По дорожке на трехколесном велосипеде проехала девочка лет пяти; за ней шел отец с маленькой собачонкой. На девочке были красные колготки и синее платьице, волосы перевязаны черной ленточкой. Отец, еще довольно молодой человек, был в рубашке с отложным воротничком и твидовом пиджаке. Когда девочка слезла с велосипеда и побежала на газон, чтобы понюхать крокусы, он не стал ее останавливать и, придерживая велосипед, наблюдал, как дочка наклоняется над цветами, демонстрируя прелестную попку, обтянутую красными колготками. Девочка сказала:

— Они не пахнут.

— Я тебе говорил, — сказал отец.

— Почему?

— Понятия не имею.

— Я думала, все цветы пахнут.

— Не все, но большинство. Пойдем.

— Можно, я сорву цветочек?

— Нет.

— Почему?

— Садовник рассердится.

— Почему?

— Такие здесь правила.

— Почему?

— Потому что другим тоже приятно на них смотреть. Пошли.

Девочка вернулась, села на велосипед и закрутила педалями; отец последовал за ней.

Селина наблюдала за этой сценой с восхищением и легкой завистью. Всю жизнь она приглядывалась к тому, как живут, и прислушивалась, о чем говорят незнакомые люди — чужие дети, чужие родители, — и пыталась себе представить, как устроена их жизнь, какие у них взаимоотношения в семье. Когда в детстве няня, Агнесса, водила ее на прогулки в парк, Селина застенчиво следила за играми других детей, надеясь, что вот-вот они ее позовут, но сама подойти не решалась. Звали ее не слишком часто. Она всегда была чересчур опрятно одета, да и Агнесса, с вязаньем сидящая неподалеку на скамейке, выглядела чересчур сурово. Если няне казалось, что Селина играет с детьми из категории тех, кого старая миссис Брюс называла «неподходящими», она подбирала свой клубок, втыкала в него спицы и заявляла, что пора возвращаться в Куинс Гейт.

А там было царство женщин — маленький женский мирок, управляемый миссис Брюс. Агнесса, которая раньше была ее горничной, миссис Гопкинс, кухарка, и Селина были покорными подданными, а мужчины — за исключением мистера Артурстоуна, бабушкиного адвоката, или в последние годы часто его заменявшего Родни Экленда — в дом почти не допускались. Стоило какому-нибудь мужчине прийти, чтобы прочистить трубу, покрасить стены или снять показания счетчика, Селина немедленно оказывалась рядом и засыпала его вопросами. Женат ли он? Есть ли у него дети? Как их зовут? Где они проводят каникулы? В таких случаях Агнесса — что ей было совсем не свойственно — ужасно сердилась.

— Что скажет бабушка, если услышит, как ты мешаешь человеку работать?

— Я не мешаю. — Иногда Селина становилась очень упрямой.

— О чем ты можешь с ним разговаривать?

На этот вопрос Селина не находила ответа: ей непонятно было, что тут плохого. И об отце ее в доме не говорили — его имя вообще никогда не упоминалось. Селина даже не знала, как его звали, — миссис Брюс была матерью ее матери, и Селина носила бабушкину фамилию.

Однажды, чем-то рассерженная, она взбунтовалась и без обиняков заявила:

— Я хочу знать, где мой отец. Почему у меня нет папы? У всех есть.

Ей мягко, но холодно объяснили, что отец умер.

Селину регулярно водили в воскресную школу.

— Значит, он в раю?

Миссис Брюс резко дернула запутавшуюся нитку на своем рукоделии. Даже мысль о том, что Этот Человекобщается с ангелами, казалась ей кощунственной, но нормы христианской морали запрещали разочаровывать детей.

— Да, — сказала она.

— А что с ним случилось?

— Его убили на войне.

— Убили? Как? (Селина не могла себе представить ничего более ужасного, чем смерть под колесами автобуса.)

— Мы сами не знаем, Селина. И, правда, не можем тебе ничего сказать. А теперь… — Миссис Брюс поглядела на часы, давая понять, что разговор окончен, — пойди к Агнессе и скажи, что пора гулять.

Агнесса, стоило на нее нажать, оказалась чуть более словоохотливой.

— Агнесса, мой папа умер.

— Да, — сказала Агнесса. — Я знаю.

