– Какой? – спросила Сильвия.

– Он говорит, что лучше обождать с женитьбой, что теперь я еще не в состоянии окружить вас тем достатком, к какому вы привыкли. И он совершенно прав.

Сильвия молчала.

– Сильвия! – вдруг воскликнул Франк. – Я не могу жениться на вас, будучи простым фермером.

– Кем же вы хотите быть, Франк?

– Я поступлю в университет.

– Но ведь университетский курс – это четыре года?

– Нет… я могу сдать экзамен за несколько семестров и поступить на предпоследний курс. Я посещал одно время военную академию, где учился мой отец и дед, но пришлось бросить ради плантаций и хозяйства. Теперь брат уже почти взрослый. Он любит дело и отлично ведет его. Он и без меня справится с ним.

– А дальше?

– Я посвящу себя праву. Теперь ваши не дадут согласия на брак. Но когда передо мною будет, скажем, карьера адвоката, они ничего против меня иметь не будут.

На следующее утро Сильвия поехала к епископу за благословением. Славный дядя Базиль дал ей благословение, присовокупив к нему кой-какие увещевания, в которых она нуждалась, по его мнению. Между прочим он сказал ей:

– Помни, дитя мое, нет в мире несчастнее серьезного человека, имеющего светскую избалованную жену.

Бедный дядя Базиль, с белоснежными волосами и тихим, одухотворенным, изборожденным скорбными морщинами лицом! В этих словах звучала затаенная печаль о его собственной жизни. Сильвия приникла головой к его груди и заплакала.

Несколько минут спустя, когда Сильвия успокоилась, он сказал:

– Сильвия, тетя видела Франка.

– Вы думаете, она догадалась, зачем он приезжал к вам?

– Она очень проницательна…

На обратном пути домой Сильвия решила, что теперь времени терять нельзя и, приехав в усадьбу, тотчас же приступила к выполнению своего плана. Тетю Варину она нашла в ее комнате – у нее болела голова. На туалетном столике стоял портрет давно оплакиваемого мистера Тьюиса. Сильвия взяла в руки портрет, сказала несколько сочувственных слов и без труда перевела разговор на любовь и брак.

Миссис Тьюис была самой младшей сестрой майора. За своего умершего супруга она вышла когда-то против согласия своих родных. Он был беден, позднее стал пить и, измучив свою жену, отравился хлоралом. Миссис Тьюис приехала жить к брату. И, несмотря на всю родственную заботу, хлеб, который она получала из милости, подчас казался ей очень горьким.

Ее злополучный роман окончился печально, но ее герой все же любил ее, и у нее был свой угол. Когда она говорила об этом, грудь ее трепетала и по щекам катились слезы. И когда она и на этот раз совершенно расчувствовалась, племянница ее прошептала:

– О тетя Варина, как я рада, что вы верите в любовь. Тетя Варина, я хочу доверить вам большой секрет.

И она рассказала ей, что тайно помолвлена с Франком Ширли. Миссис Тьюис слушала с широко раскрытыми от изумления глазами, тихо вскрикивая время от времени:

– Сильвия! Сильвия!

Она была потрясена до глубины души. И в этом настроении она не могла отказать Сильвии в сочувствии.

– Поддержите меня, – просила ее Сильвия. – Я пойду, буду говорить теперь с мамой.

Первое, что поражало людей в «мисс Маргарет», это ее совершенная беспомощность. Но она была добрейшим существом, обладавшим самым горячим материнским сердцем, какое только можно вообразить. Она кормила своих детей грудью чуть ли не до двух лет, кормила уже здоровенных, бегавших шалунов, которые бросали игры, чтобы пососать материнское молоко. Она укачивала их на своих руках, когда они были уже в школьном возрасте. Из-за порезанного детского пальчика она могла пролить столько слез, сколько иная мать не проливает на свежей могиле своего ребенка. Она хотела, чтобы дочери ее были счастливы, и дала им все, что только может дать богатство и культура. Она готова была согласиться и на то, чтобы одна из дочерей вышла за человека, отец которого «носил арестантский халат», лишь бы она была счастлива. Она на все могла согласиться, пока она была одна со своей дочерью и никто не требовал от нее других решений. Она держала Сильвию в своих объятиях и плакала от жалости к Франку Ширли, потрясенная рассказом Сильвии о его одиночестве, его доброте, и вдруг встрепенулась, пораженная, словно громом небесным, внезапной мыслью: А что скажут люди? Что скажет тетя Ненни?!

