Стоял февраль, в Париже светило солнце. В аэропорту Ле-Бурже его холодные лучи, отражаясь от голубого, словно лед, неба, ослепительно блестели на взлетно-посадочных полосах, еще не просохших после ночного дождя. Двум пассажирам из здания аэровокзала день показался таким замечательным, что они соблазнились выйти на площадку крыши. Однако оказалось, что яркое солнце совсем не греет, а веселый ветерок резок и порывист. Смельчакам пришлось укрыться в ресторане и дожидаться объявления рейса. Парочка попивала кофе за столиком, покуривая сигареты «Голуаз», которые достал из кармана Кристофер.

Поглощенные собой, молодые люди не замечали, что привлекают внимание окружающих. И не удивительно, так как они представляли собой очень интересную пару. Эмма — высокая, с темными волосами, зачесанными назад и открывающими высокий лоб. Волосы ниспадали до середины спины. Лицо ее не было красивым — скулы слишком выступали, а прямой нос и решительный подбородок придавали чертам резкость. Но это с лихвой компенсировалось огромными и — неожиданно для брюнетки — серо-голубыми глазами, делавшими девушку очаровательной; ее большие губы недовольно сжимались, если девушке что-то не нравилось, а когда ей было хорошо — растягивались в широкой улыбке, прямо как у ребенка. Сейчас Эмма была счастлива. В этот холодный солнечный день на ней был ярко-зеленый брючный костюм и свитер, своей белизной оттенявший ее загар. Однако ее шикарный вид не вязался с огромным количеством багажа, громоздившегося вокруг девушки. Со стороны могло показаться, что она беженка из района стихийного бедствия.

На самом же деле все это накопилось за шесть лет жизни за границей. Три чемодана, за провоз которых пришлось заплатить солидную сумму, были уже сданы в багаж. Оставались еще холщовый саквояж, папка для бумаг, корзина, наполненная книгами и аудиозаписями, плащ, пара лыжных ботинок и огромная соломенная шляпа.

Кристофер смотрел на гору вещей, спокойно и сосредоточенно размышляя, как все это пронести на борт самолета.

— Ты можешь надеть шляпу, лыжные ботинки и плащ на себя — и не надо будет их нести.

— На мне уже надеты туфли, а шляпу сдует ветром. В плаще я ужасно выгляжу… И вообще зачем он мне нужен?

— Чтобы укрыться от дождя в Лондоне.

— Может быть, в Лондоне не будет дождя.

— Там всегда дождь. — Он прикурил новую сигарету. — Еще одна причина, чтобы ты осталась в Париже.

— Мы с тобой уже обсуждали этот вопрос сотню раз. Я возвращаюсь в Англию.

Кристофер добродушно усмехнулся. Он просто поддразнивал ее, улыбаясь. При этом внешние уголки его глаз, сверкающих золотистыми искорками, приподнимались вверх, и это, при его высоком росте и вальяжности, придавало ему странное сходство с сытым котом. Одетый ярко, но небрежно, слегка по-богемному: узкие плисовые брюки, поношенные ботинки, голубая хлопчатая рубашка поверх желтого свитера и замшевый пиджак, очень старый и потертый на локтях и у ворота, — он был похож на француза. Но на самом деле был англичанином и даже приходился Эмме дальним родственником: когда ей было шесть лет, а Кристоферу десять, ее отец, Бен Литтон, женился на Эстер Феррис, матери Кристофера. Этот брак оказался неудачным и продлился всего полтора года. Но теперь Эмма вспоминала то время как единственный период, который хоть отдаленно напоминал семейную жизнь.

По настоянию Эстер в Порт-Керрисе был куплен дом. Еще до войны Бен приобрел здесь мастерскую без удобств. Увидев помещение, в котором ей предстояло жить, Эстер сразу же приобрела рыбацкий дом, который принялась переустраивать с присущими ей вкусом и изяществом. Бен был совершенно безразличен к домашнему уюту, и вскоре этот дом стал домом Эстер. Именно она переоборудовала кухню: появилась горячая вода, ярко горели дрова в большом камине; Эстер считала, что камин должен стать сердцем дома, здесь могли бы собираться дети…

Ее намерения были великолепны, но методы их осуществления оказались не слишком подходящими. Она пыталась оправдать Бена: ведь ее муж — гений, ей это было хорошо известно. Она была готова смотреть сквозь пальцы на его связи с другими женщинами, терпеть его приятелей со странными привычками, прощать его расточительность. Но в конце концов, как это часто бывает в браке, ее доконали мелочи. Обеды, про которые он забывал, счета, не оплачиваемые месяцами. Привычка Бена проводить вечера в пивной, а не в кругу семьи, как подобает порядочному супругу. Ее доконал его отказ установить телефон, завести машину, бесконечный поток явных отщепенцев, которых он приглашал ночевать на ее диване. Наконец, его полная неспособность хоть иногда проявлять к ней чуточку внимания и любви.