— Давно?

— Во время войны. Война кончилась в сорок пятом году.

— Он меня когда-нибудь видел?

— Нет. Он умер до твоего рождения.

Селина была ошеломлена.

— А ты его когда-нибудь видела?

— Видела, — нехотя ответила Агнесса. — Когда твоя мать с ним обручилась.

— Как его звали?

— Этого я тебе сказать не могу. Я обещала бабушке. Она не хочет, чтобы ты знала.

— Ну а какой он был? Хороший? Красивый? Какого цвета у него были волосы? Сколько ему было лет? Он тебе нравился?

Агнесса — как и бабушка, особа высоконравственная, — ответила только на тот вопрос, на который могла ответить честно.

— Он был очень красивый. Ну и довольно об этом. Поторопись, Селина, и не шаркай ногами — испортишь новые туфли.

— Мне б хотелось, чтобы у меня был отец, — сказала Селина и на прогулке в тот день целых полчаса наблюдала, как отец с сыном пускали на пруду игрушечную яхту, и все норовила подойти к ним поближе, чтобы услышать, о чем они говорят.

Фотографию Селина нашла, когда ей уже исполнилось пятнадцать лет. В унылую промозглую лондонскую пятницу она слонялась без дела, не зная, чем заняться. У Агнессы был выходной, миссис Гопкинс сидела, положив свои искривленные артритом ноги на скамеечку, погруженная в чтение «Друга народа». Бабушка играла с гостями в бридж. Из-за закрытых дверей гостиной доносились приглушенные голоса и просачивался запах дорогих сигарет. Ну просто хоть подыхай со скуки! Селина прокралась в пустующую спальню, посмотрела в окошко, покрутилась перед трюмо, воображая себя кинозвездой и строя соответствующие мины, и уже собиралась уйти, как вдруг заметила небольшой книжный шкаф между двумя кроватями. В надежде найти книгу, которой она еще не читала, Селина опустилась перед шкафом на колени и пробежала пальцем по корешкам.

Палец остановился на «Ребекке». Довоенное издание в желтой обложке. Селина вытащила книгу, раскрыла. И тут из нее выпала лежавшая между заполненными убористым шрифтом страницами фотография. Селина подняла ее. На фотографии был запечатлен мужчина в военном мундире. Темноволосый, с ямочкой на подбородке, с бровями неправильной формы. Его черные глаза искрились от смеха, хотя на лице застыло приличествующее обстоятельствам торжественное выражение. На плечах аккуратного, хорошо сшитого мундира красовались офицерские погоны.

С этого все и началось. В душу Селины закралось волнующее подозрение. В смуглом веселом лице на снимке угадывались ее собственные черты. Подойдя с фотографией к зеркалу, она попыталась обнаружить сходство в овале лица, форме головы, твердой линии подбородка. Общего, увы, оказалось мало. Мужчина был очень красив, а она, Селина, — дурнушка. Его уши плотно прилегали к голове, а ее торчали, как ручки кастрюли…

Селина перевернула фотографию. На обороте была надпись:

Дорогой Гарриет от Д.

и два крестика, обозначавшие поцелуи.

Гарриет звали ее мать; теперь Селина уже больше не сомневалась: это была фотография отца.

Поставив книгу на место, Селина унесла фотографию в свою комнату. С тех пор, никому ничего не сказав, она повсюду носила ее с собой, завернутую в тонкую бумагу, чтобы не помять или не испачкать. Наконец-то и у нее появились — пускай, эфемерные — корни; тем не менее Селина продолжала наблюдать за другими семьями и прислушиваться к чужим разговорам…

Детский голос нарушил ленивый ход мыслей задремавшей на солнышке Селины. В ее сознание ворвался неумолчный шум забитой машинами Пикадилли, автомобильные гудки, лепет малышки в коляске. Девочка на велосипеде с отцом были уже далеко. Рядом, на газоне, сидели другие люди; в нескольких ярдах от Селины, тесно обнявшись и не замечая никого вокруг, расположилась какая-то парочка.

Деревянный стул угрожающе заскрипел. Селина осторожно переменила позу. Пакет, который ей дал Родни, соскользнув с коленей, упал на траву. Селина, нагнувшись, подняла его, машинально развернула. На глянцевой белой суперобложке красными буквами было написано: