«В то время, когда происходили все эти события, Люция, моя любящая мать, настоятельно попросила меня не замедлить вернуться на родину, в Бретань. Беренгарий, отец мой, постригся в монахи, и она приготовлялась поступить точно так же». Итак, Абеляр вернулся в Пале, где он и пробыл столько, сколько требовалось для того, чтобы присутствовать на церемонии пострига матери и уладить все семейные дела, ведь он был старшим сыном. Уход в монастырь был в то время делом обычным, ибо многие люди, достигнув определенного возраста, про который мы бы сейчас сказали, что пора выходить на пенсию или отправляться на покой, принимали решение удалиться от мира и закончить свои дни в молитвах, в тиши и уединении монастырских стен.

Но Абеляр не мог долго жить вдали от Парижа. Исполнив свой долг старшего сына и главы семьи, он торопился вернуться «во Францию». Францией называли тогда то, что было ее сердцем, ее центром, королевский домен — Иль-де-Франс. И вот здесь нас ожидает новый сюрприз, преподнесенный магистром Абеляром: можно было с полным основанием ожидать, что он возобновит чтение лекций по диалектике или по риторике на холме Святой Женевьевы. Но нет, он изменил направление поисков, решил заняться изучением «божественности», изучением того, что именуют «Sacra pagina», [15]а мы называем теологией, или богословием. Абеляр тотчас же называет причину подобного решения: «Гийом, преподававший богословие на протяжении некоторого времени, начал уже обретать известность в этой области, утвердившись на престоле епископа Шалонского». Пожалуй, можно задаться вопросом, не продиктованы ли резкие последовательные смены направлений поисков Абеляра желанием вступить в состязание с тем, кто был когда-то его учителем. Правда, следует признать, что в тот период богословие почиталось как завершающий этап исследований, как венец изучения светских, мирских областей знания; после штудирования свободных искусств переходили к постижению науки наук; таков был нормальный (но вовсе не обязательный) путь преподавателя; мы можем обнаружить в поведении Абеляра черту, характерную для его эпохи, и проявляется она в той легкости, с которой Абеляр, уже будучи преподавателем с именем в одной из областей знания, вновь сам становился учеником и осваивал другую область.

Гийом из Шампо «прежде прошел курс обучения на уроках Ансельма Ланского, считавшегося в то время самым большим авторитетом в области богословия». И вот Абеляр стал учеником Ансельма, он провел в Лане на зеленом холме, весьма почитаемом в народе и сохранившем некий ореол бывшей столицы королевства, несколько месяцев. Вплоть до наших дней в библиотеках можно обнаружить многочисленные свидетельства великой жизненной силы, которой обладали тамошние школы, и свидетельствами этими будут служить многочисленные манускрипты, посвященные в основном различным направлениям и ответвлениям богословия, манускрипты, написанные учениками и учителями школы собора Ланской Богоматери (Нотр-Дам-де-Лан).

В то время, когда Абеляр прибыл в Лан, там было очень неспокойно. В 1112 году Лан буквально потрясла настоящая городская революция, о которой некий свидетель тех событий, а именно монах Гвиберт Ножанский оставил очень живое и красочное повествование. Власть над городом частично находилась в руках короля Франции, а частично — в руках местного епископа. И вот случилось так, что в 1106 году место епископа в Лане занял некий Годри, [16]человек во многих отношениях недостойный столь высокой чести, причем он едва ли не захватил епископство силой, не приняв пострига и еще не будучи официально возведен в сей высокий сан. Очень быстро Годри восстановил против себя все население Лана. Горожане объединились в коммуну, епископ воспротивился созданию коммуны в подвластном ему городе — и тогда в городе начались бунты, переросшие в восстание; огню были преданы собор и дом епископа, а вместе с ними заполыхал и целый городской квартал; Годри, которого бунтовщики обнаружили в подземелье его дома, был убит на месте.

