«Ну вот и все… Путь свободен!» И она вышла из-за двери, ступила в прихожую. В этот же миг ее прострочила автоматная очередь. Она хотела поднять руку с пистолетом, оставалось еще два патрона, но рука не слушалась, в глазах потемнело, Лиза сделала шаг, другой и рухнула лицом вниз на пол. Последняя ее мысль была: «Осталось два патрона… жаль…»

Толя неторопливо шагал по скользкой дороге, сжимая в руке записку Елизаветы Николаевны, которая так неожиданно для него из строгой, уважаемой и по-своему любимой учительницы вознеслась на пьедестал подпольщицы, партизанки, большевички, такой, каким был бы его отец, если бы он дожил до этих дней.

На Годуновской Толю знали все мальчишки. Сверстники называли его уважительно Соколиным Глазом, парни — забиякой, которого надо еще проучить, а взрослые — драчуном, хулиганом, дурно влияющим на их детей. Он был рослым, живым, ловким парнишкой, вожаком «шайки краснокожих», наводившей свои порядки на улице.

Пятый номер на Годуновской сгорел от зажигательной бомбы в начале войны. Остались одни стены с черными глазницами окон. Дом стоял в глубине сада. Деревья уцелели, и теперь вдруг поднявшийся ветер завывал в их голых кронах. Было темно и страшно. Ноги вязли в размокшей, присыпанной снегом листве и рыхлой земле. Вот наконец и край стены. Нащупав шатающийся кирпич, Толя положил записку. В тайнике, как и предполагала Елизавета Николаевна, оказалась другая. Вытащив ее, он вложил кирпич на место, вышел на улицу и побежал к Завадским, но приостановился: вспомнил, что надо порвать записку на мелкие кусочки не читая… это было выше его сил! При свете тусклого уличного фонаря Толя с трудом, но все-таки разобрал — да и как могло быть иначе для Соколиного Глаза:

«Елизавета Николаевна пошла, наверно, к этому Косте! Если он провокатор, ее надо скорей предупредить!» — сообразил в ту же минуту мальчик и кинулся со всех ног обратно. Долетев пулей до сквера, пустился бегом в ту сторону, куда она пошла; пробежав квартал-другой, понял, что отыскать ее безнадежно. «Полз как улитка! Эх, ты! Она ведь просила: "Беги! "» — и уныло побрел обратно…

У Завадских Толя узнал, что у них была и недавно ушла его мать. Домой он пробирался прежним путем, через соседний двор, отодвинув доску, и через черный ход.

В кухне — никого. Пахло жареным мясом. И Толя почувствовал, как ему хочется есть. В столовой раздавались чужие голоса. Говорили по-немецки. «Хоть бы вышла мать!» — подумал он, и, точно по волшебству, в кухню заглянула Разгильдяева.

— Ну, слава богу! Ты уже здесь! Голодный? Сейчас я тебя покормлю. Если спросят, где был, отвечай: «У Завадских», — она усадила его за кухонный стол.

Толя всегда удивлялся, каким образом мать угадывала все его желания, проникала каким-то непостижимым образом в самые сокровенные тайники его души, читала его мысли и знала наперед, что он «вытворил» намеренно, а что ненамеренно.

— Елизавету Николаевну ты не видел. Понятно? — строго наставляла она.

Он кивнул, понимая, что мать готова была ради него пойти на все… На десерт мать подала ему два печеных яблока, полив их горячим молоком. Потрепала по щеке:

— Ешь, сынок, а я пойду туда, — войдя в столовую, плотно закрыла за собой дверь.

Голоса зазвучали глуше. Толя доедал второе яблоко, когда раздался телефонный звонок. Вскочив из-за стола, он приблизился к двери и прислушался. Сначала говорил «он» — мальчик всегда называл Околова «он», потом телефон взял немец.

— То есть как убиты? — заревел он. — Лейтенант Фейнрих и еще кто? Ах, этот идиот Костя! И она тоже? Она нужна была мне живая! Проклятье! Вы все там кретины и болваны! Сейчас я приеду! — И немец с шумом повесил трубку. Толя услышал еще: — Господин Околов, эта большевичка Соколова убила моих людей и сама, видимо, убита в перестрелке. Я уезжаю. Какая досада! Ниточка опять оборвалась! Вам я советую выбирать в дальнейшем проверенных людей. Мне придется обо всем доложить господину группенфюреру Наумену. Вас же, фрау Валентина, благодарю за оказанную помощь. Кстати, где ваш сынишка?

