Паники было столько, сколько предусматривалось авторами проекта — единственно, что город оказался не тот, который планировали ребята из МТИ. Уже через двадцать минут после первых ударов, нанесенных распределенным умом стаи, весь транспорт носился как очумелый, круша друг другу борта. Через чип-контроллеры в бортовые компьютеры автомобилей вместо инструкций входили вирусы со спамом под ручку — прямо из дикого киберэфира. От самобитья погибло многократно больше транспортных средств, чем от воздушных ударов — большинство магистралей было перекрыто грудами ломанного дымящегося металла.

В наступившем бедламе розовые чоповцы, пытающиеся пробить заторы своими бронемашинами, просто затерялись. Да и дроны не забывали дроны про чоповские хаммеры. А для вертолетов голубой и розовой полиции дроны быстро создали бесполетную зону.

Наконец встало всё, что требовало электричества, от поездов до компьютеров.

С отключением систем безопасности началось мародерство в супермаркетах, куроченье квартир и вынос всего, что ценнее десяти центов, со складов. Скромные гастарбайтеры, спасенные в Ландскроне от ужасов голода и войны, мгновенно самоорганизовались в орды, бесплатно сметающие любой товар на своем пути. Не отставали от них молодые профессионалы, маркетологи, рекламщики, дизайнеры, маклеры и прочие «креативники», получившие сертификаты полноценных Граждан Европейского Сообщества. После того, как потух I-Mind у них в мозжечке, осталось только желание урвать побольше.

Такси не доехало до моего дома, поскольку его подмял под себя какой-то взбесившийся бульдозер.

Посочувствовав стенающему таксисту, я отправился к родному огоньку через торговый центр.

Если точнее, бывший торговый центр — все эти «Маркс-энд-Спенсер» и «Си-энд-Эй» обратились в хлам. Земля была застелена многосантиметровым ковром из осколков разноцветного стекла, обрывков серебристого и золотистого металлопластика. Из хлама кое-где выглядывали говорящие головы манекенов: «Покупай или проиграешь». Модные шмотки, гаджеты, печенушки, колбаски, ради которых истощали поля, леса, недра, воды, скоротечно обратились в мусор — гниют углеводы, пахнет канцерогенной химией. Перекрытия не уцелели, полопались все стены. Кое-где еще высились колонны, по которым раньше взлетали прозрачные лифты. Теперь они упирались в никуда, да и гнилью покрылись — похоже, расползаются, начиная с верхушек.

Наноплант (TM) — материал чудесный, высокоприбыльный, обладает собственным метаболизмом, сам себя строит согласно вложенной программе и радует глаз создателей «молодой демократии». Однако есть минус — разлагается и умирает при отключении питания, а перед смертью набрасывается на все другие материалы, пытаясь их расщепить.

Чудом устояла лишь многоярусная спиралевидная эстакада, которая недавно возносила в потребительский «парадиз» движущуюся дорожку с вожделеющими потребителями. Но нынче вместо «парадиза» имелась одна пустота.

А еще в одном месте, над грудой рухляди, по-прежнему возвышался «шедевр». Абстрактными пенис-вагинальными произведениями искусства бургомистр Д. М. Бессен обязал оснастить все присутственные места города. Вот и это была авангардная статуя, изображающая существо с совмещенным ртом-задницей, глазищами-тарелками и обоеполыми гениталиям. То ли вполне видимая «жопа рынка», то символ идеального потребителя.

Добравшись до дома, я первым делом высадил в коридоре задраенные окна, которые дышать не дают — но поздно, теперь с улицы приносило только гарь и аромат наноплантовых катаболитов, очень напоминающий по палитре запах говна. Номер квартиры был указан на ключе, но я забыл даже в какую сторону поворачивать. Как внутрь зашел, батюшки, меня поразило, что я ее вижу словно впервые. Квартиру свою собственную. То есть, конечно, я ее помнил, но в общих чертах, без подробностей, словно она не моя. Я обосновал опупение отстутствием света и затмением в голове — меня ведь столько раз шибануло по мозгам во время полетов на джипе и роторнике.

