Пожалуй, в Геннадии Лапшине было не так уж много нового для Кирилла Лаврова — подобных героев он уже играл, но пьеса Виктора Розова, ставшая одним из знаков «оттепели», позволяла высказаться от себя, наделив персонажа собственными человеческими чертами. Обозначив крупно и выпукло то, что в прежних его персонажах лишь намечалось и давало знать о себе больше в эмоциях, нежели в трезвом размышлении.

Это было важно. Очень важно для молодого артиста, с каждым спектаклем все острее чувствовавшего, что в театре, который строит Георгий Александрович Товстоногов, кроме профессионализма необходимо обладать еще и личностными чертами — здесь одним мастерством не обойтись, здесь требуется весь твой внутренний мир, вся твоя человеческая закваска…

И все это потребовалось от Кирилла Лаврова очень скоро — в 1959 году в репертуаре Большого драматического театра им. М. Горького появился спектакль «Пять вечеров» Александра Володина, где Кирилл Лавров сыграл Славу, племянника главной героини, Тамары.

Драматургия Александра Володина была для того времени непривычной. Ясно было только то, что его пьесы замешены, как принято говорить в театре, «на сливочном масле» — честные, по-чеховски камерные, выстроенные на глубоких планах, психологические и тонкие. Все поступки персонажей обусловлены глубиной их характеров — именно из этого родится в пьесах Александра Володина их лиричность и чистая, невымышленная поэтичность. Далеко не всем режиссерам удавалось и удается ее расслышать и «уловить» в сети своей постановки, но Товстоногов поставил тогда, полвека назад, один из великих своих спектаклей, который не забыт до сей поры. Как не забыты Ильин-Ефим Копелян, Тамара-Зинаида Шарко, Слава-Кирилл Лавров, Катя-Людмила Макарова. Как не забыта простенькая, но исполненная горечи по несостоявшемуся песенка «Миленький ты мой, возьми меня с собой…».

В середине 1970-х годов в своей книге «Репетиция — любовь моя» Анатолий Васильевич Эфрос вспоминал о спектакле «Пять вечеров»: «Я как-то не думал раньше, что из-за спектакля можно специально поехать в другой город. Но все приезжающие из Ленинграда, и ленинградцы, и москвичи, с такой восторженностью и с таким негодованием (были и такие) рассказывали о спектакле „Пять вечеров“ у Товстоногова, что просто нельзя было не поехать…

Я с восхищением наблюдал, как необычайно простыми средствами достигался высокий эмоциональный и смысловой эффект.

Это было настоящее, тонкое психологическое искусство.

Это было прекрасное искусство актеров того направления, которое называют искусством переживания.

Это была режиссура, в которой я ощутил истинное продолжение заветов Станиславского.

Но это еще было и по-настоящему современное искусство, в котором люди чувствовали и думали именно так, как думали и чувствовали сегодня очень многие…

Это был спектакль о том, что человеку невозможно быть одному, что нужен друг, нужна любовь, нужно взаимопонимание. И нет ничего хуже, чем отсутствие друга и любви или отсутствие взаимопонимания».

И еще Эфрос писал, что в спектакле Товстоногова «за простенькими разговорами в каждой сцене скрывалась такая боль, такая тоска или такая радость, что невозможно было оставаться спокойным». Очень дорогого стоит это признание, если учесть, что режиссер пишет о режиссере. Слишком редко в истории русского (а особенно — советского) театра можно встретить подобные признания, обращенные к коллеге, а значит, по определению — к конкуренту.

Критик Р. Беньяш писала в своей книге «Без грима и в гриме»: «В „Пяти вечерах“ Володина Лавров проявил свою склонность к созданию многозначных характеров. По внешним признакам Слава был прямым продолжением тех симпатичных мальчишек, с которых Лавров начинал. Он был типичным представителем того молодого поколения, которое ничего не хотело принимать на веру. От затверженных и навязших в зубах прокатных истин он забаррикадировался скепсисом. Но и скепсис, и недоверчивая усмешечка, и развязная болтовня под бывалого парня — все это только усвоенная форма жить, скрытая форма застенчивости.

Этот курносый симпатяга, дерзкий и смешливый мальчишка с хитроватым, озорным глазом, оценивая про себя сложность отношений Тамары и Ильина, одновременно взвешивал на весах коренные основы жизни. И, очищая ее от стандарта и схемы, открывал для себя наново. А заодно и для нас, сидевших в зале».

