— Есть тут пенсионер, который приезжает на велосипеде три раза в неделю из Кригана, но его сил и времени хватает лишь на уход за огородом и заготовку дров для дома.

Но Виктория не унималась.

— Родди столько обо всем знает. Вчера вечером…

— Он много знает, потому что прожил здесь всю свою жизнь, но значение имеет только то, что он может сделать. Боюсь, без Джока, который всегда его всем обеспечивал и время от времени подстегивал, Родди просто пропадет.

— Пусть хотя бы попробует.

Джон с сожалением покачал головой.

— Это же очень крупное поместье. Двенадцать тысяч акров пашни, которые надо обрабатывать, загороди, за которыми нужно следить, более тысячи овец, за которыми нужно ухаживать. Не говоря уже о рогатом скоте, об урожае, о дорогостоящей технике. Все это требует больших капиталовложений.

— То есть вы не хотите рисковать деньгами?

Он усмехнулся.

— Как и всякий банкир. Но дело не в этом. Я могу позволить себе потерять какую-то часть денег. Дело в том, что за собственность стоит держаться только тогда, когда она является жизнеспособным предприятием или, по крайней мере, может окупать себя.

Виктория отвернулась от него и, обняв руками колени, смотрела на старый дом. Какой он теплый, гостеприимный, этот дом, какие замечательные люди в нем живут. Ей совсем не хотелось думать о том, может ли он быть жизнеспособным предприятием.

— А как же Эллен?

— В этом-то и проблема. Не только Эллен, но и семейство Гатри.

— Они знают, что вы собираетесь продать Бенхойл?

— Пока нет.

— А Родди?

— Я сказал ему вчера вечером.

— И что он ответил?

— Он не удивился. Сказал, что так и думал. А потом налил себе неимоверную порцию коньяка и сменил тему.

— А как вы думаете, что станет с Родди?

— Не знаю, — признался Джон. Впервые за все время его голос звучал печально. Виктория обернулась к нему, и снова их глаза встретились. Его взгляд был хмурым и унылым, и ей стало жаль его: да, Джон оказался перед трудным выбором.

Она вдруг выпалила:

— Он слишком много пьет, я имею в виду Родди.

— Знаю.

— Мне он нравится.

— Я тоже люблю его. Всех их люблю. Вот почему все так не просто.

Она чувствовала, что должна подбодрить его.

— Может быть, все как-то разрешится.

— Чудес не бывает. Вы кто? Мистер Микобер? [3]Я продам его, у меня нет другого выхода. Сейчас Роберт Маккензи, адвокат из Инвернесса, составляет объявление. Оно будет опубликовано в центральных газетах в середине следующей недели. «Продается роскошное шотландское поместье для занятий спортом». Видите, уже ничего нельзя изменить.

— Если бы я смогла…

— Не сможете, поэтому не будем больше об этом говорить.

Томасу начинала надоедать игра. К тому же он проголодался. Он бросил пластиковую крышку и взобрался к Виктории на колени. Джон посмотрел на часы.

— Почти час дня. Пойдемте посмотрим, чем можно перекусить…

Они медленно поднялись. Виктория отряхнула от галечника джинсы.

— А как же Родди и Оливер? — спросила она и посмотрела в сторону холма. Родди и Оливер уже спускались, двигаясь гораздо резвее, чем при подъеме.

— Тоже проголодались и наверняка захотели пить. Пойдемте.

Он наклонился, взял Томаса на руки и повел их назад, к тлеющему костру.

— Посмотрим, что положила Эллен нам в корзинки.

Скорей всего, благодаря удавшемуся на славу пикнику, напомнившему былые времена, беседа за ужином шла не о литературной лондонской жизни и не о будущем Шотландии, а превратилась в праздник воспоминаний.

Насытившийся свежим воздухом, раскрасневшийся от вина и вкусной еды, Родди превзошел себя, подгоняемый к тому же племянником — он без остановки сыпал анекдотами и забавными историями из прошлого.