— Давно пришел, бегал к товарищу. Он недолюбливал эту учительницу и вечно убегал к Вите Завадскому. Я от них пришла.

Толя понял: мать его выгораживает, понял также, что она чем-то помогла гестаповцу, — недаром он ее поблагодарил. Неужели она виновата в смерти Елизаветы Николаевны?! Или он сам?! Не поторопился, не прочел вовремя записки, не смог разыскать учительницу!

Толя кинулся в чулан, прижался к мешку с картошкой и глухо зарыдал…

Когда мать отыскала его там и хотела ласково прижать к себе, он истерически крикнул:

— Уйди! Убийцы вы! Убийцы!!!

Обыск в квартире Околова и разоблачение гувернантки его приемных детей, оказавшейся большевичкой-подпольщицей, не могли остаться незамеченными всеми энтээсовцами Смоленска; среди них быстро распространились слухи, будто Околов теперь на особом подозрении у гестапо, что дни его как представителя «Зондерштаба Р» в Смоленске сочтены, поскольку немцы таких ошибок не прощают…

Около месяца Георгий Сергеевич вел тайные переговоры то с гестаповцами, то с обер-лейтенантом имперской службы безопасности (СД), прославившимся убийствами евреев, Алферчиком, то с заместителем начальника полиции Смоленской области Виноградовым, то с помощником бургомистра Смоленска Ганзюком и многими другими лицами, успевшими выслужиться перед фашистами. Околов понимал, что теперь ему срочно следует отличиться не только перед немцами, но и своими энтээсовцами в какой-то особой роли, может быть, даже вождя «третьей силы». Замысел зрел в его голове адский. Почти каждый день к нему на квартиру наведывался кто-либо из единомышленников. Пришло длинное, полное упреков письмо от Вюрглера, одного из руководителей всего «Зондерштаба Р», дислоцированного в Варшаве, на улице Хмельная, 7, с вывеской: «Восточно-строительная фирма Гильген».

Околов терпеть не мог Вюрглера, считая, что ему больше подходит амплуа хозяина бакалейной лавки; но покуда приходилось принимать письма из Варшавы как приказы… Вюрглер настаивал на установлении контактов с профашистски настроенной так называемой бригадой Каминского, требовал послать туда группу своих людей для «внедрения». «Нужно создать нам армию солидаристов, как это сделали Бандера и Мельник на Украине, свою "третью силу", которую возглавит Байдалаков», — писал Вюрглер.

«Когда еще мы успеем создать свою армию? — вздыхал Околов. — Прежде всего мне нужно выпутаться из недавней истории…»

В последнем письме Вюрглер угрожал: «До руководства дошли слухи, Георгий Сергеевич, что вы, забыв о нуждах Центра, увлеклись меркантилизмом. Мы покуда смотрим на это сквозь пальцы; немецкое командование высоко оценило ваше личное участие в блестяще проведенной операции "Ревком" против смоленского подполья. Но мы знаем, что там отличились и Алферчик, и Шестаков, и Ширинкина…»

«Ага! Он меня стращает! — зло подумал Околов. — Но я выкручусь из этой истории! Я знаю, что мне сделать…»

В конце ноября, вечером, к нему на квартиру пожаловали отличившиеся в операции «Ревком» Ширинкина с друзьями.

Околов встретил их весело.

— Мы пришли по поручению госпожи Либеровской пригласить вас, Георгий Сергеевич, с супругой на вечер «Под зеленой лампой», — заговорила осипшим голосом Ширинкина. — Это у Никольских ворот. Вера Либеровская — чудесная артистка, вам понравится. Там будут читать стихи, петь романсы… — рассыпалась она в похвалах будущему вечеру.

— И кухня у нее — первый класс! — в тон им добавил Околов и понимающе заулыбался. — Мы обязательно будем. Правда, Валя? И надеюсь, я тоже всех повеселю…

Околов давно знал об этой «вечеринке» и готовился к ней по-своему, чтобы навсегда смыть с себя «пятно гувернантки».