщины, а затем оказался низвергнут с этих высот на дно самой глубокой пропасти и был принужден «просить пощады», по выражению того времени, — его заставили перестать быть мужчиной и сжечь собственными руками свой труд.

Место, где обосновался Абеляр, расположено в пяти-шести километрах к югу от города Ножан-сюр-Сен. И по сей день здесь находится несколько заболоченная равнина, посреди которой бежит речка Ардюссон; это довольно обычная сельская местность Франции, слегка пересеченная, как это свойственно вообще равнинам Шампани, не лишенная определенного очарования, которое ей придают тополя, заросли тростника и небольшие пологие холмы вдоль берегов реки.

В жизни преследуемого со всех сторон философа начался новый период: он наконец обрел покой, обрел уединение, которые среди бурь и несчастий, обрушившихся на него в предыдущие годы, он воспринимал как проявление божественной милости, как высшую благодать, дарованную тому, кто прежде так страстно жаждал славы, почестей, успеха. «Там, спрятавшись от людей вместе с одним из моих друзей, я словно последовал за Христом, который „вышел и удалился в пустынное место, и там молился“» (Мк 1:35).

Уединенное место… пустыня… пустынь… Петрарка, поддерживавший сквозь время с Абеляром некие духовные дружеские отношения, написал большими буквами слово «solitudo» [22]на полях манускрипта «История моих бедствий», ему принадлежавшего. Можно долго размышлять вместе с Петраркой, вероятно, уподобляясь самому Абеляру, над тем, какой ценой удалось ему достичь мира и покоя в уединении, ощутить тишину, царившую над полями, над безлюдными лесами, над топкими берегами речки Ардюссон.

Однако долго пребывать в одиночестве Абеляр не мог, ибо одиночество в общем-то несовместимо с его глубокой натурой учителя, педагога, а мы уже видели, что он от природы был именно таков; итак, ему необходимо окружение, та жизненная среда, которую олицетворяла собой шумная толпа учеников. Желал ли он действительно оказаться в одиночестве, в уединении? Возможно, он был истерзан, измучен, доведен до исступления в результате крайне болезненного для него конфликта, происшедшего на Суассонском соборе; возможно, он не желал более вести совместную жизнь с монахами, на которых его проповеди и увещевания не оказывали никакого благотворного воздействия, но как бы там ни было одиночество само по себе не имело для него особого смысла. И вот уже Абеляр в «Истории моих бедствий» с легким сердцем переходит к рассказу о том, как толпы учеников начали заполнять пустынные берега реки Ардюссон. «Едва стало известно о месте моего уединения, как ученики принялись отовсюду стекаться ко мне, покидая города и замки, чтобы поселиться в пустыне, покидая свои просторные жилища, чтобы жить в маленьких хижинах, построенных собственными руками, променивая изысканные кушанья на дикие травы и хлеб из грубой муки, мягкие постели — на солому и мох, столы — на возвышения, покрытые дерном». Сквозь эти льстившие Абеляру противопоставления следует разглядеть реальность, состоявшую в том, что на берегах реки Ардюссон вскоре возник настоящий маленький городок. Сегодня мы легко можем себе представить нечто подобное, потому что в наши дни вновь сильна тяга к жизни на природе в самых разнообразных формах, когда молодые люди многочисленными группами отправляются после сессии в походы, проводят слеты или организуют трудовой лагерь либо около монастыря бенедиктинцев, либо в кибуце. Итак, без особого труда мы можем себе представить это скопление хижин из тростника или глины, крытых соломой, где нашли себе прибежище толпы молодых людей, сгоравших от желания услышать речи мэтра Пьера. Абеляр не мог более лишать себя такой услады, как преподавание, к тому же к этому виду деятельности его понуждала нехватка средств на самое необходимое. Перефразируя евангельские слова, Абеляр говорит так: «Я не имел сил обрабатывать землю, а просить подаяние стыдился». А потому он вновь открыл школу. Его ученики в обмен на знания, которыми он с ними делился, умудрялись обеспечивать его всем необходимым. Они строили для себя жилища, обрабатывали несколько участков земли, снабжали провизией свое небольшое сообщество, а вскоре приступили и к осуществлению более дерзновенного плана — к строительству обширного помещения для школы, ибо та молельня, которую построил Абеляр, не могла вместить их всех. Они возвели настоящую часовню из камня и дерева, и в тот момент, когда Абеляр освящал здание во имя Святой Троицы, он нарек новую школу «Параклет». [23]Ведь он нашел здесь для себя убежище, нашел утешение… вероятно, это был дар самого Духа Святого…

Кроме рассказа самого Абеляра мы не располагаем никаким иным описанием школы под названием «Параклет». Только в одной маленькой поэме, очаровательной и изящной по форме, мы встречаем описание шумной, веселой молодежи, собравшейся вокруг Абеляра. В этой поэме автор, некий школяр-англичанин по имени Иларий, сетует, правда не без юмора, по поводу неожиданного прекращения занятий: учитель узнал о том, что некоторые школяры предавались распутству, и возмущенный прервал занятия. «По вине этого презренного увальня учитель закрыл свою школу… О, сколь был к нам жесток этот посланец, говоря: „Братья, уходите отсюда, идите жить в Кенже, иначе монах более не станет „читать“ для вас“. А затем следовал припев на французском языке: „Учитель не прав по отношению к нам!“

Иларий задавался вопросом, что же ему самому делать дальше: „Почему ты колеблешься? Почему не уходишь в город? Понятно: тебя удерживает здесь то, что дни коротки, дорога длинна, а ты весьма тяжел на подъем“.

А далее он разражается горькими жалобами по поводу того, что источник логики иссяк, что школяры, испытывающие жажду познания, не могут ее утолить и что так называемая оратория, то есть молельня, превратилась в „плораторию“. [24]

Имел ли этот эпизод место в действительности? Остался ли он без последствий? Или оказал решающее влияние на уже вызревшее у Абеляра решение покинуть Параклет? Школярская среда, как сегодня среда студенческая, была обществом довольно беспокойным. Условия, в которых пребывали школяры в Параклете, явно не способствовали поддержанию строгой дисциплины. Когда миновал первый период всеобщего вдохновенного стремления к знаниям, в этом временном лагере наверняка случались шумные пирушки, превращавшиеся в настоящие попойки, а в хижинах происходили всяческие „подозрительные шалости и забавы“, то есть вызревали плоды легких побед над дочками местных крестьян. Как бы там ни было, Абеляр хотел по крайней мере снять с себя ответственность за поведение школяров, понуждая их найти себе приличные пристанища в деревнях, но о подобном эпизоде не упоминает ни словом.

Кстати, англичанин Иларий вскоре отправился завершать свое обучение в Анжер. Почему так случилось? Почему Абеляр недолго преподавал в Параклете? Сам Абеляр на сей счет дает лишь весьма расплывчатые объяснения. По словам философа, его успехи вновь пробудили зависть тех, кого он именует своими „соперниками“, несомненно, имея в виду бывших соучеников, Альберика и Лотульфа. „Чем больше был приток учеников, чем более суровым лишениям они подвергали себя в соответствии с моими строгими предписаниями, тем больше мои соперники видели в том славы для меня и позора для них. Они сделали все, дабы мне навредить, и теперь страдали при виде того, как все обернулось к моему благу… Вот за ним пошел весь свет… преследования с нашей стороны ни к чему не привели, мы только увеличили его славу. Мы хотели, чтобы блеск его имени погас, но сделали его еще более ярким“.