Иногда в фильмах бандиты похищают ребенка полицейского, требуя за него выкуп. Но в это не веришь, кажется, что это может произойти только с другими, что это только кино, в жизни такого не бывает. Однако же я находилась именно в таком фильме. Это именно я, Сабина, учащаяся колледжа Кэн, лежала на кровати, посаженная на цепь, где-то в штаб-квартире какого-то шефа, который может меня убить из-за малейшего неповиновения или попытки к бегству.

Он говорил: «Тебе повезло, что ты наткнулась на меня, потому что шеф недорого даст за твою шкуру…»

«Повезло», что наткнулась на «него»! Но кто «он» такой? Он не называл своего имени, а «тот», другой, исчез. Я больше никогда не видела того тщедушного хмыря в кепке, после того как он исполнил свою роль.

Однажды я спросила: «Как вас зовут?»

Он ответил, что я могу выбирать между Аленом и Марком… но я инстинктивно обращалась к нему без имени, просто «вы»… Например: «Отдайте мою одежду». Мне уже надоело быть голой, я не хотела спускаться в таком виде есть вместе с ним в комнату на нижнем этаже. Я была в ужасе, что я голая. Мне было холодно, я не могла понять, зачем он оставлял меня в комнате одну в таком состоянии, и поэтому я решительно потребовала мое нижнее белье и все остальное. Сначала он отдал мне нижнее белье, через какое-то время джинсы, не знаю в каком порядке, не помню, в какой день, но помню, что не одну неделю я проходила в одних и тех же трусиках и только в них.

Я знала, что была похищена во вторник, 28 мая. Три первых дня, перед тем как он спустил меня в тайник и я начала глотать то, что он заставлял меня съесть, я помню довольно смутно, неотчетливо. Он так заморочил мне голову этими историями про шефа. За один день происходило столько странных событий. Я спустилась вниз, чтобы поесть, он меня заставил подняться в свою комнату, чтобы сделать фотографии, а потом «остальное», то, что я называла «его гадости», потому что я не знала, как определить эти отвратительные прикосновения. Я задавала себе столько вопросов, у меня было чувство, что я заперта в этом вонючем бараке многие годы, но при этом я ничего не понимала.

В конце третьего дня он спустил меня в тайник. В подвал вела лестница, и вдруг я увидела стеллаж, вышедший из стены как по волшебству. Я была как завороженная. На металлических полках стояли упаковки воды, пива, разнообразных бутылок. Сначала он снял все, затем схватил стеллаж снизу, потянул на себя, и часть стены приподнялась. Затем он подложил под эту невидимую двухсоткилограммовую дверь бетонный блок, оставив минимальный зазор, чтобы пролезть. Когда этот стеллаж стоял на месте, различить было ничего невозможно! Он мне показал это с определенной гордостью. Первая часть тайника, за фальшивой дверью, была завалена всяким хламом, коробками, бумагой, разными железками, которые он запретил мне трогать. Но я, конечно, потом все перерыла. Надо было проскользнуть налево, если так можно выразиться, учитывая размеры этого помещения, чтобы увидеть еще одну решетчатую дверь, которая тогда была открыта. В том пенале было какое-то подобие лежака из досок и сверху совершенно сгнивший матрас. Крошечный погребок шириной девяносто девять сантиметров и длиной два метра тридцать четыре сантиметра. Я не сама измеряла его, я узнала об этом позже, но мне хватило одного взгляда, чтобы понять, что я задохнусь в этом сыром и грязном месте.

На стене с двумя голыми лампочками висела маленькая деревянная полочка, на которую я могла положить лишь какую-то мелочь, вроде карандашей или очков. На дальней стене, в головах кровати — если только это можно назвать кроватью, — высоко висела другая полка со старым телевизором, который должен был служить экраном для видео, и консоль с игровой приставкой Sega. У стены справа — откидывающиеся столик и маленькая скамейка. Когда я сидела на скамейке, мои ноги были на матрасе. В ногах этого матраса находилась решетчатая дверь, и дальше была видна дверь тайника. Там же, в ногах, у меня было место, чтобы поставить мой портфель и гигиеническое ведро. Телевизор работал от нажатия кнопки. Пульта не было. Это был уже давно вышедший из употребления аппарат, с деревянными стенками, которого больше нигде не увидишь. Разумеется, на нем нельзя было посмотреть ни одну программу, он служил только для игр.

