Вздрогнув от неожиданности, Виктория обернулась так резко и неуклюже, что чуть не выбила из рук незнакомца стакан.

— Извините…

— Ничего. Почти ничего не пролилось. Если только чуть-чуть, — сказал он великодушно.

Он улыбнулся, стараясь обратить все в шутку, и она благодарно улыбнулась в ответ за хоть какую-то попытку завести с ней дружескую беседу. И еще она была благодарна за то, что из столь удручающей компании единственный человек, который заговорил с ней, не был ни грязным, ни потным, ни пьяным. Напротив, он оказался весьма презентабельным. Даже привлекательным. Очень высокий, стройный, с длинными рыжеватыми волосами, доходящими до ворота свитера, и изысканной аристократической бородкой.

— Вы ничего не пьете?

— Нет.

— Хотите выпить?

Она снова ответила отрицательно потому, что ей пить не хотелось, и потому, что ответь она утвердительно, он мог бы уйти за выпивкой и больше не вернуться.

Ответ приятно удивил его.

— Вот это вам не нравится?

Взглянув на содержимое его стакана, она сказала:

— Я представления не имею, что там у вас.

— Вряд ли кто-нибудь это знает. Но на вкус напоминает… — Он задумчиво сделал небольшой глоток, как профессиональный дегустатор покатал его во рту из стороны в сторону и, наконец, проглотил. — Красные чернила и анисовое драже.

— И как это понравится вашему желудку?

— Узнаем завтра утром.

Он посмотрел на нее с высоты своего роста, и на лбу у него обозначилась складка; похоже, он сосредоточился и пытается что-то понять.

— Стало быть, мы с вами незнакомы.

— Полагаю, что нет. Меня зовут Виктория Бредшоу.

Даже произнося собственное имя, она чувствовала некоторую неловкость, но он, как видно, считал, что никакой причины для смущения или неудобства нет.

— А чем вы занимаетесь?

— Я только что поступила в школу искусств.

— Теперь я понимаю, каким образом вы оказались в такой своеобразной компании. Вам нравится?

— Не очень, — сказала она, поглядев по сторонам.

— Вообще-то, я имел в виду школу искусств. Но если вам здесь не очень нравится, почему вы не идете домой?

— Мне казалось, это было бы невежливо с моей стороны.

Он рассмеялся.

— Знаете, в такого рода компании вежливость котируется не так уж высоко.

— Но я здесь всего десять минут.

— А я не более пяти.

Он допил остатки вина в стакане, запрокинув назад свою импозантную голову и подождав, пока последние капли загадочного зелья стекут к нему в рот, как будто это были последние капли холодного вкусного пива. Потом поставил стакан на подоконник.

— Пошли. Мы уходим.

Он взял ее за локоть и, искусно лавируя между гостями, повел к выходу; без всяких извинений, даже ни с кем не попрощавшись, они покинули квартиру. Когда они оказались на лестничной площадке, она повернулась к нему:

— Я не это имела в виду.

— Что это?

— Я вовсе не хотела, чтобы вы ушли с вечеринки. Я просто сама хотела уйти.

— Откуда вы знаете, что мне не хотелось уйти?

— Но это же вечеринка.

— Я без сожаления покидал такого рода вечеринки много-много лет назад. Ну, ладно, поторапливайтесь, давайте поскорее выберемся на свежий воздух.

Уже на тротуаре в мягком свете летних сумерек Виктория снова остановилась.

— Ну вот, теперь все в порядке.

— И что это должно означать?

— Теперь я могу взять такси и отправиться домой.

— Вы что, боитесь меня? — улыбнулся он.

Виктория опять смутилась.

— Нет-нет, нисколько.

— Тогда почему стараетесь убежать?

— Ни от чего я не убегаю. Просто я…

— Хотите домой?

— Да.

— Нет, это невозможно.

— Почему?

— Потому что сейчас мы едем искать итальянский ресторан, где готовят спагетти или что-то в этом роде. Закажем бутылку настоящего вина, и вы расскажете мне историю своей жизни.

Неожиданно в поле зрения показалось такси, и Оливер поднял руку. Такси остановилось, и он бережно усадил ее в машину, сказав таксисту, куда ехать, и минут пять они сидели в полном молчании. Затем такси остановилось, и он так же бережно высадил ее. Расплатившись с шофером, он повел ее по тротуару к маленькому непритязательному на вид ресторану, где вдоль стен теснилось несколько столиков, а в воздухе висел густой табачный дым и вкусно пахло готовящейся едой. Им отвели столик в углу. Было так тесно, что Оливер с трудом смог поместить свои длинные ноги, чтобы они не мешали снующим между столиками официантам. Он заказал бутылку вина и попросил меню, затем закурил и, обернувшись к Виктории, сказал:

— Давай.

— Давай что?

