— Когда эта выставка у Петера Частала закончится и я освобожусь, я хочу поехать в Грецию. Там есть остров по имени Спетсес. И на этом острове стоит дом, белый и квадратный, словно кубик сахара. Перед ним терраса, вымощенная терракотовыми плитками, а у верхней кромки стен висят горшки с геранью. Внизу, под террасой, есть причал и лодка с белым парусом, который похож на крыло чайки. Небольшая лодка. На двоих.

Я ждала. Он открыл глаза и сказал:

— Думаю, я отправлюсь туда.

— Отправьтесь.

— Вы приедете туда? — Он протянул ко мне руку. — Вам не хотелось бы приехать туда ко мне в гости? Вы только что сказали, что хотели бы увидеть Грецию. Приезжайте, и я покажу вам ее прославленные места.

Я была очень тронута. Я вложила свою руку в его ладонь и почувствовала, как его пальцы сомкнулись на моем запястье. Насколько же это было иначе, как невероятно отличалось это приглашение от того, что мне мучительно предлагал Найджел — приглашения посетить его мать в графстве Инвернесс. Два разных мира. Тревожное соприкосновение двух разных миров. Тревожное соприкосновение двух разных миров.Я едва не расплакалась.

— Однажды, — ответила я таким тоном, каким мать успокаивает настойчивого ребенка, — однажды я, может быть, смогу приехать.

Небо затянуло и стало холодать. Пора было двигаться. Мы собрали оставшийся от пикника мусор, нашли у фонаря небольшую урну и выкинули его туда. Потом мы дошли до того места, где я оставила машину; в воздухе стоял запах дождя, и штормовое море стало свинцовым.

Красное небо во время восхода — ждет пастуха непогода. Мы сели в машину и медленно поехали в Пенмаррон. Обогреватель у Фебы не работал, и я замерзла. Я знала, что в Холли-коттедже нас ждет пылающий огонь и, может быть, чай с лепешками, но я думала не об этих вещах. Мое воображение было захвачено образами Греции, я представляла себе домик над водой и лодку с парусом, подобным крылу чайки. Я думала о купании в темном Эгейском море, где вода теплая и прозрачная как стекло…

Память всколыхнулась.

— Дэниел.

— Что?

— В ту ночь, когда я приехала из Лондона, мне приснился сон. Он был о плавании. Я была на пустынном острове и мне пришлось долго идти по мелководью. А затем вода вдруг стала глубокой, но при этом она была такой чистой, что я могла видеть дно. И как только я поплыла, то почувствовала течение. Очень сильное и быстрое. Меня словно несло по реке.

Я вновь вспомнила то ощущение покоя, блаженного всеприятия.

— А что было потом?

— Ничего. Но это было прекрасно.

— Похоже, это был хороший сон. А почему вы о нем вспомнили?

— Я подумала о Греции. О купании в гомеровском винноцветном море.

— Все сны что-то значат.

— Я знаю.

— А что, по-вашему, значил этот сон?

— Я думала, возможно, он был о смерти, — ответила я.

Но это было до того, как в мою жизнь вошел Дэниел. Теперь я была мудрее и знала, что сон был не о смерти. Он был о любви.

Вернувшись в Холли-коттедж, мы не нашли там Фебы. Освещенная огнем гостиная была пуста, и когда я покричала наверх, думая, что она, возможно, провела весь день в постели, ответа тоже не последовало.

Но из кухни доносился звон тарелок и скрип выдвижного ящика. Я вышла в холл вместе с Дэниелом и открыла дверь в кухню, но обнаружила там лишь Лили Тонкинс, которая сбивала в миске масло.

— А, вот и вы, — сказала она. У нее был такой вид, словно она не слишком рада нас видеть, и я заподозрила, что ее что-то вывело из себя. Лили могла здорово выйти из себя, но не из-за нас, а просто из-за общего положения дел на свете: угрюмого мужа, щекастой дочки, которая работала в бакалее, и человека из магистрата, который ведал ее пенсией.

— Где Феба? — спросила я.

Лили не подняла взгляда от миски с маслом.

— Пошла вниз к воде.

— Я надеялась, что она сегодня полежит в постели.