Он пытался внушить мне, что это ужасное место было устроено специально для меня. Однако здесь был этот деревянный лежак, этот телевизор… Я могла бы понять, что здесь уже кто-то находился до меня. Но он утверждал, что это было сделано на скорую руку именно для меня. Все это было таким противным, вонючим, что я поверила ему. Часть тайника, предназначенная для меня, была кое-как выкрашена в ужасный, кричащий желтый цвет, потеки краски показывали, что тот, кто делал эту работу, совершенно не старался. Стены были бетонные, это был старый резервуар для воды.

Меня запрут в этом ужасном погребе. Я помню, как я сказала ему что-то типа: «Да вы смеетесь надо мной! Я же здесь задохнусь!»

Тогда он показал мне свой «супервентилятор». Крошечный вентилятор от компьютера, прикрепленный к потолку: «С ним у тебя все будет в порядке, тебе не будет душно».

Фальшивая двухсоткилограммовая дверь захлопнулась за мной. А я так и не получила ответов на вопросы, которые задавала себе. Почему именно я, почему именно здесь, почему мои родители меня бросили, почему он делает со мной свои «гадости»… Я так плакала, что уже не могла дышать. Мне нужно было как-то устраивать свою жизнь: как мне умываться, как выливать свое гигиеническое ведро, чем занять свое время, как не утратить связь с реальной жизнью. У меня были часы, школьные тетради, мои учебники, шариковые ручки и карандаши, листы бумаги из блокнота и идиотская видеоигра, в которой маленький человечек, прыгающий по камням, собирал монеты. Он падал на гриб и вырастал, падал на огненный шар и стрелял по огненным шарам. У меня были проблемы с этой игрой, когда я играла в нее у своей подруги. Я никогда не могла пройти даже первый уровень; второй уровень проходил в воде, и я всегда в нем проигрывала. Поэтому я могла лишь по сто раз проходить один и тот же первый уровень… это было бесполезно, и это меня очень нервировало.

Перед тем как оставить меня в этой жуткой норе, он сказал, что пойдет за едой для меня на случай, если ему придется отсутствовать. Пакеты молока, канистры с водой из-под крана, хлеб и консервные банки.

Я не могла представить, что проведу остаток своей жизни в этой крысиной норе, я все-таки надеялась, что мои родители сделают хоть что-нибудь, найдут деньги, потому что таково было условие. Даже если я не знала, как они сумеют раздобыть эту кучу денег. Я не представляла также, что они разыскивают меня как сумасшедшие по всей Бельгии, потому что он говорил, будто они все знали, но не могли или не хотели платить. Этому чудовищу постепенно удалось заморочить мне голову и убедить меня, что я оказалась покинутой в том месте, под его доброжелательной опекой, а мои родители, будучи информированы о моем положении, должны решить, что же им делать! Медленно, но верно он переходил от «они не смогут заплатить» к фразе «они не могут», а затем и к «они отказываются»… И наконец, он закончил безнадежной фразой: «Твои родители сделали свой выбор. В конце концов, они ведь не заплатили, значит… они, может быть, думают, что ты уже умерла».

И отныне мое существование в этом тайнике было подчинено следующему регламенту. Прежде всего я не должна кричать и шуметь. Шеф, или не знаю кто еще, может зайти в дом в любой момент. Главное правило — это соблюдать тишину. У меня была игровая приставка Sega, у меня был мой портфель, вот этим я и могла занимать свое время. Каждый раз, когда он приходил за мной, чтобы отвести наверх, чтобы покормить или для чего «другого» — к несчастью, почти всегда было для «другого», — он говорил за бетонной дверью: «Это я». Если я не слышала его голоса, я не должна была шевелиться или тем более подавать голос. От этого зависела моя безопасность. А возможно, и жизнь. Потому что, как только я выказывала неповиновение, а я постоянно пыталась оттолкнуть его, следовала угроза: «Шеф сделает тебе еще хуже!»