Только один человек имел достаточно влияния на восставших горожан и убедил их должным образом по христианскому обычаю предать земле останки убитого епископа, и этим человеком был глава школы при кафедральном соборе Ансельм; кстати, за шесть лет до тех событий он также в одиночестве выступил против кандидатуры Годри, претендовавшего на место епископа Лана. Он и его брат Рауль, тоже преподававший в школах при кафедральном соборе, пользовались тогда огромной известностью, вернее, славой; школяров в связи с этим в Лане было столь великое множество, что там ощущался настоящий «жилищный кризис»; так, сохранилось письмо одного клирика-итальянца, адресованное его соотечественнику: обитатель Лана просил своего знакомого в том случае, если тот надумает к нему присоединиться, известить его заблаговременно, до наступления зимы, иначе будет весьма затруднительно найти для него комнату даже за высокую цену.

В Лане учились школяры из всех уголков Франции, там можно было встретить уроженцев Пуату и Бретани, а также бельгийцев, англичан, немцев. Немного позднее, вспоминая о том времени, когда Рауль и Ансельм Ланские преподавали в Лане, англичанин Иоанн Солсберийский назвал их «splendidissima lumina Galliarum», то есть самыми блистательными светочами Галлии.

Но Абеляр придерживался иного мнения. По отношению к Ансельму Ланскому он употребляет лишь слова, выражающие пренебрежение и даже презрение: «Я отправился послушать этого старца. Своей репутацией он был, по правде сказать, обязан скорее лишь рутине, силе привычки, чем уму и памяти… Он обладал поразительной, чудесной легкостью речи, но речь его была бедна содержанием и лишена смысла». Далее следуют не очень лестные сравнения: Абеляр утверждает, что Ансельм подобен огню, производящему лишь дым, но не дающему света, что он похож на мощное дерево, которое при ближайшем рассмотрении оказывается бесплодной смоковницей, той самой, что упоминается в Евангелии, и т. д.

Укрепившись в своем мнении, Абеляр демонстрирует на уроках Ансельма все меньшее усердие. Если верить Абеляру на слово, то некоторые из его соучеников, уязвленные подобным поведением, рассказали о нем учителю, дабы пробудить его ревность и обратить ее против Абеляра. Среди этих учеников-ябед были два человека, сыгравшие свою особую роль в истории Абеляра, — Альберик Реймсский и один из его друзей, некий уроженец города Новары (Италия) по имени Лотульф, впоследствии ставший именоваться Ломбардским. Мы вскоре встретимся с ними обоими, когда они будут преподавать в Реймсе. Несомненно, они находились в той группе школяров, которые однажды вечером после лекции и после окончания ученого спора завели с Абеляром вполне свойский и, быть может, несколько шутливый разговор. И один из них спросил у Абеляра, что ему дает изучение Священного Писания, ему, прежде занимавшемуся лишь свободными искусствами. (Совершенно очевидно, что Абеляр уже тогда обрел достаточную известность своими познаниями в этой сфере, чтобы его мнения и впечатления представляли определенный интерес для соучеников). Абеляр ответил, что чтение и изучение Священного Писания — самое полезное, самое благотворное занятие, но, по его мнению, вполне достаточно было бы иметь собственно текст Библии и глоссы для того, чтобы истолковывать некоторые темные места; итак, комментарий наставника представлялся ему совершенно бесполезным. Собеседники Абеляра принялись выражать свое изумление, и вот уже мэтр Пьер оказался втянут в спор и вынужден принять вызов. Его спрашивают, способен ли он сам «сымпровизировать», то есть сделать без подготовки комментарий к Священному Писанию. Бретонец не вправе уклониться от выполнения данных обещаний, а ведь Абеляр — бретонец… Он предлагает, чтобы для него выбрали отрывок из Священного Писания с одной-единственной глоссой, и он «прочтет» его публично. Присутствующие расхохотались; школяры договорились между собой, что предложат Абеляру для исследования и толкования отрывок из Книги пророка Иезекииля, чьи пророчества не могут считаться легкими и ясными для понимания. «Общий сбор» был назначен на следующий день.