В конце концов она оставила его, забрав с собой Кристофера, и сразу подала на развод. Бен охотно дал согласие. Он был рад, что больше не увидит мальчика. Отчим и пасынок никогда не ладили. Бен хотел быть единоличным главой семьи, а Кристофер даже в десятилетнем возрасте демонстрировал яркую индивидуальность и не позволял никому командовать собой. Несмотря на все усилия Эстер, этот антагонизм не ослабевал. Даже внешняя привлекательность мальчика, которая, как полагала Эстер, должна вызывать симпатию у Бена как художника, не помогла: когда она попыталась попросить Бена нарисовать портрет сына, тот отказался.

После их отъезда жизнь в Порт-Керрисе возвратилась в прежнее мутное русло. Хозяйство вели какие-то сменяющие друг друга неряшливые женщины, то ли натурщицы, то ли студентки, которые входили в жизнь Бена Литтона и покидали ее с монотонной регулярностью хорошо организованной очереди. Единственное, что объединяло их, — это низкопоклонство перед Беном и высокомерное пренебрежение к ведению хозяйства. Они старательно игнорировали Эмму, но она не так уж и скучала по Эстер, как об этом думали люди. Она успела устать — как и Бен — от организованности, от чистой одежды, всегда застегнутой на все пуговицы. Однако с отсутствием Кристофера в ее жизни возникла пустота, которую нечем было заполнить. Какое-то время она оплакивала его, хотела написать ему, но не осмелилась попросить у отца его адрес. Однажды в приступе одиночества она убежала искать сводного брата: пошла на станцию и попыталась купить билет до Лондона, так как это место казалось ей наиболее подходящим для поисков Кристофера. Но у нее с собой было только две монеты — один и девять пенсов, — а начальник станции, узнавший ее, отвел девочку в свою комнату, где пахло керосиновой лампой и углем, горевшим в камине, угостил ее чаем из эмалированного чайника и проводил домой. Бен работал и даже не заметил ее отсутствия. Больше Эмма не пыталась искать Кристофера.

Когда Эмме исполнилось тринадцать лет, Бену предложили контракт на преподавательскую работу в Техасском университете на два года, на что он сразу дал согласие, не подумав о дочери. Возникло небольшое замешательство при обсуждении будущего Эммы. Бен объявил, что просто возьмет ее с собой в Техас, но кто-то, кажется Маркус Бернстайн, убедил его, что девочке лучше расти отдельно от отца, и ее отослали учиться в Швейцарию. Она пробыла в Лозанне три года и за это время ни разу не приезжала в Англию. А затем провела год во Флоренции, изучая итальянский язык и искусство Ренессанса. Когда этот год кончился, Бен уже находился в Японии. Она хотела поехать к отцу, но он ответил телеграммой следующего содержания: «Единственную свободную кровать занимает очаровательная гейша. Попробуй пожить в Париже».

Отнесясь к этому философски, — ей было уже 17, и жизнь перестала удивлять ее, — Эмма поступила, как он посоветовал. Она нашла работу в семье Дюпре, которая жила в доме для преподавателей в Сен-Жермене. Глава семьи был профессором медицины, а мать — учительницей. Эмма присматривала за тремя их послушными детишками, обучала их английскому и итальянскому и ездила с ними в августе на скромную семейную виллу в Ла-Боль. В течение всего этого времени она терпеливо ждала возвращения Бена в Англию. Тот прожил в Японии полтора года и вернулся на родину через Соединенные Штаты, где провел месяц в Нью-Йорке. Маркус Бернстайн вылетел туда, чтобы повидать его. Эмму не удивило, что она узнала об этом не от самого Бена, и даже не от Лео, от которого она обычно получала информацию, а из длинной, хорошо иллюстрированной статьи во «Френч Реалите» с рассказом о вновь построенном Музее изящных искусств в Квинстауне, штат Вирджиния. Этот музей был создан вдовой богатого жителя Вирджинии Кеннета Райана для увековечения его памяти, а раздел живописи должен был открываться ретроспективной выставкой картин Бена Литтона, начиная с его довоенных пейзажей и заканчивая последними абстракциями.