Они сидели за полированным, освещенным свечами столом. Все с удовольствием слушали Родди. В его рассказах возникали, как живые, старые соратники и соседи, чудаковатые, надменные вдовы. Вспомнили, как однажды на рождественском празднике загорелась елка; как некий нелюбимый всеми племянник на охоте влепил почетному гостю заряд дроби и был с позором отправлен домой; о давней зиме с метелями, отрезавшими дом от всего мира на целый месяц, когда его обитателям приходилось растапливать снег, чтобы сварить кашу, и играть в бесконечные шарады, чтобы скоротать время.

Всплыла история о перевернувшейся лодке, которую шериф Бентли забыл поставить на ручной тормоз, в результате чего она оказалась на дне; о даме благородного происхождения, находившейся в стесненных обстоятельствах, которая приехала погостить на субботу-воскресенье, а прожила два года в лучшей гостевой комнате.

Истории долго не кончались, но даже когда они вроде и закончились, Родди невозможно было остановить. Только Виктория хотела предложить разойтись спать, поскольку было уже заполночь, как Родди отодвинул стул и повел всех через холл в пустую и пыльную гостиную. Здесь стоял большой, накрытый старой простыней рояль. Родди откинул ее, пододвинул стул и начал играть.

В комнате царил жуткий холод. Шторы давным-давно были сняты, а ставни закрыты наглухо, так что старые мелодии отражались от пустых стен громом оркестра. Висевшая в центре высокого, роскошно декорированного потолка огромная хрустальная люстра сверкала, как гроздь сосулек, отбрасывая разноцветные блики, отражавшиеся в меди решетки перед камином из белого мрамора. Родди пел песни довоенных лет — самые сентиментальные из репертуара Ноэля Коварда, а также сочинения Коула Портера.

Остальные сгрудились вокруг рояля. Оливер, в котором с неожиданным поворотом вечера вновь ожил драматург, курил сигару, пристально глядя на Родди, будто боялся пропустить малейший нюанс в выражении его лица.

Джон прошел к камину, держа руки в карманах. Виктория нашла стоявшее посреди комнаты кресло, накрытое выцветшей синей клетчатой тканью, и присела на ручку. Она видела Родди со спины, над его головой в центре стены висело зеркало между двумя портретами — безусловно, Джока Данбита и его жены Люси.

Слушая старые добрые мелодии, она переводила взгляд с одного портрета на другой. Джок был изображен в парадном костюме своего полка, золотом блистали эполеты, на Люси же была юбка из шотландки и зеленоватый свитер. У нее были карие глаза, на губах играла улыбка. Виктория размышляла, сама ли Люси обставила гостиную, выбрала этот бледный ковер с рисунком из роз или унаследовала обстановку от свекрови и не стала ничего менять. А что бы сказали Джок и Люси, если бы узнали, что Бенхойл будет продан? Были бы они огорчены, рассержены или поняли бы Джона? Глядя на Люси, Виктория решила, что та, скорей всего, была бы на стороне Джона. Что касается Джока… на лице Джока застыло выражение торжественной непроницаемости. Светлые глубоко посаженные глаза не выражали ничего.

Виктория почувствовала, что все больше замерзает. Она надела в тот вечер, непонятно по какой причине, самое неподходящее платье, без рукавов, слишком легкое для зимнего шотландского вечера. Такое платье подходит к загорелым рукам и босоножкам.

Виктория поежилась и, пытаясь согреться, обняла себя за плечи. Джон Данбит тихо спросил ее, не замерзла ли она. Виктория, поняв, что он наблюдает за ней, почувствовала себя неуютно. Она опустила руки на колени и кивнула, давая понять, что не хочет мешать Родди.

Джон вынул руки из карманов и подошел к ней, сдернув покрывало с кресла во французском стиле из розового дерева. Он превратил покрывало в подобие шали и накинул его ей на плечи так, что она утонула в складках старой, мягкой, хлопковой ткани, уютной и приятной на ощупь.