— Давай рассказывай. Историю своей жизни.

Она улыбнулась.

— Я не имею представления, кто ты такой. Я даже не знаю, как тебя зовут.

— Меня зовут Оливер Доббс. — И добавил очень дружелюбно: — Ты должна рассказать мне все, потому что я писатель. Самый настоящий писатель, которого публикуют, с собственным агентом и огромным превышением кредита в банке. А также непреодолимым желанием слушать. Знаешь, никто не хочет слушать других. Люди лезут из кожи вон, чтобы рассказать о себе, а слушать никто не хочет. Это тебе известно?

Виктория вспомнила своих родителей.

— Думаю, ты прав.

— Вот видишь. Думаешь, но не уверена. Никто ни в чем не уверен. Нужно больше слушать других людей. Сколько тебе лет?

— Восемнадцать.

— Я думал меньше. Увидев тебя у окна на этой дурацкой вечеринке, я подумал, тебе нет и пятнадцати. Я уже собирался позвонить в социальную службу, которая следит за поведением несовершеннолетних подростков, и сообщить, что один из них, вместо того чтобы сидеть дома, разгуливает ночью по улицам.

Тем временем на стол с глухим стуком опустилась литровая бутылка вина, уже без пробки. Он взял ее и, наполнив бокалы, спросил:

— Ты где живешь?

— На Пендлтон Мьюз.

— Где это?

Она объяснила. Он присвистнул.

— Ничего себе. Я и не думал, что девушки из таких фешенебельных районов идут учиться в школы искусств. Ты, должно быть, очень богата?

— Вовсе нет.

— Тогда почему ты живешь на Пендлтон Мьюз?

— Потому что это дом моей матери, только она сейчас живет в Испании, и я пока поселилась у нее.

— Все любопытнее и любопытнее. А почему миссис Бредшоу в данное время живет в Испании?

— Ее зовут не миссис Бредшоу, а миссис Пейли. Полгода назад мои родители развелись. Мама снова вышла замуж за человека по имени Пейли, а у него дом в Испании, в Сотогранде, потому что он хочет играть в гольф круглый год. — Она решила выложить все сразу. — А отец уехал жить к своей двоюродной сестре, у которой на юге Ирландии есть пришедшее в запустение поместье. Там он грозился выращивать пони для игры в поло; впрочем, он всегда был полон грандиозных замыслов, которые, не будучи человеком дела, не мог осуществить. Мне кажется, что и на этот раз будет то же самое.

— А маленькую Викторию оставили жить в Лондоне?

— Виктории уже восемнадцать.

— Конечно, я помню, она уже взрослая и весьма опытная особа. Ты одна живешь?

— Да.

— Тебе не очень одиноко?

— Уж лучше жить одной, чем с людьми, которые друг друга терпеть не могут.

Оливер состроил гримасу.

— Родители — это тяжкое бремя, как ты считаешь? Мои-то уж точно, правда, несмотря на разлад, до развода у них дело так и не дошло. Они продолжают портить друг другу жизнь в далеком Дорсете, а во всех своих неурядицах, стесненных обстоятельствах, повышении цен на джин и даже в том, что куры плохо несутся, винят меня или правительство.

— Я люблю своих родителей, — сказала Виктория, — и меня очень огорчило, что они перестали любить друг друга.

— У тебя есть братья или сестры?

— Нет. Я у родителей одна.

— Стало быть, позаботиться о тебе некому?

— Я сама прекрасно могу о себе позаботиться.

Он недоверчиво посмотрел на нее.

— Теперь о тебе заботиться буду я, — безоговорочно объявил он.

После этого вечера Виктория не видела Оливера Доббса две недели, и за это время пришла к убеждению, что больше не увидит его никогда. Но снова пришла пятница, и именно в этот вечер, чувствуя себя бесконечно усталой, она вдруг бесповоротно решила заняться весенней уборкой дома, хотя в этом не было никакой необходимости; а потом надумала еще и вымыть голову. И как раз когда она, стоя на коленях возле ванны, смывала волосы под душем, вдруг раздался звонок в дверь. Завернувшись в полотенце, она открыла дверь и увидела Оливера. Виктория так обрадовалась, что тут же заплакала; он вошел, закрыл за собой дверь, заключил ее в объятия и вытер ей лицо концом полотенца. Потом они пошли наверх, он вынул из кармана куртки бутылку вина, а она принесла стаканы, и они, устроившись у газового камина, пили вино. И когда вино было выпито, она пошла в спальню переодеться и расчесать свои длинные светлые, еще влажные волосы. Оливер сидел на краю кровати и смотрел на нее. Потом он повез ее в ресторан ужинать. Не было ни извинений, ни оправданий по поводу его двухнедельного отсутствия. Он был в Бирмингеме — вот и все, что он сказал. Виктории же и в голову не пришло спросить его, что он там делал.