— Наверное, он потерял управление сразу после того, как его занесло… Я вдруг увидел, что он прет прямо на меня. Еще секунда, и он врезался бы в мою машину… Я изо всех сил навалился на тормоз…

Чудом избежав гибели, он сиял и чувствовал себя героем. Рядом с ним всхлипывала, утираясь грязным платком, его худощавая светловолосая жена с покорными телячьими глазами.

— Просто не пришел еще наш час! Не пришел!

В черной вязкой грязи виднелись следы шин, осколки стекла и красное — очень красное — пятно. Неужели это кровь? Широко раскрытыми глазами Жан-Марк следил за расползающейся лужицей, подвижной, точно живое существо. Потом совсем близко, на откосе, он увидел два тела. Два безжизненно распростертых тела — старика и юноши. Старик был мертвенно-бледен и, казалось, спокойно спал, ран на нем не было видно. У молодого была содрана кожа на лбу и раздроблена челюсть. Сквозь разорванные губы виднелись оголенные корни зубов, похожие на желтоватые косточки в запекшемся красном соке. В горле у него что-то клокотало, под носом лопались кровавые пузыри. Открытые глаза смотрели в небо. Время от времени раненый едва поднимал руку, будто хотел потрогать лицо, но рука, не подвластная воле хозяина, тут же беспомощно падала. На шее молодого был синий в белый горошек галстук.

— А Скорая помощь все не едет! — сказал стоявший поодаль крестьянин. — Уже десять минут прошло, как мы звонили с фермы. Может, нам самим их перенести?

— Нет, — сказал Филипп. — Лучше не трогайте, ранения слишком тяжелые. Тут нужны носилки.

Отец говорил спокойно, словно с клиентом в своей конторе. Присев на корточки у откоса, он слегка приподнял голову юноши, вытащил из кармана платок и осторожно прикоснулся к ране. Платок пропитался кровью, но раненый не шелохнулся. Потрясенный Жан-Марк смотрел на красные струйки между пальцами отца. «Отвратительно! Как он может?..» У него потемнело в глазах, спазмы сжали желудок. Боясь упасть в обморок, Жан-Марк отошел.

Некоторые машины медленно проезжали мимо столпившихся людей, другие останавливались, и из них выскакивали любители острых ощущений. Главный свидетель в десятый раз повторял:

— Еду я себе по правой стороне… И вдруг, что же я вижу?.. Потерял управление… прет прямо на меня… я навалился на тормоз…

Голос его звучал уже увереннее. Он повторял свой рассказ, как хорошо выученный урок.

— А полиция все не едет!

— Что полиция. Скорой помощи до сих пор нет!

— Ну, эти всегда не торопятся!..

— Просто безобразие!

— Жан-Марк! — крикнул Филипп. — У тебя есть при себе чистый платок?

— Нет, — ответил он. — Поищу в машине.

Ему противно было лгать, но как иначе уйти отсюда? Жан-Марк пересек шоссе и направился к машине, где побледневшая Кароль ждала, отвернувшись от места катастрофы. Однако, не дойдя до нее, он вынужден был остановиться. Он снова увидел изуродованную челюсть: словно разрезанный гранат с косточками и пленками. Опять накатила дурнота. Жан-Марк почувствовал, как все внутри у него размякло, точно в ожидании обвала. Виски сдавило, на лбу, на шее и под мышками выступил холодный пот, во рту появился противный, кислый вкус. Ноги подкосились, Жан-Марк упал на откос, скорчился, и его вырвало.

Сразу полегчало, хотя перед глазами продолжали мелькать яркие точки. Жан-Марк поднял голову и со страхом оглянулся на людей, столпившихся вокруг пострадавших. Отец смотрел на него со строгим и, как ему показалось, почти презрительным выражением. Он перевел взгляд на Кароль. Она тоже все видела. Лицо ее за ветровым стеклом было полно материнского участия. Знаком она подозвала его к себе. Чувство нестерпимого стыда охватило Жан-Марка. Мало того, что теперь в ее глазах он был жалким трусом, он предстал перед ней в самом постыдном для мужчины виде: кашляя и отплевываясь, извергая переваренную пищу. Неважно, что все это видел отец. Но она! Женщина! Посторонняя в семье!.. Ей ни разу не довелось за ним ухаживать. В детстве, когда он болел, около него неизменно была терпеливая, внимательная Мадлен. Он подумал о ней с отчаянием и нежностью. Раздались гудки полицейской машины. Послышались приказания. Круг любопытных расступился. Филипп прошел мимо сына, как будто ничего не случилось, сел за руль и крикнул:

— Поторопись, Жан-Марк!