Слава, сыгранный Кириллом Лавровым, — вполне современный юноша-студент, уже зараженный скепсисом, уже слегка тронутый цинизмом. Он воспитан своей теткой Тамарой, и никого нет у них, кроме друг друга. И законы современной жизни вступают в конфликт с воспитанием: для Славы уже не может быть идеалом то, что так и осталось идеалом для Тамары; он не воспринимает Маркса как кумира; он не верит в вечную любовь; он не считает, что жизнь должна быть размерена и определена раз и навсегда… Но он любит, очень любит свою тетку. Они живут вместе с военных лет, с блокады, в которую умерла мать Славы, и связаны гораздо теснее, чем это может показаться на первый, не слишком внимательный взгляд. Да, они порой ссорятся, не понимают друг друга, пикируются по мелочам и не только по мелочам, но Слава не отдает себе отчет в том, насколько близок он Тамаре всем своим внутренним устройством, внутренним устремлением.

Роль Славы довольно резко отличалась от всего, сыгранного артистом прежде. Во-первых, он был уже значительно старше своего героя, и это конечно же мешало Лаврову, смущая и в чем-то сковывая его. Но главное отличие было не в этом «внешнем» обстоятельстве, а в первую очередь в том напряженном нравственном поиске, который постоянно происходил в душе Славы. Прислушиваясь к разговорам Ильина и Тамары, он пытался понять не только, кто из них прав, а кто не прав, но и вещи более глубокие: как же надо строить свою жизнь, чтобы избежать таких вот драматических ошибок? Во что необходимо верить? Чем необходимо жить? И так ли уж устарели «возвышенные» отношения? И так ли уж смешны идеалы Тамары?..

Эта роль, писал Эмиль Яснец, потребовала от Кирилла Лаврова «более тонкой и глубокой психологической нюансировки, являя собою в чем-то новый тип молодого человека. Он был выхвачен актером из точно обозначенного времени — середины пятидесятых годов».

В сущности, об этом же говорил Анатолий Васильевич Эфрос, не называя имен артистов — все они были нашими современниками, словно лучом мощного прожектора, выхваченные из обыденной, всем привычной жизни. И потому им верили, им сопереживали, радовались их радостями и горевали их бедами. Ничего, решительно ничего необычного не было ни в сюжете, ни в характерах персонажей, они были не просто узнаваемы, а как будто хорошо знакомы каждому, кто всеми правдами и неправдами стремился прорваться в зал Большого драматического и еще, и еще раз посмотреть этот спектакль.

И совсем не случайно он вновь вспоминался, когда вышел на экраны фильм Никиты Михалкова с подробнейшим образом воссозданным бытом коммуналок 1950-х годов, с точностью в костюмах и прическах. Он был очень хорошим, этот фильм, но не было в нем чего-то очень важного — того, что жило в спектакле Товстоногова… Наверное, это ощущение возникало потому, что фильм был уже в стиле ретро, и зрители старших поколений вспоминали с грустью, а не проживали собственную жизнь.

Такую нелепую и все же такую счастливую…

Лавров никогда не говорил об этом в своих интервью, но почему-то кажется, что именно после роли Славы он утвердился в правильности своего решения — это прекрасно, что он остался в Большом драматическом, что он может ежедневно общаться с такой выдающейся личностью, как Георгий Александрович Товстоногов, может впитывать его уроки, глубоко переживая школу Мастера, абсолютно доверяя его методологии, его интуиции, его взглядам. И, когда он понял это, стал одним из самых верных и преданных служителей БДТ им. М. Горького. Отныне и навсегда, до последнего вздоха…

В том же 1959 году Товстоногов приступил к репетициям пьесы «Воспоминание о двух понедельниках» А. Миллера. Поначалу он отвел Кириллу Лаврову роль молодого рабочего Берта, а затем предложил ему сыграть Ларри — немолодого человека, отца семейства, обремененного многочисленными заботами, но не прекращающего думать о политическом устройстве страны и глубоко озадаченного размышлениями о ее судьбе. Товстоногов объяснил свое решение тем, что Лаврову пора подумать о будущем — артисту перевалило уже за тридцать и хотя при своей внешности и спортивной подготовке он долго еще мог играть молодых героев, Георгий Александрович справедливо рассудил: «Ларри — проба для будущего».