Сильвия предвидела и эту сцену, и все отклонения чувств ее матери-ребенка в одну или другую сторону. Она помнила много трогательных, нежных сцен, после которых мать склонял на свою сторону тот, кто умел затронуть какую-нибудь слабую ее струнку. Она крепко обнимала мать, смешивала свои слезы с ее слезами и просила обещать ей, что она никогда не будет мешать ее счастью. Это была слезная тропа – тропа первой любви Сильвии!

С отцом она иначе повела разговор. Она пошла к нему в контору и заговорила с ним не о любви и не о романах, а о характере Франка Ширли. Она знала, что майор возмущался распущенностью, необузданностью многих молодых людей их круга. Она заговорила о Франке Ширли как о человеке исключительного характера, как о человеке, умеющем владеть собой.

Майор изумил ее совершенно нежданным отношением к ее словам, он крепко сжал руками поручни кресла, побледнел, как полотно, и, не выслушав ее до конца, спросил:

– Сильвия, тебе говорил кто-нибудь, отчего дядя Лоренс покончил с собой?

– Нет, – ответила она.

– Он сделал предложение девушке, которая любила его. Но родители ее не давали согласия на брак. Почему, не знаю. Знаю лишь, что он разбил жизнь этой девушки, и это произвело на меня ужасное впечатление. И я поклялся тогда, что никогда не буду вмешиваться в сердечные дела моих детей и противоречить их выбору.

Сильвия была потрясена до глубины души не только его словами, но и его волнением, которое он всеми силами подавлял в себе.

– Папа, но неужели ты находишь, что это так ужасно? – спросила она.

Он долго молчал, прежде чем ответил.

– Это совершенно не то, о чем я мечтал, – сказал он. – И это совершенно изменит твою жизнь. Я боюсь, ты даже не представляешь себе, какая это значительная может быть перемена.

– Но я люблю его, папа!

– Если ты действительно любишь, тогда я тебе препятствовать не стану, дорогая. Если бы я мог только быть уверен в этом! Обещай мне, что ты будешь ждать еще, пока не убедишься вполне, что тут никакой ошибки нет.

– Обещаю тебе, папа!

Они поговорили еще немного, и Сильвия ушла к себе. Часа через полтора в комнату ее вбежала растерянная повариха, тетушка Сара.

– Мисс Сильвия, что-то случилось с вашим папой!

– Что, что? – воскликнула Сильвия, вскочив с места.

– Он сидит на пне в саду и плачет так, что сердце разрывается.

Сильвия побежала в сад, бросилась на колени перед отцом и обняла его с криком: «Папа! Папа!»

Он все еще плакал. Она никогда не видела его таким, никогда в жизни не видела его плачущим и была потрясена.

– Папа, что случилось? В чем дело?

Она чувствовала, что он дрожит и старается овладеть собой.

– Ничего, Сильвия, это пройдет.

– Папа, – прошептала она, – неужели тебе так неприятен Франк Ширли?

– Нет, дорогая, не в этом дело. Но… но все это взволновало меня. Моя девочка уходит от меня. А я… я и не знал, что она уже такая большая. Я себя почувствовал вдруг таким старым.

Он смотрел на нее, стараясь улыбаться и стыдясь своих слез. Она вглядывалась в его дорогое лицо, и ей казалось, что оно вдруг постарело и покрылось густой сетью морщин. Она внезапно поняла, что он действительно очень стар. Он так много работал, часто сидел за счетами поздно ночью, когда она возвращалась с бала, и ей так стыдно бывало в эти минуты за свои развлечения, которые он оплачивал ценою бессонных ночей.

– О папа, папа, я должна бы выйти замуж за богатого человека!

– Дитя мое, – воскликнул он, – я не хочу слышать больше таких слов!

Бедный, бедный майор! Он говорил то, что думал. Это был самый наивный из всех членов семьи. Он был аристократ, а не деловой человек. Он всей душой ненавидел деньги, даже когда тратил их и тешился благами, приобретенными на деньги. Мощный поток нес его, как деревянную щепку, по опасным дорогам жизни.