Жан-Марк вытер губы платком. На отворотах пальто он заметил два пятна и торопливо стер их. Во рту появился вкус желчи. Тяжело усаживаясь на заднее сиденье, он со страхом думал, не пахнет ли от него. Обернувшись, Кароль мягко спросила:

— Ну как, лучше тебе?

Жан-Марк сделал вид, будто не слышит; он ненавидел ее в эту минуту, и, повтори она свой вопрос, он нагрубил бы ей. Поняла ли Кароль, что он готов взорваться? Она промолчала и снова устремила взгляд на дорогу. Машина медленно тронулась с места. Навстречу им мчалась Скорая помощь.

— Я думаю, они выживут, — сказал Филипп. — Молодой ранен только в лицо, а у старика, по-моему, просто сильный шок.

Филипп и Кароль продолжали вполголоса говорить об опасности на дорогах. «Когда сидишь за рулем, нужно быть настороже, многие так легкомысленны…» Забившись в угол, Жан-Марк ждал, когда они заговорят о его слабости. Но словно по молчаливому уговору, отец и мачеха не касались этой темы. Наверное, не дождутся, когда останутся вдвоем, и уж тогда отведут душу! Жан-Марк даже услышал голос Кароль: «Напрасно ты заставил его подойти к этим несчастным… Ты же знаешь, какой он впечатлительный!.. Я так его понимаю!..» А после этих жалобных слов отец совсем перестанет его уважать. И чего она лезет не в свое дело? Франсуазе и Даниэлю она нравится, но только не ему. При ней он всегда чувствует себя не в своей тарелке. Его раздражает в ней все: ее пеньюары, притворная усталость, жеманство. Рыдания подступили к горлу. «Подумать только, я блевал у нее на глазах!» Он нарочно употребил это грубое слово, чтобы сделать себе еще больнее. Машина вдруг остановилась. Какая-нибудь неполадка, подумал Жан-Марк. Но отец спросил, не оборачиваясь:

— Хочешь вести машину?

— Нет, — ответил Жан-Марк.

— И все же, дружок, тебе придется сесть за руль.

Филипп пересел на заднее сиденье, Жан-Марк занял его место. Кароль не шевельнулась. Усаживаясь рядом с ней, Жан-Марк уловил запах ее духов, и злоба его вспыхнула, словно пламя, бегущее по сухой траве под резким порывом ветра. Что означает это новое испытание? Его снова гнали на препятствие, как лошадь, которая не сумела перепрыгнуть с первого раза и теперь должна забыть о неудаче! Или они хотят убедиться, что он уже овладел собой? Хорошо, пусть увидят, на что он способен. Жан-Марк рванул машину с места. Нажимая на педаль акселератора, он все увеличивал скорость, и руки его, стиснувшие руль, ощущали радостную дрожь машины. Он почти не сбавлял газ на поворотах, от визга колес его охватывал сладкий ужас. Чем безрассуднее был риск, тем сильнее было его злорадное ликование. Он рвался навстречу опасности, не только бросая вызов отцу и мачехе, но и доказывая самому себе, что не дорожит жизнью. Не поворачивая головы, Жан-Марк чувствовал рядом с собой полумертвую от страха Кароль, а сзади отца, в бешенстве сжимавшего зубы. Этого-то он и добивался. Воздев руки к небу, оторопело мчались деревья, лента дороги с тупым однообразием бежала под колесами машины, ветер хлестал по крыше, а в сердце Жан-Марка холодной змейкой притаился страх. Сто тридцать, сто сорок, сто шестьдесят… И вдруг за его спиной раздался спокойный голос:

— Ты еще долго будешь валять дурака, Жан-Марк?

— Я не валяю дурака, — пробормотал он, против воли сбавляя скорость.

— Тебе очень хочется, чтобы с нами случилось то же, что с теми беднягами?

На миг все померкло перед глазами Жан-Марка. Напоминание о крови отрезвило его. Руки, судорожно сжимавшие руль, расслабились. Он молча признал правоту отца и еще больше замедлил ход. И все же мысль что в течение нескольких минут он дерзко играл со смертью, была ему приятна. До Бромея Жан-Марк вел машину с радостной легкостью человека, избежавшего верной гибели.