— Полежит в постели? — Лили с грохотом отставила миску и уставилась на меня, уперев руки в боки. — Ну это вряд ли. У нас сегодня эта маленькая Шарлотта Коллиз весь день тут околачивается, прямо с десяти утра. Я только успела отнести мисс Шеклтон чашку чая и начала натирать медную посуду, как услышала звонок в дверь. Кого еще принесла нелегкая, проворчала я, пошла открывать и обнаружила там ее. И с тех пор она здесь.

— А где миссис Толливер?

— Отправилась в Фалмут на какую-то встречу — то ли «Спасем детей», то ли «Спасем церковь», что-то в таком роде. По мне, так это смешно. То есть я могу понять, что есть люди, которые не любят заботиться о своих детях. Кому-то это по душе, кому-то — нет. Но у нее маленькая внучка. С какой стати она все время ее оставляет — то в карты уходит играть, то что-то спасает. Кто-то же должен присматривать за девочкой.

— Где же миссис Карноу?

— Бетти Карноу там, в Уайт-Лодж, с ней все в порядке, но у нее есть свои обязанности. Если миссис Толливер не хочет заниматься своей внучкой, она должна кому-то платить за эту работу.

— Так что же случилось?

— Ну, я ее, бедняжку, впустила и сказала, что мисс Шеклтон еще не встала, а вы уехали и вернетесь после обеда. Она поднялась наверх к мисс Шеклтон, и я слышала, как они разговаривали. Она говорит и говорит — такое ощущение, что девочке вообще не с кем пообщаться так, как она общается здесь. Потом она спустилась, девочка то есть, и сказала, что мисс Шеклтон встает и одевается. Я из-за этого рассердилась, потому что знала, что ей надо хорошенько отдохнуть. Пришлось мне идти наверх, чтобы помочь ей одеться. А потом она спустилась, позвонила Бетти Карноу и сказала, что Шарлотта побудет у нас и останется на обед. К счастью, тут был еще кусок холодной баранины, и я почистила картошку и сделала заварной крем, но это нехорошо, что на мисс Шеклтон свалилась обязанность заботиться о девочке, при том что у нее сломана рука, и все такое прочее.

Мне никогда еще не доводилось видеть Лили такой многословной и расстроенной. Само собой, она переживала за Фебу. Но у нее было доброе сердце. Корнуольцы любят детей, и Лили не была исключением. Она решила, что Шарлотту забросили, и все ее существо восстало против этого.

— Простите, — сказала я, — мне следовало бы быть здесь и помогать вам.

Дэниел слушал все это молча.

— Где они? — спросил он наконец.

— Пошли на берег рисовать. Они любят рисовать, когда встречаются, словно пара пожилых тетушек. — Она отвернулась от стола и подошла к раковине, чтобы выглянуть в окно. Мы с Дэниелом последовали за ней. Перед нами раскинулся пустой залив с голым песком. Но в дальнем конце дамбы можно было различить две фигурки: Фебу, которую ни с кем нельзя было спутать благодаря ее шляпе, и ребенка в алой куртке рядом с ней. Они прихватили с собой складные стульчики и сидели бок о бок, совсем близко друг к другу. В них было что-то очень трогательное. Они выглядели отрешенными, словно какой-то невообразимый шторм смыл их и о них все забыли.

Пока мы там стояли, по стеклу застучали первые капли дождя.

— Ну вот! — воскликнула Лили, словно именно это она и предсказывала. — Пошел этот проклятый дождь. А мисс Шеклтон и не заметит. Когда она начинает рисовать, ей ни до чего нет дела. Вы можете кричать до посинения, она и внимания не обратит. А сейчас, с рукой в гипсе, бедняжка…

Пора было вмешаться.

— Я пойду за ними, — сказала я.

— Нет, — Дэниел удержал меня за руку. — Там льет. Лучше я схожу.

— Вам нужен плащ, Дэниел, — попыталась остановить его Лили, но он уже нашел в холле зонтик и вышел с ним. Я смотрела, как он идет через лужайку, держа зонт высоко над головой. Потом он исчез в воротах изгороди из эскаллоний, а спустя мгновение показался снова: он направлялся вдоль края дамбы к двум ничего не подозревающим художницам.

Мы с Лили отвернулись от окна.

— Чем я могу помочь вам? — спросила я.

— Вы можете накрыть стол к чаю.

— Давайте пить его здесь, тут так тепло и уютно.

— Я напекла оладий, — она взялась за свою миску и принялась снова взбивать. Было похоже, что после того как она поделилась своими тревогами, ее настроение улучшилось, и я порадовалась этому.