Топаю по квартире и судорожно вспоминаю, где и что. Пренеприятное ощущение. Где хоть у меня харчи лежали, а то в животе совсем тоскливо стало? Блин, и в холодильнике пусто. В кухонном шкафу только несколько консервных банок с тушенкой и более ничего. Чтоб я так жил, как говорят в Одессе, имея ввиду прямо противоположное. В своем блуждании подхожу к книжной полке — снимаю томик с как будто знакомой обложкой.

Павел Спицын. «Ландскрона и Ингерманландия под российским игом». Открыл и прочитал наугад несколько страниц. Вот гадость — такого я никогда не мог бы написать, за такое автору в бубен давать надо.

Я — не Спицын! Я — Рождественский. И я действительно знаю Елену Дмитриевну с тех времен, как она работала в штабе Ленинградской военно-морской базы, в подразделении, заведующем научно-исследовательскими организациями. Должность у нее была, в самом деле никакая, но, может, это так, для виду. Почему-то вспомнилось, как однажды попал в штабе на «посиделки» накануне Первого мая. Под конец, угодив в бутерброд между мной и шкафом, она сказала, что замужем…

Компьютер надолго стух, но можно открыть ящик письменного стола. Там — вырезки из газет, листочки разного калибра, исписанные торопливой небрежной рукой, прыгающие буквы. У меня никогда такого почерка не была. Вот вырезка со статьей о том, что с яхты «Миранда» упало в море и, очевидно утонуло два человека, ее хозяин издатель Адмани и малоизвестный писатель Павел Спицын. Вырезка уже пожелтевшая.

Я — не Спицын. Но у меня ключи от его квартиры.

Меня сорвало с резьбы, я начал шарить по всем полкам, под ними и над ними — вот, в ковре из пыли на шкафу лежит наглядная иллюстрация. Павел с супругой, наверное. За окном марево, в квартире полумрак, глаза слезятся. На фотографии изображен не я. А женщина, похоже, та самая брюнеточка, что ушла к Адмани за деньгами и скрылась в тумане. Кого-то она мне напоминает. Да нет, не может быть, эта — брюнетка, а Елена — светло-рыжая.

Меня словно болтает волной у берега — туда-сюда. Паша — есть. Паши — нет. А я поселился в его квартире, потому что за мной шла охота. В этом доме живет сто тысяч разных народов и всем друг на друга плевать, а домохозяин ничего не будет выяснять, пока к нему исправно течет квартплата.

Но, получается, что я жил в квартире Паши и считал себя Пашей — не таков ли итог эксперимента доброго доктора Ваджрасаттвы? Возможно, благодаря имплантированному нейроинтерфейсу я смотрел на лицо Павла, изображенное на фотографиях, и считал его своим.

Спицын ушел мстить Адмани и больше уже не вернулся. Доктор Ваджрасаттва, еще тот жук, он мне пересадил Пашину память и передал ключи от его квартиры. Было сделано всё, чтобы сбить со следа ищеек — мои адвокаты подсуетились… я теперь вспомнил, в какую это сумму обошлось; Елена Дмитриевна, кстати, помогла с деньгами. В какой-то момент внесенная в мою голову память стала трескаться и сползать — ничто не вечно под луной. Из этого ухода появилась фантастическая встреча меня в виде Павла, меня в виде меня — да еще я смотрел на себя глазами Спицына…

Где-то грохнул взрыв, затряслись стекла и в этот момент я понял, как у меня мало времени. Пашина память окончательно слезла с меня, как старая кожа со змеи.

Я вышел из дома, прошел мимо развалин супермаркета и нашел такси, раздавленное бульдозером. Таксиста и след простыл, зачем ему искалеченная машина? А вот про бульдозер он и не подумал…

От остова грузовой станции тянутся широкой полосой железнодорожные пути. И хотя на них стоит с десяток разбитых цистерн и обгоревших платформ, похоже, что пути пострадали меньше всего. Однако заканчиваются они цветиком-семицветиком из скрученных рельсов. Это, похоже, торговый порт в районе Турухтанных островов. На темной поверхности воды горят нефтяные пятна. Из неё торчат какие-то апокалипсические шпили и башни — сразу и не догадаешься, что это надстройки покоящихся на дне судов.

Воюющих бойцов-удальцов не видно, зато у берега клубится облако — это либо труха, поднятая предыдущими взрывами, либо аэрозольная маскировка. Судя по серебристому окрасу, последнее более верно.